Глава 9 БЕС ПОЛУДЕННЫЙ

Глава 9

БЕС ПОЛУДЕННЫЙ

I

Революция застала Надежду в родной деревне Винниково, в новом, богатом доме, в котором она и не жила-то почти в счастливые годы, но теперь хоронила, баюкала свое разбитое сердце. Не было больше Василия, не было матушки. Один только верный, неизменный Плевицкий оставался с ней — скучал, вздыхал, бродил тенью иного, молодого и горячего времени, и, хоть опостылел он давно Надежде, она его все-таки не гнала: во-первых, жалела — куда бы пошел он, бездомный и бедный? — а во-вторых, знала, что искренне горюет он по Акулине Фроловне. Потому что любил искренне — как родную. Да и матушка любила его, и гневалась на "бессовестную Дежку" за то, что она "такого славного" бросила! С Шангиным матушка познакомиться не успела, и брак их не успела благословить, да и вообще: для нее Шангин был дочкиным сожителем, а не женихом. А Плевицкий — все-таки муж венчанный! Акулина Фроловна особенно жалела и уважала его за то смирение, с которым он принял "измену" Надежды. Воспитанная по-старинному, она не понимала их новых нравов. Иногда Надежда принималась вдруг сердиться на Эдмунда: за то, что матушка его больше Шангина жаловала, за то, что он, Плевицкий, чужой человек — инородец даже! — а не она, Дежка, родная дочь, была подле матушки в ее последние дни, в последние часы. В такие краткие мгновения гнева Плевицкий предпочитал уйти, исчезнуть с глаз долой, переждать, пока гнев не перекипит и не сменится уже привычной апатией. Надежде снова становилось все равно — и Плевицкий возвращался, сам самовар запаливал и звал ее чай пить. И она шла.

А потом, по весне, уж посте половодья, пришли вести о "беспорядках" в Петербурге. Будто народ бунтует — война утомила. Винниковские мужики долго не хотели верить: и прежде войны бывали, но такого, чтобы народ — народ! — против Царя взбунтовался, — такого не бывало еще. Было, когда какие-то грамотеи Царя убили и на другого покушались. Так это давно. И не народ то был, а грамотеи! И потом — чего против него бунтовать-то, против нынешнего Царя? Тем более что ходит слух, будто жену свою, немку, Он то ли в монастырь отправил, то ли на родину, в Германию, но в любом случае развелся с ней, с постылой, и собирается жениться, по прадедовскому обычаю, на какой-то русской барышне-боярышне, как это до Петра, в старые времена, заведено было, и которая наверняка сможет родить ему здоровых сыновей. И тогда война сама собой кончится. Так что чего сейчас бунтовать-то?

Надежда знала, что Государь любит свою холодную, надменную супругу и ни за что не разведется с ней, как бы ни требовали того интересы России, — и за то еще больше гневалась на Александру Федоровну, по ее, Надеждиному, мнению, недостойную любви такого человека, но во время бесед всегда молчала: не хотелось разочаровывать мужиков. Но в бунт и она не верила. Нет, быть такого не могло, чтобы кто-то против Государя подняться осмелился: Николай Александрович — Он же ангел во плоти, да и власть царская — только ею Россия и держится. Не верила в бунт. Не верила.

Но в середине апреля, с прорвавшейся сквозь половодье и весенние бури почтой, получила несколько писем и газет и содрогнулась от прочитанного: бунт, как есть бунт! Только не народ, а, как и в прошлый раз: господа-грамотеи да с ними господа-офицеры осмелились против Государя пойти. Предатели, изменники! Надежда кипела гневом.

Первым порывом было ехать в Петербург, самой разобраться в происходящем. Удержал ее благоразумный Плевицкий: он указал Надежде на то, что Царя-то как раз в Петербурге нет. Государыня с детьми, Великие князья — те в Петербурге, а Государь — с войсками, на фронте.

Надежда, как всегда, против воли своей прислушалась к словам мужа — и осталась. Понадеялась, что, может, этот бунт — не против Него, а против нее, против опостылевшей всем царицы! А Он — Он свободен пока, и войско с Ним, и Он вернется в столицу с армией и покарает бунтовщиков.

Надежда решила выждать, посмотреть, что будет, хотя смотреть из такого далека было не очень-то удобно, потому как вести все приходили с запозданием и в искаженном виде. В начале XX века средства коммуникаций были еще несовершенны, и на одном краю громадной империи знать не знали, что там творится на другом краю; и так же в провинции знать не знали, что там происходит в столице! Столичных газет здесь не получали, а курские газеты печатали преимущественно слухи, да еще кое-что доносилось "из уст в уста". Но и то, что все-таки доходило до деревни Винниково, было весьма неутешительно.

Государь отрекается от престола от имени своего и от имени Наследника.

Государь и Государыня арестованы.

К власти приходит какое-то никому не ведомое Временное правительство.

— Что же это за правительство, кому оно нужно, если оно "временное"? — шумят мужики. Они не хотят временного правительства, они хотят постоянного.

Надежда снова — на этот раз совсем уж всерьез, не слушая уговоров Плевицкого, — собирается в путь, но новые слухи повергают ее в ужас и отчаяние.

В Петербурге голод.

Петербург захвачен немцами.

Великие князья арестованы.

Государь, Государыня и дети отправлены в ссылку: уже выехали, и конечный пункт путешествия неизвестен.

Что — правда, что — ложь?

И она опять не едет. Доезжает до Курска — и возвращается назад.

Так как-то — в волнениях, в обсуждении новых жутких слухов — прошло время до осени, а осенью — весть о новом бунте! Теперь якобы уже народ восстал — против Временного правительства. Мужики в деревне Винниково смеются: и впрямь оказалось "временное"! И говорят, что это народ за Царя вступился, что новые бунтовщики Царя хотят освободить. И Надежда слушала, радовалась и верила, всему верила! Она так и не разобралась в тонких различиях между учащимися кадетского корпуса и членами партии кадетов, и знать не знала, что это за большевики такие. И никто в Винникове не знал, и во всей округе тоже. Пройдет восемьдесят лет — и в это сложно будет поверить, потому что все и всё узнают, и масштабность события перевернет жизнь страны на все эти восемьдесят — и неизвестно сколько еще! — лет. Но тогда, в семнадцатом, случалось, что большевики "на местах", то есть в провинции, точно не знали, что там предпринимают большевики в столице, а еще чаще — местные представители революционно настроенной интеллигенции (и НЕинтеллигенции) вовсе не ассоциировали себя с большевиками и даже враждебно относились к ним, одержавшим победу в Петербурге и в Москве. Смутное было время.

Зимой Надежда переехала в Курск, почувствовав, что не в силах дальше выносить деревенскую тоску и неведение: все-таки в городе и людей больше, и пришлых больше — значит, и узнать можно обо всем подробнее и достовернее.

Эдмунд Плевицкий остался в ее доме в Винникове.

Больше они никогда не виделись.

II

Вскоре Курск оказался в руках большевиков, и Надежда, по-прежнему не разбиравшаяся в политике, как-то не сразу поняла, что можно быть за народ, но против царя. Нет, она не была глупой, вовсе нет, и даже наивной не была: просто она жила в своем времени, в своем понимании мира, и для нее понятия "царь" и "народ" были совершенно неразделимы. А когда разобралась, что к чему, было уже поздно — она уже попала в кровавый водоворот, уже схватило ее, закружило, понесло.

Весной и летом 1918 года она — еще в Курске — пела для бойцов Красной армии в театре Пушкинского сада.

Позже сей прискорбный факт будут приводить как доказательство ее изначальной симпатии к новой власти — но осмелюсь предположить, что это не так, и никаким доказательством эти несколько концертов служить не могут. Нет, могут, конечно, но не в этой ситуации, не с ней. Она могла какое-то время симпатизировать красным, потому что они — за народ, но к лету 1918 года даже самый наивный и несведущий человек понял бы, что они — против Царя. А с теми, кто против Царя — против Государя Николая Александровича! — Надежде Плевицкой было не по пути. Но она оказалась в безвыходном положении. Она была в руках красных, на их территории, она имела всероссийскую известность как исполнительница народных песен — Господи, да как же она могла отказаться петь для них? Отказаться — и героически умереть? Во имя чего? У девочки из деревни Винниково не было каких-то особенных высоких понятий о чести, благородстве, достоинстве, героизме. Не говоря уж о том, что ей просто жить хотелось, она любила жизнь, и выжить в любых условиях — когда неурожай, голод, мор, война — для крестьянина всегда считалось большей доблестью, чем смириться и погибнуть.

Она пела для бойцов Красной армии в Курске, а потом шла с Красной армией на юг и на некоторое время осела в веселом городе Одессе, только недавно освобожденном от интервентов.

В Одессе у Надежды случился краткий, но бурный роман с "товарищем Шульгой" — знаменитым "революционным матросом" Черноморского флота, приходившимся заместителем самому Домбровскому, начальнику красного гарнизона Одессы. Время было страшное — в Одессе царило кровавое безумие, настоящее "пирование" новоявленных упырей: как и во всех других городах на территории "коммунистической России", свирепствовала ЧК, но там помимо обычных пыток, расстрелов и повешений (для тех, "на кого пулю жалко тратить". — бывали и такие враги у революции) практиковались такие оригинальные способы казни, как сжигание в топках пароходов (вопреки утверждениям советской пропаганды, впервые опробовали этот практичный способ расправы вовсе не японцы и не на Сергее Лазо со товарищами, хотя, понятно, от этого дальневосточным большевикам легче не становится) и утопление попарно связанных жертв в море — как правило, такими способами казнили морских офицеров, а если, даже связанные вдвоем, они почему-то не тонули, в них с борта корабля летели тяжелые предметы и уж в крайнем случае — пули. При всем при этом Домбровский искренне считал себя "эстетом", поклонником искусств, при нем действовал знаменитый Одесский оперный театр, устраивались эстрадные концерты — в том числе таких дореволюционных знаменитостей, как Иза Кремер (впоследствии ее место в советской эстраде займет Клавдия Шульженко, переняв не только манеру исполнения, но и часть репертуара) и Надежды Плевицкой (а ее место, если уж заговорили об этом, займет Русланова, перенявшая и манеру исполнения, и репертуар почти полностью, за исключением только нескольких "белогвардейских" песен!), работали кинотеатры, в которых шли фильмы преимущественно с участием "королевы экрана" Веры Холодной, — в Одессе было много пленок с ее фильмами, потому что последние пол года жизни она провела именно в этом приморском городе, здесь снимались последние ее ленты, здесь умерла она от "испанки" в феврале 1919 года, незадолго до вступления в Одессу красных, здесь, в часовне на Первом Христианском кладбище, покоилось ее прекрасное тело, тщательно мумифицированное, но так и не отправленное к мужу в Москву, — Домбровский, как и многие очень жестокие люди, был чрезвычайно сентиментален (впоследствии именно сентиментальность с недоумением отмечали в своих палачах жертвы нацистских концлагерей), и он обожал, почти обожествлял Веру Холодную, грустные и лиричные фильмы с ее участием, утешаясь после них игривыми песенками Изы Кремер. А Шульге и тем, кто "попроще", оставалась Плевицкая. Солдатам и матросам — ее песни, будившие в них теплые и светлые воспоминания далекого детства, родных деревень. А самому Шульге — не только песни, но вся она: и тело ее, и, возможно, сердце.

Любила ли Надежда Плевицкая "товарища Шульгу"?

Или отдалась ему от отчаяния и страха, надеясь найти в этом безумном мире по-настоящему сильного "покровителя"?

Или в самом деле "бес полуденный" попутал, и пленилась она его силой, и заговорила в ней вдруг деревенская женщина, мечтающая в мужья получить дюжего мужика, удальца и красавца, на которого опереться можно в трудный момент, а то и вовсе укрыться за его широкой спиной. И до того, и после ее избранниками всегда становились мужчины, снисходившие к ней с более высокой ступени социальной лестницы, — именно так воспринималось это окружающими, хотя на самом деле сама она, Надежда Плевицкая, снисходила к ним ко всем с высоты своего таланта. И все-гаки все они: бывшие — балетный танцор Эдмунд Плевицкий и кавалергард Василий Шангин, и будущие штабс-капитан Юрий Левицкий, полковник Яков Пашкевич, генерал Николай Скоблин и даже адвокат мэтр Френкель — все они являлись людьми более образованными, благовоспитанными, духовно утонченными и даже аристократичными, чем певица из деревушки Винниково. А вот Шульга — Шульта стоял на одной с ней ступени. Он, правда, "ходил в начальниках" но случаю захвата власти революционными народными массами, но зато Плевицкая была всероссийски известной певицей и не так давно пела перед Царем, что для матроса Шульги, сколь бы ни был он революционным и просвещенным, имело огромное значение.

Шульга гордился своей любовницей.

Плевицкая. Хотелось бы сказать "стыдилась", но я не вправе давать оценку тем ее чувствам, о которых сама она молчала всю оставшуюся жизнь.

Роман с Шульгой продолжался недолго — с мая по август 1919 года.

В августе 1919-го к Одессе подошли войска белых из армии Деникина, и красные спешно отступили вместе с Домбровским, Шульгою — и Надеждой Плевицкой.

III

Далее в истории намечается какая-то туманность, недоговоренность, и расставание Плевицкой с Шульгою, и момент знакомства ее с молодым (якобы на несколько лет ее моложе) штабс-капитаном Юрием Левицким (сыном начальника 73-й пехотной дивизии), и переход ее от красных к белым окутаны тайной.

По одной версии, Плевицкая все-таки каким-то поступком или неосторожным словом разочаровала своего любовника и его боевых товарищей — возможно, когда в одном из интервью какой-то маленькой газетке выразила свое возмущение убийством Царя и Его Семьи (хотя тогда на территориях красных знали только о "казни" самого Николая и утверждали, что жена его и дети все еще живы и находятся в некоем "безопасном месте"). Разочарование их было настолько сильным" что певицу приговорили к расстрелу, и в группе других приговоренных гнали в чисто поле, но им пришло спасение в лице (или, вернее, в лицах) отряда белых, отбивших у красных палачей их жертвы. Командовал тем отрядом Юрий Левицкий, давний поклонник таланта Плевицкой, и в благодарность за спасенную жизнь она согласилась обвенчаться с ним в маленькой деревенской церквушке.

Подругой версии, Левицкий, которого Надежда Васильевна знавала ранее, оказался в плену у красных, и Плевицкая, давно мечтавшая перейти на сторону белых, помогла ему бежать и бежала вместе с ним, и венчаны они вовсе не были, просто сказались мужем и женой, когда их привели на допрос в штаб 2-го Корниловского полка.

Третья версия: Плевицкая и Левицкий поженились еще в 1918 году, в стане красных, куда ее муж, бывший офицер, был насильственно мобилизован, или даже вступил сам, что в то время случалось очень часто, и даже командовал некоторое время, но позже отчего-то разочаровался в революционных идеях — в таком случае в эпизоде с Шульгой Надежда Васильевна совершала прелюбодеяние. И, когда летом 1919 года конная разведка деникинцев ворвалась в какую-то деревеньку под Фатежом близ Курска, оба они — Левицкий и Плевицкая, ставшая сестрой милосердия, — были захвачены в плен. Один деникинец — якобы участник событий — рассказывал в 1937 году в парижской газете: "Капитан Калянский крепок был на язык. Увидев красную сестру милосердия, он грубо обругал ее. Сестра закинула гордо голову и сказала: "Да вы знаете, с кем говорите? Я — Надежда Васильевна Плевицкая!" Капитан, не смутившись, с лошади приложился к ручке, велел оказать пленной почет и препроводил ее в штаб батальона".

Есть и четвертая версия — изложенная Владимиром Набоковым "со слов свидетелей" в рассказе "Помощник режиссера" — весьма поэтическая, и при этом наименее достоверная, и наиболее популярная в эмигрантских кругах! Напомню, что Плевицкая в этом рассказе выступает как певица Славская, а генерал Скоблин — как генерал Голубков. Юрий Левицкий и вовсе отсутствует — что прежде всего ставит версию Набокова под сомнение, — и все-таки биограф великой певицы не может ее умолчать:

"Мы видим, как мчатся вскачь призрачные полки призрачных казаков на призрачных лошадях. Затем возникает лощеный генерал Голубков, лениво озирающий поле боя в театральный бинокль. Когда фильмы и мы еще были молоды, нам обычно показывали то, что открывалось взорам, в двух аккуратно сплетенных кружках. Теперь не то. Теперь мы видим, как вялость покидает Голубкова, как он взлетает в седло, мгновение маячит в небе на вздыбленном жеребце и бешено скачет в атаку.

Но вот неожиданный инфракрасный в спектре Искусства: вымещая условный пулеметный рефлекс — привычное "та-та-та" — женский голос запевает вдали. Он близится, близится и, наконец, заполняет собою все. Прекрасное контральто ширится в русских напевах, удачно подобранных музыкальным директором в студийном архиве. Кто это там, во главе инфракрасных? Женщина. Певучая душа вон того, отменно обученного батальона. Идет впереди, топчет люцерну и разливается в песне про Волгу-Волгу. Лощеный и дерзкий джигит Голубков (теперь-то нам ясно, кого это он углядел), невзирая на множество ран, на полном скаку подхватил роскошно бьющуюся добычу и умчал ее вдаль.

Странное дело, но сама жизнь поставила этот убогий сценарий: я лично знал по меньшей мере двух очевидцев события; часовые истории пропустили его, не окликнув".

Набоков повествует роскошным, богатым языком — и в добавок через "кинематографические образы", — а если сказать проще, то была версия о том, что сам генерал Скоблин похитил у отряда красных и привез в стан белых Надежду Плевицкую.

Н.В. Скоблин

Н.В. Скоблин

Но так или иначе Надежда Васильевна вместе с мужем Юрием Левицким оказалась — на допросе или еще по какой причине — в штабе 2-го Корниловского полка, где ее увидал командир полка Я. А. Пашкевич. Увидал — и воспылал. Плевицкая очень хороша была тогда: другие женщины, пройдя столько дорог и тяжелейших испытаний, блекли и увядали, а она расцвела и поздоровела. Да и соскучился Пашкевич по женскому обществу. А тут — такая женщина, такая знаменитость — "звезда", как сказали бы теперь, — разве он мог устоять? А она? Ох, лукава ты, жизнь, бес полуденный! Что это было? Снова любовь? Снова расчет на "сильного покровителя"? Или мимолетная вспышка страсти, которой Дежка поддалась в отчаянном порыве: раз уж жизнь не удалась, так хоть погулять вволю!

Юрий Левицкий был забыт — вообще в жизни Плевицкой ее второе замужество оказалось самым тусклым и невразумительным эпизодом.

Будущий — третий муж — Николай Владимирович Скоблин, тогда еще бывший полковником, начальником 2-й Корниловской дивизии (то есть Скоблин стоял непосредственно над Пашкевичем), уже находился в поле ее зрения, но был еще очень далек, а возможно, казался недоступным: разница в возрасте с ним у Надежды Васильевны была еще больше, чем с Юрием Левицким, — Скоблин был моложе ее на восемь лет. К тому же он был хорош собой, его окружал ореол боевой славы, и он в ту пору — в свои двадцать шесть лет — так походил на Василия Шангина (не внешне, конечно, а тем самым, неведомым, что неизменно привлекало ее в мужчинах), что Надежде Васильевне могло быть просто страшно приблизиться к нему. А может быть, она даже и не любила еще Скоблина, искренне увлеченная Пашкевичем.

Любовь с Пашкевичем оказалась еще более скоротечной и пылкой — плотским утехам предавались в перерывах между боями, что уж может быть романтичнее! В любой момент его могли убить. И убили в конце концов.

IV

Боевое счастье белым изменило, красные наносили удар за ударом, и лавина отступления катилась от Орла и Царицына на юг, к Новороссийску. В тех последних отчаянных боях Корниловская дивизия во главе с полковниками Н.В. Скоблиным" К.П. Гордеенко, Я.А. Пашкевичем и лихим есаулом Н.В. Милеевым покрыла себя неувядающей славой и это не пустые слова, раз уж слава их жива даже теперь, спустя восемьдесят лет после их поражения! Чудеса героизма проявляли корниловцы в 1919 году, пытаясь хотя бы приостановить отступление, если уж нельзя повернуть его вспять. Но тяжелый жернов истории смял и безжалостно перемолол их. Сухие степи Дона и Кубани усеяны их телами, а оставшиеся в живых садились на корабли в Новороссийске, чтобы отплыть в Крым: туда, где белые армии еще цеплялись за последний клочок родной земли.

Предводительствовал этими армиями легендарный генерал-лейтенант Петр Николаевич Врангель. Имя и деяния этого человека знакомы, я думаю, всем, но напомню вкратце хотя бы основное: барон П.Н. Врангель по праву считался самым выдающимся и самым талантливым полководцем в стане белых, его называли "вождем Божьей милостью". Кавалерийский генерал, в молодости окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Во время Гражданской войны одержал победу в тяжелейших боях под Ставрополем, а потом неизменно побеждал на Северном Кавказе, в сражении на реке Маныч, во главе Кавказской армии овладел Царицыном — как его называли, "красным Верденом". Считался гениальным стратегом, не знающим поражений, действительно умел с легкостью оценивать обстановку и принимать стремительные и на удивление верные решения, и вскоре само появление барона Врангеля давало павшим духом бойцам белой армии надежду на победу — под предводительством Врангеля просто невозможно было проиграть! Огромного роста, статный, стройный, затянутый в черную черкеску, с лихо заломленной папахой, очень энергичный и самоуверенный, Врангель действительно был великолепен и представлял собой идеальный, почти что книжный или театральный образ военачальника. Встав во главе истерзанной, деморализованной бесчисленными поражениями армии Деникина, Петр Николаевич Врангель в течение нескольких недель смог не только дисциплинировать "добровольцев", но и придать им веру в некий благополучный исход всего происходящего. И под его командованием эта самая совсем недавно разбитая армия ворвалась на просторы Северной Таврии, с легкостью сметая на своем пути превосходящие ее силы красных. Корниловцы, оказавшись под начальством Врангеля, тоже воспряли духом и отличились в боях у Перекопа — Скоблин тогда слег с брюшным тифом, и на посту командующего полком его заменил Пашкевич.

Связь свою Пашкевич и Плевицкая не скрывали: когда, незадолго до Перекопа, у позиций 2-го Корниловского полка был устроен концерт Плевицкой, Пашкевич сам вывел ее за руку на импровизированную эстраду — на возвышение надо рвом, в котором стояли корниловцы. Навстречу "боевой паре" грянул военный марш, потом Плевицкая пела, а потом концерт прервали красные, устроив артиллерийский обстрел: несколько снарядов попали в "эстраду", оглушенную и ослепленную Плевицкую Пашкевич подхватил на руки и унес в укрытие.

П.Н. Врангель

П.Н. Врангель

В середине июня 1920 года командование Красной армии совершило попытку покончить с армией Врангеля, прорвав расположение белых в районе Большого Токмака и войдя в тыл к противнику; сам по себе ход был весьма мудреным и мог бы увенчаться успехом, если бы не помешала пресловутая военная интуиция Врангеля, подкрепленная действиями его разведки. Конный корпус красного командира Жлобы, с несколькими приданными к нему конными полками и пехотой, четыре дня продвигался на юг и юго-восток к Мелитополю, а Врангель, предупрежденный об их действиях, тем временем совершал еще более оригинальный маневр и также разворачивал на восток Корниловскую дивизию, чтобы 20 июня нанести удар в тыл самому Жлобе. Красные обнаружили корниловцев слишком поздно, и все-таки Жлоба успел направить свои конные полки против корниловских пехотинцев: однако корниловцы смогли отразить напор четырех конных бригад и довершили разгром корпуса Жлобы при поддержке эскадрильи самолетов и бронеавтомобилей. Этот пример окружения пехотой конницы, как редкий и оригинальный пример военного искусства, долго преподавался Французской академией генерального штаба. Но радость победы была недолгой: красные бросали к Большому Токмаку все новые силы, пока принудили корниловцев отступить.

А 15 июля в одном из боев под Большим Токмаком был смертельно ранен полковник Я.А. Пашкевич. Умер он на руках у отчаянно рыдавшей Плевицкой — по воспоминаниям тех корниловцев, которые вообще имели смелость вспоминать впоследствии о ее связи с Пашкевичем, Плевицкая причитала и голосила над ним по-деревенски, чем привела окружающих офицеров в немалое смущение.

Юрий Левицкий пытался проявить благородство и "поддержать ее в горе" — а может быть, надеялся таким путем вернуть себе жену, — но Надежда Васильевна предпочла утешения Скоблина, ставшего к тому времени генерал-майором. Возможно, перед лицом казавшейся неизбежной погибели разница в возрасте перестала казаться ей столь ощутимой. Скоблин действительно напоминал чем-то погибшего Шангина — и, еще не любя тогда его самого, она уже любила в нем тень убитого кавалергарда. И уже не бес полуденный лукавый, не плотская страсть, а какой-то тихий ангел подводил этих двоих друг к другу и благословлял их союз.

К тому же для молодого Скоблина "легендарная Плевицкая" была частицей той яркой довоенной жизни, о которой он мечтал когда-то в стенах юнкерского училища, но которую так и не посчастливилось ему изведать. Он родился в 1893 году, и, когда началась Первая мировая, ему еще и двадцати одного года не исполнилось: даже по тем временам совсем мальчишка, Скоблин был призван на фронт и участвовал в наиболее тяжелых боях; чудом уцелел, чтобы в 1917-м вступить в ударный батальон Добровольческой армии Деникина и поучаствовать еще и в Ледовом походе, и в последующих боях уже Гражданской войны. Четыре элитных полка Добровольческой армии, полностью состоявшие из офицеров, позже были переименованы: в "алексеевцев" (в честь генерала от инфантерии М.В. Алексеева, умершего в 1918 году); в "корниловцев" (в честь Л.Г. Корнилова, погибшего в марте 1918 года под Екатеринодаром); в "марковцев" (в честь генерал-лейтенанта С.Л. Маркова, убитого под станицей Шаблиевской); в "дроздовцев" (в честь М.В. Дроздовского, умершего от ран в Ростове зимой 1918 года). Скоблин отличался отвагой и дерзостью и вскоре возглавил корниловцев. Так что боев в его жизни было более чем достаточно — хватило бы сразу на несколько бравых офицеров. Зато мирной жизни с балами, прогулками, театрами, концертами и красивыми женщинами у него не было вовсе: из гимназического детства — в юнкера, из юнкеров — в герои. Собственно говоря, Плевицкая стала его первой настоящей любовью — до нее у него были женщины, но вот любви-то не случалось, а теперь она не просто украсила, она озарила своим явлением всю его жизнь!

Владимир Набоков так себе это представлял:

"Вскоре мы видим ее сводящей с ума офицерское общество своей полногрудой красой и буйными, бурными песнями. То была Belle Dame с порядочной примесью Merci и с напором, коего недоставало Луизе фон Ленц или Зеленой Леди. Она подсластила горечь отступления белых, начавшегося вскоре за ее появлением в стане генерала Голубкова. Мы видим мрачные промельки воронов, или ворон, или каких там птиц удалось раздобыть, чтобы реяли в сумерках и опускались, кружа, на усеянную телами равнину где-нибудь в округе Вентура. Окоченелая рука солдата белых сжимает медальон с портретом матери. А на развороченной груди павшего рядом красного бойца трепещет его письмо из дома, и та же старушка моргает за его наплывающими на зрителя строками.

А затем привычный контраст — взрывается бурная музыка, и слышится пение, мерно хлопают руки и топают сапоги — перед нами попойка в штабе генерала Голубкова: танцует с кинжалом точеный грузин, сконфуженный самовар перекашивает лица, и Славская, гортанно смеясь, откидывает голову, и в стельку пьяный жирный штабной, разодрав ворот и выпятив сальные губы для животного поцелуя, тянется через стол (крупный план опрокинутого стакана), чтобы обрамить пустоту, ибо подтянутый и совершенно трезвый Голубков ловко выхватывает ее из-за стола, и они стоят перед пьяной оравой, и Голубков произносит холодным и ясным голосом: "Господа, вот моя невеста", — и в наступившем ошеломленном молчании шальная пуля разбивает засиневшее на рассвете стекло, и канонада рукоплесканий приветствует романтическую чету".

Они действительно решили пожениться еще там, в Крыму. Левицкий согласился дать развод Надежде Васильевне, признав наконец свой брачный союз "неудавшимся". Но времени на развод и новое бракосочетание не хватило.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.