ГЛАВА 5 И ЕЩЕ РЕКА ВПЕРЕДИ…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 5

И ЕЩЕ РЕКА ВПЕРЕДИ…

На своем пути к морю, река Патапаско разрезает надвое старый город Балтимор. Здесь линия обрыва— то место, где твердые скалы Пидемонта встречаются с более мелкими породами прибрежной равнины, — проходит ближе к берегу, и широкое речное устье образует большую, укрытую от непогоды гавань. Балтимор был в те дни городом двойственного облика; по темпераменту своему он еще склонен был мечтательно оглядываться на Юг, но уже деловито — в дневное время, во всяком случае, — обращал свои взоры на Север. Старинные английские семьи, по всей видимости, начинали чахнуть, а «выскочки» хотели развития коммерции.

В начале XIX века Балтимор был вторым после Нью-Йорка портом по количеству прибывавших в него иммигрантов из Европы: ирландцев, итальянцев, греков, поляков, скандинавов. Из Балтимора они растекались по всему Мэриленду. Остальные округа относились с опаской к резкому росту населения в Балтиморе, в особенности населения неанглийской национальности. Когда в 1819 году федералисты были отстранены от власти, в законодательном собрании штата встал вопрос о том, чтобы делегаты от округов избирались соответственно количеству населения. Но это предложение было провалено, ибо другие округа отказались отдать весь огромный сельскохозяйственный штат Мэриленд «в руки купцов, спекулянтов-банкиров, торговцев лотерейными билетами, иностранцев и балтиморской черни».

Долгие годы такое отношение к Балтимору мешало евреям получить гражданские права. Только в 1826 году им разрешили голосовать. Произошло это ровно через два года после того, как худощавый, сутулый Бенджамен Ланди пришел пешком из лесной глуши Теннесси с печатным станком за спиной и начал выпускать свой «Дух всеобщей эмансипации» — первую в Соединенных Штатах газету, направленную против рабства.

После принятия «Закона об евреях» балтиморцы стали пристальнее глядеть за газетой, издаваемой Ланди. Пошли разговоры о влиянии иностранцев. Однажды Остин Вулфолк, работорговец с особенно дурной славой, напал на издателя на улице и до полусмерти избил его.

Городская торговля и промышленность расширялись. Судостроение зародилось там давно, еще в колониальную эру. Когда по вновь проложенным дорогам в Балтимор привозили товары с Запада, купцы стали отправлять их на собственных судах, и значение города как морского порта окончательно упрочилось. В 1810 году Балтимор был уже третьим по величине городом в Америке. Со времени принятия Декларации независимости население его выросло в четыре раза. Балтиморские клиперы привозили кофе из Южной Америки, чай и опиум из Китая, невольников из Африки.

Ни для кого не было тайной, что когда ввоз в страну африканских невольников стал считаться уголовным преступлением, в стране развилась контрабанда. К 1826 году работорговля между штатами достигла колоссальных размеров. Парусные суда, наполненные скованными рабами, шли вдоль берегов Атлантического океана и залива в Новый Орлеан— на самый крупный невольничий рынок Юга. Объявления об этом живом товаре открыто печатались в газетах рядом с известиями о других товарах. Что бы ни гласил закон, для славного города Балтимора все это было лишь «праздной болтовней», мешающей столь прибыльному делу. Уильяма Ллойда Гаррисона посадили в тюрьму — этот чужак лез не в свое дело. Издание «Духа всеобщей эмансипации» запретили, а все экземпляры этой подстрекательской газеты уничтожили; так по крайней мере казалось работорговцам. Однако потрепанные, зачитанные страницы ее то и дело появлялись в самых неожиданных местах.

Еще ребенком, следуя повсюду за своим юным хозяином, Фредерик безотчетно подмечал деловую суету, спешку, оживленное движение быстро растущего города. Сидя на ступеньках школы в ожидании Томми, он видел подводы, груженные доверху товарами, направляющиеся в гавань. Иной раз подвода увязала в дорожной грязи, мул пытался изо всех сил ее вытащить, а иностранцы кричали что-то по-своему, что — Фредерик не понимал. Когда с воза падал на землю стебель сахарного тростника, Фредерик припрятывал его. А вечером они с Томми подолгу жевали сладкое волокно — маленький хозяин в постели, его раб — растянувшись на полу.

Фредерику приходилось видеть невольничьи партии, бредущие по улицам Балтимора, скованных вместе мужчин и женщин, а иногда и маленьких детей. Мальчишки всегда бросали игру и долго смотрели им вслед.

1836 год был хорошим годом для Юга. Горы хлопка высились на берегу — целая лавина, которая грозила разорением в будущем, но пока цены на хлопок стремительно росли. В тот июньский вечер, когда корабль, привезший Фредерика, вошел в балтиморскую гавань, юноша увидел вокруг себя бесконечное множество корабельных мачт, покачивавшихся над водой. Мачты словно рассказывали ему о далеких краях, они звали его, манили. Фредерик ответил им безмолвным кивком; сердце его громко стучало.

Он оставил Балтимор ребенком, вернулся в него почти взрослым человеком. Теперь он внимательно оглядывался вокруг, размышляя, оценивая, вспоминая те места, где ему надо побывать, и людей, которых ему надо будет найти.

Но пока что — вот мистер Хью Олд ожидает его на набережной. Томми не видно. И вдруг он вспомнил. Ведь Томми тоже стал взрослым — свободным белым человеком. Что-то больно кольнуло Фредерика.

Хью Олд со своим братом приехали на Юг в поисках удачи. Им, выросшим в Вермонте, была по душе мягкость климата и пышная растительность Мэриленда. Нанятый полковником Ллойдом для работы на его холмистых прибрежных землях, Хью вскоре женился на младшей дочери полковника и основал свое дело в Балтиморе. Хью Олд добился успеха. Теперь он был совладельцем одной из верфей. Скоро она будет именоваться «Компания Олд и сын».

Фредерик, просияв, бросился было вперед, но мистер Олд, не взглянув на него, завел неспешный разговор с капитаном.

— Добрый вечер, капитан. Я вижу, вы привезли моего малого.

— Да, сэр. Все в полном порядке, сэр. Он нисколько не был мне в тягость.

Некоторое время они стояли, беседуя, а Фредерик ждал.

— Ну что ж, спасибо. — Мистер Олд поправил на голове панаму. — Теперь я вас освобожу от обузы.

— Ступай, мальчик! — промолвил капитан.

Мистер Олд уселся в ожидавшую коляску, жестом приказав Фредерику забраться на козлы рядом с кучером, и они покатили по направлению к Нижнему Бродвею. Экипаж с трудом пробирался вдоль складов, между огромными кипами хлопка и табака, уставленными в пирамиды бочонками рома и зловонными рыбными рядами. Наконец мистер Олд заговорил:

— Так вот, Фред, мы решили сделать тебя конопатчиком.

Фредерик повернул к нему голову.

— Слушаю, сэр.

— Что ж, ты сильный, крепкий малый. Работник из тебя должен выйти хороший. Только веди себя примерно.

После этого они продолжали ехать молча; кучер искоса поглядывал на Фредерика, но ни тот, ни другой не произнесли ни слова. Они еще успеют наговориться. Коляска прогрохотала по булыжнику Тэймз-стрит — улицы сплошных лавок и трактиров — и выехала в красивую жилую часть города, где стояли нарядные дома с островерхими крышами и тяжелыми дубовыми дверями, с окнами, прикрытыми узорчатыми ставнями. Здесь дышалось легко и приятно в этот июньский вечер. Они проехали мимо великолепного старинного дома, возле которого цвела пышная магнолия, благоухавшая на всю улицу. За узорными оградами особняков играли дети. Молодые щеголи прогуливались по тротуарам, прельщая скромных девиц, что сидели на белых крылечках или за зелеными ставеньками и почти не поднимали глаз от рукоделья. Негритянские служанки в ярко-красных головных платках сновали по улице, легко неся на голове полные корзины. Коляска миновала серое здание собора и остановилась возле небольшого кирпичного дома с белыми колоннами у входа и белым мраморным крыльцом.

У Фредерика заколотилось сердце. Крыша дома была недавно окрашена, лужайка перед ним аккуратно подстрижена, окна задернуты кружевными занавесями. На всем лежал отпечаток большой зажиточности. Это показалось Фредерику новым, но из всех мест, где ему приходилось когда-либо жить, дом Олда был самым родным для него, и юношу охватило волнение. Увидит ли он сейчас Томми? Хозяин вышел из коляски, а кучер с Фредериком объехали здание и остановились у черного хода. Вот и дверца погреба — как часто Фредерик спускался туда вместе с Томми; толстого суковатого дерева уже не было. Интересно, что сделал Томми со старыми записными книжками, которые они запрятали в его дупло — листки этих книжек были покрыты старательным почерком Фредерика, выводившего буквы вслед за своим хозяином. Фредерик спрыгнул с козел и, постаравшись, чтобы голос не выдал его волнения, спросил молодого кучера:

— А что мистер… мистер Томми сейчас дома?

Чернокожий парень поглядел на него, не отвечая. Потом переспросил:

— Молодой хозяин?

Фредерик утвердительно кивнул.

— Да, мистер Томас тут.

Разумеется, теперь Томми стал «мистером Томасом»! Фредерик подавил вздох и улыбнулся пареньку, такому же темному, как он сам.

— Меня зовут Фред. А тебя? — дружелюбно спросил он.

— Меня — Джеб, — с готовностью ответил тот, но вид у него был по-прежнему озадаченный.

Они в это время распрягали вдвоем лошадь. Кучер откашлялся и выпалил:

— Ты говоришь совсем как белые. Откуда это?

Фредерик был захвачен врасплох. Рассказать ему о записных книжках и о совместных уроках с молодым хозяином? Поколебавшись, решил, что лучше не надо, и со смехом ответил:

— Глупости!

По дороге в дом Джеб украдкой рассматривал Фредерика. Нравится ему этот Фред, нравится его взгляд, его походка, но что-то в нем есть непонятное, над чем надо еще поразмыслить.

Очень некрасивая, худая, мрачного вида негритянка, стоявшая у плиты, обернулась, когда они вошли в кухню. Она не улыбнулась, но глубоко посаженные темные глаза женщины неторопливо оглядели Фредерика с головы до ног. Затем она молча указала парням на чисто выскобленный сосновый стол. Они уселись на табуреты.

— Это Нада, — шепнул Джеб, нагнувшись к Фредерику. — Она свободная! Понимаешь, свободная негритянка!

Теперь уже Фредерик, в свою очередь, уставился на высокую женщину. Она двигалась по кухне медленно, неуклюже, словно тело ее было на пружинах и все они сдали от постоянной усталости. Лицо, все в глубоких складках, было покрыто оспинами; от самых глаз до большого запавшего рта тянулись шрамы. Но эта женщина была свободна, и Фредерик смотрел на нее с завистью.

В Балтиморе в те годы насчитывалось несколько сот «свободных цветных». Жилось им невыносимо трудно. И все же никогда ни один раб, которому удавалось выкупиться или получить свободу от милостивого хозяина, не возвращался добровольно в рабство. По законам штата вольноотпущенник не пользовался никакими гражданскими правами. Ссылаясь на то, что, мол, нет разрешения судьи, ему могли запретить тот или иной род занятий: торговлю табаком или другими товарами. Он не имел права держать собаку, носить оружие, вступать в тайные религиозные общества и продавать спиртные напитки. Одного слова белого было достаточно, чтобы привлечь негра к суду и обвинить в любом преступлении. И расправа бывала скорая и беспощадная.

Люди эти шли работать за гроши: конопатчиками на верфях, подносчиками извести и кирпича, портовыми грузчиками. Некоторые из них были опытными каменщиками и плотниками. Но какую бы работу ни выполняли свободные негры, они должны были довольствоваться любой платой. Вот почему белые презирали и ненавидели своих негритянских конкурентов, чей дешевый труд часто вытеснял их с рабочего рынка. Поднимающееся купечество и буржуазия находили для себя выгоднее нанимать негров для домашних работ за несколько центов в неделю, чем покупать невольников. За содержание своего раба хозяин в какой-то мере отвечал. За наемных же слуг он не отвечал нисколько. Нада, например, работала у миссис Хью Олд с шести часов утра до восьми, а когда и девяти вечера. Затем она исчезала задворками — никто даже не знал, где она живет.

После ужина миссис Олд зашла на людскую половину, чтобы побеседовать с Фредериком. Она была из семьи Ллойдов и еще помнила бабку Фредерика. Сейчас она расспрашивала о подруге своего детства — жене капитана Олда, воспитывавшейся в их доме, которую много лет не видела. В приливе сентиментальных воспоминаний о далеких девичьих днях на плантации Ллойда, миссис Хью Олд потрепала руку юноши.

— Ты стал совсем взрослым и таким видным, крепким, — сказала она. — Мы гордимся тобой!

Мистер Томас так и не пришел.

Лишь на следующий день, уже работая на верфи, Фредерик вдруг услышал рядом с собой приятный голос:

— Здравствуй, Фред! Говорят, ты собираешься строить корабли?

Фредерик поднял голову и увидел высокого стройного молодого человека в отлично сидящем костюме.

— Да, мистер Томас, — ответил он, пытаясь улыбнуться, но голос его прозвучал резко.

Лицо белого словно затуманилось. Секунду они стояли друг против друга. И облачко, которое во времена их детства было величиной с ладонь, не больше, внезапно разрослось и встало между ними. До Фредерика едва долетели слова уходящего Томаса:

— Ну, желаю тебе удачи. До свиданья!

Больше Фредерик его не видел. Через несколько дней Томас Олд отправился в плавание на одном из отцовских кораблей. А год спустя он утонул в бурю недалеко от побережья Калькутты.

У Гардинера, владельца большой судостроительной верфи в Феллс-Пойнте, были неприятности. Недавно он разом пресек требования рабочих повысить им жалованье, наняв несколько негритянских механиков и плотников.

— И, оказывается, негры — чертовски хорошие работники! — подчеркнуто сказал он своему мастеру. — Можете теперь объявить всей этой немчуре, итальяшкам и еврейчикам, что, если им не нравится мое жалованье, пусть убираются хоть сейчас!

Рабочие организации в Балтиморе доставляли промышленникам все больше хлопот, но до сих пор Уильяму Гардинеру удавалось как-то обходить их. Однако его пробирала дрожь при мысли о мрачном будущем. Самое время начать сейчас экономить, набрав побольше дешевых чернокожих.

Белым рабочим пришлось мириться со своим поражением. Некоторые, наиболее квалифицированные, и в самом деле ушли, поклявшись отомстить, но большинство побоялось бросить работу.

Поубивать бы всех этих черномазых!

Что могли, они сделали: основательно поколотили нескольких негров и теперь угрюмо ждали своего часа.

Час этот наступил, когда Гардинер, широко размахнувшись, заключил контракт с мексиканским правительством на строительство двух больших военных судов. Заказ оказался срочным — суда надо было спустить на воду в августе. За нарушение этого условия владельцу верфи грозила большая неустойка. Строительство шло ускоренным темпом. Кое-кто из негров был поставлен на места, требовавшие самой высокой квалификации.

И тогда совершенно неожиданно для хозяина белые плотники решительно объявили, что не желают больше работать вместе со свободными неграми.

Уильям Гардинер уже видел воочию, как пропадают его денежки. С таким же успехом он мог спустить их на дно Чесапикского залива! Совершенно потеряв голову, кинулся он к своему приятелю и коллеге Хью Олду. Мелкий судостроитель Олд был польщен, что его совета ищет такой всесильный человек, как Гардинер. Поразмыслив, мистер Олд предложил решение:

— Увольте несколько черномазых, — сказал он, — а затем наберите побольше учеников, и белых и черных. Пусть они работают вовсю под хорошим присмотром. Как-нибудь вытянете.

Гардинер слушал его хмуро, пощипывая колючие усики.

— Да вы успокойтесь! — мистер Олд ободряюще похлопал приятеля по спине. — У меня самого есть несколько превосходных парней, я могу вам одолжить их.

В числе учеников и подручных, отправленных на верфь в Феллс-Пойнт, был и Фредерик. Он уже знал, что такое настоящая работа, и учили его у Олда хорошо. Однако на верфи Гардинера он оказался в непривычной обстановке.

Здесь все было охвачено лихорадочной спешкой, никто не знал ни минуты отдыха. Вместе с Фредериком работало около ста человек. Семьдесят-восемьдесят из них были квалифицированные плотники, занимавшие особое положение. Новичок ничему не успевал здесь обучиться. Фредерик обязан был выполнять все, что приказывали ему плотники. Таким образом, он оказался на побегушках чуть ли не у семидесяти пяти человек. Все они являлись его начальниками. Ежеминутно с десяток голосов окликал Фредерика со всех сторон. Ему бы и — десятка рук не хватило, чтобы сразу выполнить все, что от него требовали!

— Мальчик, помоги мне поставить брус!

— Парень, подкати-ка сюда это бревно!

— Держи конец фала!

— Эй, черномазый! Ступай сюда, поверни точильный камень!

— Сбегай принеси мне стамеску!

— Почему ты не греешь смолу, негр? Чтоб у тебя глаза полопались!

Так продолжалось час за часом, день за днем. Давай! Давай, давай! Пойди сюда… ступай туда… Стой тут… Пошевелись только, я из тебя все мозги вышибу, будь ты проклят!

Фредерик был всего лишь учеником, но белые рабочие видели угрозу и в нем и ненавидели его. Гоняли его беспощадно. Белые ученики считали зазорным для себя работать вместе с ним. Поощряемые взрослыми, они стали со злобным презрением говорить о «черномазых», желающих «прибрать к рукам всю страну», которых следует поубивать.

И однажды эта пороховая бочка взорвалась.

Стоял знойный полдень. Фредерик только что уложил на место тяжелую балку. Кто-то позвал его. Юноша быстро шагнул назад, зацепив нечаянно Эдуарда Норта — самого задиристого, злобного малого из всех. Норт больно ударил его. И тогда одним сильным движением Фредерик схватил белого парня и швырнул его на палубу.

На него двинулась целая орава. Один, вооруженный кирпичом, очутился прямо перед Фредериком, двое — по бокам, один — сзади. Они подступили к нему вплотную, и Фредерик, поняв, что его жизнь под угрозой, стал яростно отбиваться во всех направлениях. Но удар ганшпугом свалил его на бревна. Тогда белые кинулись на юношу и принялись молотить его кулаками. Несколько секунд Фредерик лежал неподвижно, затем рывком поднялся на колени и стал отталкивать от себя врагов. В этот момент один из них стукнул носком сапога по левому глазу Фредерика. Увидав, что кровь течет по лицу, они приостановились.

Толпа собравшихся зрителей наблюдала это нападение четырех на одного.

— Убить его! — кричали зрители. — Пристукнуть черномазого! Он ударил белого парня!

Фредерика шатало из стороны в сторону, но он схватил ганшпуг и пошел в наступление. Обидчики не ожидали этого. На юношу бросилось еще несколько плотников, в их руках он оказался совершенно беспомощным. Фредерик рыдал от ярости. Что может он сделать, когда против него — пятьдесят человек и все гогочут, злорадствуют, осыпают его бранью? В этот момент на палубе показался надсмотрщик — привлеченный шумом, он решил выяснить, что тут происходит. Толпа мгновенно поредела. Воспользовавшись моментом, Фредерик перелез через борт и убрался с верфи. Он знал, что у местных властей правосудия не найти!

Весь окровавленный, в изодранной одежде, притащился он, наконец, домой, до полусмерти напугав Джеба своим видом. По зову Нады в кухню прибежала миссис Олд. Приказав перенести Фредерика на чердак, где стояла его кровать, она сама присмотрела, чтобы раны его были обмыты, и привязала кусок сырого мяса к его подбитому глазу.

— Звери! Дикие звери! — повторяла миссис Олд, смазывая каким-то снадобьем голову Фредерика.

Когда мистер Олд вернулся вечером домой, он отнесся к случившемуся совершенно недвусмысленно: он просто кипел от возмущения. Ему, разумеется, и в голову не приходило винить хоть в чем-либо своего приятеля Уильяма Гардинера. Все эти головорезы с верфи виноваты, негодовал мистер Олд, весьма возможно, что здесь какой-нибудь «ирландский заговор», но ничего, он добьется, чтобы мерзавцы были наказаны.

Едва Фредерик оправился от ушибов, мистер Олд поехал с ним в канцелярию мирового судьи Уотсона на Бонд-стрит, чтобы добиться ареста четырех рабочих — зачинщиков драки. Хозяин Фредерика изложил судье суть происшествия. Мистер Уотсон спокойно выслушал его, сложив руки.

— А кто был свидетелем нападения, мистер Олд? — холодным тоном справился он.

— Сэр, все это происходило на верфи, где было полно рабочих.

Судья пожал плечами.

— Сожалею, сэр, но я могу начать судебное дело лишь на основании показаний белых свидетелей.

— Да вот перед вами же мой человек! Вы только взгляните на его лицо и голову! — Мистер Олд начал терять терпение.

— Мне не дано права предпринимать что-либо без скрепленных присягой показаний белых свидетелей.

На один миг словно пелена упала с глаз Хью Олда, кровь его застыла от ужаса. Ведь если бы мальчишку убили, все было бы точно так же! Он схватил Фредерика за руку и отрывисто бросил:

— Пошли отсюда!

Несколько дней подряд мистер Олд все кипел и не мог успокоиться. Он побывал у мистера Гардинера. Владелец крупной судоверфи принял своего младшего собрата весьма сдержанно.

— Вы теряете голову, Олд, — заметил он язвительно, — а такое поведение может привести к тому, что потеряете и последнюю рубаху. Думаете, я соглашусь расстроить всю работу на верфи из-за того, что одному черномазому нахалу раскроили голову? Мне надо выполнять заказ.

— Но… — мистер Олд постепенно терял свой задор.

— Разумеется, — столь же холодно продолжал мистер Гардинер, — я возмещу вам все издержки. Может быть, вам пришлось пригласить врача, чтобы подлатать вашего парня? — Он потянулся за бумажником.

Очутившись на улице, Хью Олд почувствовал, что, несмотря на знойное августовское солнце, его пробирает дрожь.

Год еще не истек, когда было решено, что Фредерик принесет больше дохода своему хозяину в качестве конопатчика, работающего по найму, чем на маленькой судоверфи Олда. Поэтому ему позволили искать поденную работу. Фредерик оказался в завидном положении, так как мог сам подыскивать себе места и уславливаться о плате. Он был известен под именем «парня Хью Олда» и пользовался репутацией необычайно толкового и надежного работника. Он сам заключал соглашения и получал деньги, принося хозяину в разгар строительного сезона по шесть-семь, а иной раз даже по десять долларов в неделю.

Фредерик имел основания поздравить себя с успехом. Судьба его изменилась к лучшему. Теперь можно было и пополнить свой небольшой запас знаний. На восточном побережье он сам учил своих товарищей. Едва начав самостоятельную работу в Балтиморе, он стал разыскивать негров, которые могли бы учить его. Вот каким образом Фредерик услыхал о Восточнобалтиморском обществе умственного усовершенствования и встретился со свободной цветной девушкой по имени Анна Мюррей.

Святым сестрам ордена Провидения пришлась по душе темноглазая стройная Анна Мюррей. Мадам Монтелл сама доставила девушку к боковому входу семинарии св. Марии. Она сообщила монахиням, что Анна — дочь свободных родителей и служит у нее в доме. Мадам попросила их, чтобы девушка получила хорошее образование.

А потом мадам Монтелл умерла. Плачущей Анне сказали, что госпожа завещала ей приданое: большую перину, пуховые подушки, немножко столового серебра, постельное белье, посуду.

Сердце ее переполнилось благодарностью. Родственники покойной хозяйки не отобрали у преданной девушки ее богатства. Они упаковали сундук Анны и позаботились о том, чтобы устроить ее на хорошее место в семействе Уэллсов на Саут Кэролайн-стрит. Сами же они возвратились в свою любимую Францию, куда покойная мадам Монтелл собиралась увезти и Анну.

Уэллсы не были французами, но оказались добрыми людьми, и Анна чувствовала себя не плохо в их доме.

Свободные негры очень любили ее. Анна была начитанна; мадам разрешала ей читать свои книги, и рассказы девушки обычно слушались с живым интересом, давали пищу для размышлений. Тянулись к ней и негры с Гаити. Анна понимала их французскую речь, хотя сама редко пыталась говорить на этом языке.

Несмотря на огромные препятствия, отдельным группам свободных негров все же удавалось как-то найти средства к существованию даже на территории рабовладельческих штатов. Они занимались мелкой коммерцией, владели собственностью, порой им доверялись хорошие должности. В девяностых годах XVIII века государственные деятели из Вашингтона, купцы из Ричмонда и Атланты приезжали в Балтимор, чтобы приобрести часы у негритянского часовщика Бенджамена Баннекера.

Если негры хотели собраться вместе, то самым безопасным местом для этого была церковь. Белые охотно поощряли религиозное рвение «по-детски простодушных» черных христиан. «Рабы да будут покорны своим хозяевам»—.этот библейский текст всегда был на устах пастырей. Сладкими речами о небесном покое и благодати они и стремились притупить земные страдания черных. А уж у свободных негров только и была надежда, что на бога!

Восточнобалтиморское общество умственного усовершенствования обычно устраивало собрания в Африканской методистской епископальной церкви на Шарп-стрит. Собрания, дабы никто не сомневался в их цели, начинались звучными песнопениями и долгой молитвой; затем снаружи выставлялись часовые, а в храме в это время шли по рукам экземпляры издававшейся в Нью-Йорке «Фридэмс-Джорнэл»[6] и новой газеты «Либерейтор».

Группа портовых рабочих из Феллс-Пойнта пожелала порекомендовать нового члена общества.

— Это очень порядочный молодой человек, — сказал один.

— Хороший конопатчик, трудолюбивый и уравновешенный малый, — прибавил другой.

— Хорошо пишет и считает, — вставил третий.

— Обязательно пригласите к нам этого юношу! — радушно ответил председатель. — Как его фамилия?

Рабочие из Феллс-Пойнта были в явном замешательстве.

— Но… он… пока еще в неволе.

Одноногий, обезображенный огромными шрамами старик презрительно сплюнул. Он был одним из участников восстания виргинских рабов под водительством знаменитого Габриэля. На его глазах умер, не проронив ни слова, этот двадцатичетырехлетний гигант. Сам же он оказался в числе тех четырех приговоренных к смерти повстанцев, которым удалось бежать. И теперь старик не склонен был проявлять терпимость к здоровым молодым людям, которые довольствовались рабской долей.

— В неволе? Пусть там и остается! — рявкнул он.

Один из конопатчиков повернулся к старому негру и почтительно, но твердо возразил:

— Дядя Бен, я видел, как он дерется. Это настоящий человек.

— Имя? — снова спросил председатель.

— Его знают под именем Фредерика.

Так Фредерик стал членом общества. Первый раз явившись на собрание, он сидел безмолвно, только слушал. Когда один за другим люди поднимались с мест, читали вслух или обращались к собранию с речью, Фредерик чувствовал себя круглым невеждой. Голова у него шла кругом. Это становилось невыносимым. Но вот поднялась еще раньше примеченная им молодая женщина, которая до сих пор тихо сидела в углу. В руке она держала газету, а когда заговорила, то голос ее оказался негромким и мелодичным. Сперва Фредерик ничего не воспринимал, кроме музыки этого голоса. Потом он встряхнулся и заставил себя вслушаться в смысл ее слов.

— Третье издание «Призыва Уокера»[7] напечатано совершенно заново, с множеством исправлений и важных добавлений. Дэвид Уокер умер, но будем помнить, что слова его обращены к нам, к каждому из нас. Помните вступление к его четырем статьям, собственные его слова: «К цветным гражданам всего мира, но, в первую очередь, к цветным гражданам Соединенных Штатов». Сейчас уже слишком поздно, чтобы прочесть весь текст его последнего послания. Однако в это тяжелое мрачное время я хотела бы привлечь ваше внимание к одному абзацу. — И подойдя поближе к коптящей масляной лампе, она прочла: — «Хотя, быть может, господь и не покарает угнетателей рукой угнетенных, но господь может навлечь на них погибель иным путем, ибо суждено им ополчаться друг против друга, и будет их лагерь разделен и расколот, и станут они угнетать друг друга. А потом возьмут мечи в руки и начнут междоусобную войну».

Она снова села в свой уголок среди полного и сосредоточенного молчания присутствующих. После этого члены общества стали поспешно расходиться поодиночке, но Фредерик схватил за рукав своего приятеля из Феллс-Пойнга.

— Как ее зовут? — прошептал он.

Тот сразу понял, о ком идет речь.

— Анна Мюррей.

Цепи рабства показались Фредерику еще тяжелее. Перед глазами светилось тихое, милое лицо Анны Мюррей. Он должен быть свободен!

Фредерик жил и работал среди свободных людей и ни в чем им не уступал. Почему же он должен оставаться рабом? Он зарабатывал полтора доллара в день. Сам заключал соглашения, сам трудился, сам получал эти деньги. Жалованье выплачивалось ему, и все обиднее и труднее становилось отдавать каждую субботу всю свою получку мистеру Олду. Фредерик никак не мог взять в толк, почему его трудовые деньги целиком пересыпались в хозяйский кошель.

Весьма вероятно, что мистер Олд в какой-то мере чуял этот непокорный дух, хотя и не подозревал его интенсивности. Каждый раз он тщательно пересчитывал деньги, каждый раз испытующе глядя на молодого человека, спрашивал: «Это все?» Мальчишке не следовало понимать, что он приносит большой доход. С другой стороны, когда Фредерик сдавал уж очень большую сумму, мистер Олд обычно возвращал ему шестипенсовик или шиллинг и добродушно трепал юношу по плечу.

Однако эти подачки не производили желаемого эффекта. Раб считал их признанием своего права на весь заработок. Оставляя ему несколько центов, хозяин успокаивал свою совесть.

Фредерик не знал, что ему делать. Таким путем ему даже не купить свободы. Для побега тоже нужны были средства. Свободные друзья дали ему совет: пусть он попытается для начала откупить у хозяина свободу распоряжаться своим временем. В больших городах это делалось довольно часто. Невольник, считавшийся достойным доверия, мог, еженедельно внося своему хозяину определенную сумму, использовать свое время как угодно.

Фредерик решил подождать, пока настоящий его хозяин, капитан Олд, не приедет в Балтимор за весенними покупками. Мистер Хью был в данном случае лишь доверенным лицом капитана, однако юноша не сомневался, что капитан Олд получит о нем самый хороший отзыв.

В этом его не постигло разочарование. Хью Олд сообщил брату, что раб хорошо изучил свое ремесло и усердно работает. Но когда Фредерик явился со своей просьбой, лицо капитана побагровело.

— Нет! — заорал он. — И гляди, не вздумай чего-нибудь натворить! — Сузившимися глазами капитан пристально всматривался в мрачное лицо невольника, — Запомни раз и навсегда: убежать ты не сможешь! Выкинь эту дурь из своей черной башки! Нет такого места, где я не разыскал бы тебя и не водворил назад, — жестко произнес он. — И тогда уже ты так легко не отделаешься! Тогда уж реки тебе не миновать!

Он имел в виду, что продаст его «вниз по реке», то есть на Юг. Фредерик ушел.

— Посади свинью за стол… — бурчал капитан, передавая этот разговор брату.

Хью Олд сочувственно покачивал головой. У него были свои собственные неприятности. Вместе со многими другими коммерсантами, игравшими на бирже, он начинал сомневаться в благоразумности своих «совершенно надежных» капиталовложений. Он закупил акции железной дороги Балтимор — Огайо и канала Чесапик — Огайо. А теперь шли толки о неминуемом крахе этих компаний. Мэрилендский банк прекратил платежи, — временно, конечно, — но пока что неделя сменялась неделей, а деловая жизнь замирала.

Вот почему, когда месяц спустя Фредерик пришел к нему с той же самой просьбой, Хью Олд ответил, что подумает. Работы для конопатчиков-поденщиков становилось все меньше, заработки их снижались. А у него на руках этот здоровенный детина. Кто знает, как сложатся дела в ближайшие месяцы? Пусть попробует прокормиться собственными силами. И мистер Олд объявил юноше, что предоставляет ему полную свободу действий на следующих условиях: Фредерик должен еженедельно выплачивать своему хозяину 3 доллара, питаться и одеваться за свой счет, а также покупать на свои деньги все нужные ему инструменты.

От этих слов Фредерик пошатнулся. Последняя неделя была для него не слишком удачной. Он проработал всего четыре с половиной дня. Значит, сегодня он не получит даже своего обычного шестипенсовика. Оба они стояли в кухне во время этого разговора. Фредерик ужинал, когда вошел хозяин.

— Ну, что же ты? Решай!

Фредерик увидел, как весь его недельный заработок исчез в маленьком черном кошельке. Легкое движение Нады, стоявшей возле плиты, заставило его оглянуться. Нада безмолвно изображала губами слово «да» и энергично кивала ему головой.

— Видишь ли, — благодушно продолжал мистер Олд, — когда ты сам себе хозяин, это поважней всяких денег. Словом, согласен ты или не согласен?

Лицо Фредерика не изменило своего выражения, но юноша решительно расправил плечи.

— Да, сэр, я согласен.

— Отлично. Можешь начинать с понедельника.

Оставшись в кухне вдвоем с Надой, Фредерик озабоченно посмотрел на нее. Негритянка ответила одной из своих редких улыбок.

— Не тревожься! — сказала она. — Переходи жить ко мне.

Джеб был напуган. Фредерик обучил его грамоте, и теперь он взирал на юношу чуть не с обожанием. Ночью они долго разговаривали в чердачной каморке.

— Ты убежишь! Ты убежишь, да? — Горло мальчика перехватило от ужаса: он живо представил себе свирепых собак, мчащихся по следу, и пойманного беглеца в тяжелых цепях.

— Тише! — Фредерик схватил его за плечи и шепнул — Ты хочешь быть рабом всю свою жизнь?

— Нет! Нет! Господи Иисусе, не хочу! — зарыдал Джеб.

— Тогда молчи и отпусти меня!

Паренек жалобно всхлипывал. Потом тихонько сказал, придвинувшись к самому уху Фредерика:

— Возьми меня с собой, а, Фред! Возьми меня с собой. Я совсем даже не боюсь.

Фредерик легонько оттолкнул его.

— Не болтай! Иди!

— Ты про меня не забудешь?

И Фредерик обещал:

— Не забуду.

На следующий вечер, когда Нада исчезла в темном переулке, рядом с ней шел Фредерик.

События развертывались быстро. Решительно все члены Общества умственного усовершенствования занимались судьбой Фредерика. Все знали, что он намерен предпринять. Конопатчики повсюду выискивали ему работу, люди постарше давали советы, а в глазах Анны Мюррей появилось мягкое сияние. Теперь Фредерик иногда участвовал в общих беседах, но большей частью он сидел и молчаливо слушал других. Потом он провожал Анну домой, избегая освещенных улиц, я, вдохновляемый ее участием и поддержкой, без конца рассказывал подробности своего безумного замысла. Чтобы прорваться сквозь строгие заградительные кордоны, созданные вокруг Балтимора для поимки беглых рабов, требовался смелый план.

Железная дорога из Балтимора в Филадельфию находилась под таким неусыпным контролем, что даже свободные негры практически почти не могли ею пользоваться. Они обязаны были иметь при себе соответствующее удостоверение, в которое были вписаны имя, возраст, цвет кожи, рост и телосложение пассажира; тщательно отмечались шрамы и другие особые приметы. Перед тем как впустить негров в вагон, их измеряли и придирчиво осматривали; ездить они могли только в дневное время. Такие же правила царили и на пароходах. Цветным морякам из Англии запрещалось выходить на берег в портах Южных штатов. Американский матрос африканского происхождения всегда должен был иметь при себе «паспорт моряка» с описанием примет предъявителя и подтверждением того факта, что он действительно свободен и служит во флоте США.

Однажды Фредерика познакомили с моряком, которого, по-видимому, хорошо знали в обществе. Старики, собравшись вокруг обоих молодых людей, внимательно их рассматривали. А затем дядя Бен коротко произнес: «Годится!»

После этой встречи Фредерик проводил все свое свободное от работы время в обществе матроса. Вместе они заходили в битком набитые трактиры, расположенные в стороне от Нижнего Бродвея, и, облокотись о стойку, подолгу болтали с просоленными насквозь моряками, у которых земля еще ходуном ходила под ногами.

В конце августа в воскресенье Фредерик, как обычно, явился к мистеру Олду со своими тремя долларами.

— Я увожу миссис Олд в деревню и в следующее воскресенье не буду здесь, — сказал хозяин. — Ее мучит эта страшная жара. Приходи в тот понедельник,

Фредерик понял, что наступило время действовать. Всю неделю он исправно являлся на свою поденную работу, стараясь заработать как можно больше денег. В воскресенье вечером он незаметно проскользнул в маленький садик, примыкавший к дому на Саут Кэролайн-стрит. Анна ждала его там.

— Береги себя! Ох, береги себя! — шептала она,

— Скоро напишу тебе с Севера! — уверенно пообещал Фредерик.

Филадельфийский поезд, пыхтя, подходил на следующее утро к станции Балтимор, когда на платформе появился слегка пошатывающийся молоденький матрос. Несколько пассажиров-негров стояли в стороне, сбившись в тесную кучку. Все они уже подверглись тщательному осмотру. Нетерпеливый морячок и не подумал к ним присоединиться. Широкие штаны шлепали его по ногам, черный галстук, свободно повязанный вокруг шеи, сбился набок; озабоченно всматриваясь в глубь ведущей к вокзалу улицы, он сдвинул на затылок свою клеенчатую шапку. Кондуктор закричал: «По вагонам!», и в этот момент к вокзалу, дребезжа, подкатил ветхий наемный экипаж. Моряк подскочил к нему, распахнул дверцу и, прежде чем неповоротливый старик кучер успел опомниться, выхватил изнутри большой, видавший виды саквояж, сплошь обклеенный разноцветными ярлыками и туго перевязанный пеньковой веревкой.

— Черт бы тебя подрал! — на бегу бросил матрос кучеру. — Из-за тебя еще на корабль опоздаешь!

Поезд отходил; матрос вскочил на подножку последнего вагона. Кондуктор расхохотался.

Они проехали уже большую часть пути до Гавр-де-Грейс, когда кондуктор добрался, наконец, до последнего вагона, чтобы взять билеты у негров и проверить их бумаги. Проверка носила довольно поверхностный характер, так как он знал, что на станции это уже было проделано со всей основательностью. Кондуктор весело хмыкнул, увидав в глубине вагона чуть не сползающую с лавки фигуру матроса, успевшего уже погрузиться в крепчайший сон. Сразу видно, малый погулял ночку. Может быть, даже просрочил свой отпуск и теперь знает, что на корабле его ждут кандалы. Подумаешь, этих черномазых ничем не пронять! Виски да бабы — больше им ничего не нужно! Кондуктор шутливо потряс моряка за плечи. Тот раскрыл глаза и, моргая, уставился на белого.

— А ну, морячок, предъяви свой билет!

— Есть, сэр! — Матрос неуверенно пошарил в складках своей блузы и извлек довольно замусоленный кусочек картона. Парень был явно навеселе.

— А бумага, что ты свободен, у тебя тоже есть?

Моряк закатил глаза так, что одни лишь белки сверкали, и энергично затряс головой.

— Нет, сэр. Я эту бумагу в плаванье не беру, никогда не беру.

— Но ведь есть у тебя с собой что-нибудь, где сказано, что ты свободный, правда?

Физиономия матроса просияла.

— Да, сэр! Есть у меня такая бумажка, а на ней, значит, американский орел. Эта самая птичка и носит меня вокруг света! — Он вытащил откуда-то бумагу и осторожно развернул ее.

Кондуктор сразу же узнал матросский паспорт, бегло взглянул на изображение распростертого орла, кивнул и двинулся дальше по проходу.

Руки Фредерика дрожали, когда он снова складывал свою бумагу. В ней были указаны приметы человека, значительно более темнокожего, чем он. Стоило лишь кондуктору всмотреться в него повнимательней, и Фредерик был бы задержан, мало того — арест и жестокое наказание ожидало моряка, передавшего ему свой паспорт.

Но опасность еще не миновала. После Мэриленда они должны были проехать через Делавэр — еще один рабовладельческий штат, где охотники за беглыми невольниками подстерегали свою добычу.

Вскоре поезд прибыл в Гавр-де-Грейс, где Фредерику надо было переехать на пароме через реку Сускеганну. Он пробирался сквозь толпу к борту, чтобы стать спиной к другим пассажирам, и вдруг наткнулся на Генри в буквальном смысле этого слова!

Генри увидал его первым. В тот же миг он что было силы толкнул Фредерика в сторону, и поэтому шедший рядом мистер Уильям Фрилэнд так и не увидел молодого матроса.

— Что с тобой, Генри? — удивленно спросил мистер Фрилэнд.

У парня был такой вид, словно ему дурно.

— Ничего, сэр! Ровно ничего! — быстро ответил Генри.

Последним опасным пунктом, которого он страшился более всего, был Уилмингтон. Там ему надо было сойти с поезда и сесть на пароход. Беглец провел мучительный час ожиданья, но никто не остановил его; и вот он уже плывет по широкой, красивой реке Делавэр на пути в город квакеров — в Филадельфию.

Фредерик ничего не ел с самого отъезда и, поднявшись на палубу, почувствовал необычайную слабость. Он глядел на реку и думал, что нет на свете ничего более прекрасного. Настороженность, однако, не оставляла его ни на мгновенье.

Пароход пришел в Филадельфию к концу дня. Небо уже окрасилось малиновым румянцем, когда юноша впервые ступил на свободную землю. Хотелось петь и кричать от радости; но Фредерик спешил — его предупреждали, что нельзя нигде задерживаться; только в Нью-Йорке сможет он по-настоящему отведать вкус свободы.

Первого встречного негра Фредерик спросил, как ему попасть в Нью-Йорк. Прохожий показал ему дорогу на железнодорожную станцию на Уиллоу-стрит. Юноша поспешил туда и без труда купил билет. До отхода поезда оставалось несколько часов; Фредерик провел их в здании вокзала. Ожидание казалось бесконечным, но вот, наконец, он благополучно вошел в вагон и поезд тронулся.

Было еще совсем темно, но пассажиры начали выходить из вагона.

— Вылезай, матрос! — сказал Фредерику кондуктор. И, видя, что тот не понимает, пояснил: — Надо сесть на паром, чтобы переехать в Манхэттен.

В предрассветном тумане вырисовывались очертания Нью-Йорка. Хриплые свистки, раздававшиеся на пристани, звучали в ушах Фредерика как песня; корабельные склянки выбивали марш свободы. Он сошел по сходням, опустил на землю свой саквояж и оглянулся. Запруженная судами река напоминала оживленную, деловую улицу. Босоногий негр, прислонившись к столбу, наблюдал за Фредериком.

— Что это за река, малец? — спросил Фредерик,

Тот уставился на него во все глаза.

— Не знаешь, что ли? Река Гудзон! А ты сам откуда, матрос?

Беглец с восточного побережья улыбнулся.

— Ох, издалека! Немало рек переплыл!

Рано утром 4 сентября 1838 года Фредерик вошел в Нью-Йорк, Он был свободен!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.