Правовое положение Патриарха Тихона и Патриаршего управления этого периода

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Правовое положение Патриарха Тихона и Патриаршего управления этого периода

Освобождение Святейшего Патриарха из заключения было происшествием совершенно неожиданным не только для всей Советской России, но даже и для самих советских властителей. Последние три-четыре месяца перед этим событием предвещали совсем другое. Были налицо все признаки, что советская власть энергично подготовляет общественное мнение к предстоящей смертной казни Патриарха. Верховный Суд уже объявил о предстоящем вскоре судебном процессе против Патриарха, и вслед за этим центральные советские газеты «Известия» и «Правда», а также и провинциальная пресса начали изо дня в день помещать статьи и заметки с самой яростной клеветой на Патриарха, представляя его как самого злостного и опасного государственного преступника. Среди этих статей и заметок особенно злобны были статьи главарей самозванного обновленческого церковного управления: Красницкого, Введенского, епископа Антонина. От лица всевозможных рабочих организаций начали печататься резолюции против Патриарха такого же злобно-клеветнического характера. По аналогии с предшествующими политическими показательными судебными процессами для всех было ясно, что готовится в самом близком времени показательный судебный процесс – инсценировка для кровавой расправы с Патриархом. Не довольствуясь политической дискриминацией Патриарха, советская власть задумала дискриминировать Патриарха еще в чисто церковном порядке. Она хотела, чтобы на предстоящем судебном процессе был приговорен к смертной казни не Патриарх Всероссийский, а просто отвергнутый и осужденный как бы всею официальною Русскою Церковью, лишенный ею, во мнимо каноническом порядке, Патриаршего сана и монашеского чина рядовой гражданин Беллавин. С этой целью, по поручению советской власти, самозванное обновленческое церковное управление созывает в мае 1923 года большое сборище, наименованное им «Вторым Поместным Собором Русской Церкви», на котором обновленческие главари, угрожая собравшимся репрессиями ГПУ, добиваются провозглашения Патриарха лишенным патриаршего сана и монашеского чина. Один из бывших на этом «соборе» молодых епископов – Иоасаф (Шишковский) рассказывал мне лично, как произошел этот акт. Главари «собора» Красницкий и Введенский собрали для сего совещания всех присутствовавших на «соборе» епископов, и, когда начались было многочисленные прямые и непрямые возражения против предложенной этими главарями резолюции о низложении Патриарха, Красницкий совершенно открыто заявил всем присутствующим: «Кто сейчас же не подпишет этой резолюции, не выйдет из этой комнаты никуда, кроме как прямо в тюрьму». Терроризованные епископы (в том числе и сам Иоасаф) не нашли в себе мужества устоять перед перспективой нового тюремного заключения и каторжных работ концентрационного лагеря и… подписали, хотя почти все они в душе были против этой резолюции. Ни для кого из церковных людей не было сомнения, что этот приговор «собора» был сделан по прямому заданию советской власти и что теперь нужно со дня на день ожидать судебного процесса и кровавой расправы над Патриархом. Однако неожиданно вместо этого появляется официальное сообщение Верховного Трибунала о временной отсрочке предположенного судебного процесса. Но и это было понято в церковных кругах как знамение особо тщательной подготовки большевиков к этому процессу. На самом деле это было следствием совершенно внезапного переворота в планах советских властей. Под влиянием западноевропейского общественного мнения, с которым тогда большевики были принуждены еще считаться, кремлевские властители нашли необходимым отказаться от намерения учинить над Патриархом смертную казнь и даже от мысли осудить его на длительное тюремное заключение. Принят был другой план действий. Решено было окончательно дискриминировать Патриарха политически, так чтобы он лишился всякой притягательной силы для противников советской власти, а затем выпустить его на свободу, но на таком положении, чтобы его на законном основании можно было снова в любой момент лишить свободы – именно как сознавшегося преступника, ожидающего суда, и только временно и условно, до суда, выпущенного на свободу. С этой целью они добились от Патриарха того, чтобы он подписал заявление Верховному Трибуналу с признанием всех возведенных на него в обвинительном акте обвинений, «с покаянием в них и с отречением от сочувствия монархическим идеям и стремлениям», завершавшееся указанием, «что он отныне не враг советской власти».

По каким психологическим мотивам и в каких условиях подписал Патриарх Тихон это заявление? Он, насколько я знаю, никогда и никому об этом ничего не говорил (а спрашивать его об этом было бы крайне неделикатно), но никогда он и не отрицал, что действительно подписал его, но только не раз разъяснял буквально следующее: «Я написал там, что я отныне – не враг советской власти, но я не писал, что я друг советской власти» (как потом, замечу мимоходом, это должен был сделать впоследствии митрополит Сергий).

Большевикам казалось, что главная притягательная сила Патриарха для русского народа заключалась не в церковной области, а в политической: именно в том, что Патриарх был для него носителем и идейным вдохновителем монархических идей и стремлений. И они посему были убеждены, что после такого публичного отречения от этих идей и от враждебного отношения к советской власти все противники советской власти (а таковыми были, по их убеждению, все искренно верующие люди) увидят здесь полную измену их идеалам и стремлениям и решительно отвернутся от Патриарха и в церковном отношении – и Патриарх, выйдя из заключения, не сможет найти себе среди верующих и духовенства сколько-нибудь значительного количества приверженцев. Тем более, что этим приверженцам угрожала бы суровая кара за связь и сношения с находящимся под судом, сознавшимся в своих преступлениях и ожидающим сурового приговора государственным преступником. В церковном же отношении всякая притягательная сила Патриарха, по расчетам советской власти, была в корне уничтожена авторитетом «собора» 1923 года, так что и с этой точки зрения, казалось им, нельзя было ожидать, чтобы Патриарх после своего условного освобождения нашел себе сколько-нибудь значительное количество приверженцев.

Выпуская Патриарха на свободу с такими именно перспективами, советская власть не сочла нужным при освобождении обусловить ему какие-либо ограничения для его дальнейшей церковной деятельности. Наоборот, в полной уверенности, что теперь Патриарх и политически, и церковно умер для народа, что он теперь окончательно бессилен создать вокруг себя какую-либо церковную организацию, советская власть устно (устами представителя ГПУ Тучкова) объявила ему, что он по освобождении свободен в области церковной жизни предпринимать все, что найдет нужным.

Однако советская власть просчиталась в своих расчетах, ибо не учитывала, как безбожная, одного, и решающего, фактора в церковной жизни – именно того, что Дух Божий правит Церковью. Случилось совсем не то, что советские властители ожидали по чисто человеческим расчетам.

«Покаянное заявление» Патриарха, напечатанное в советских газетах, не произвело на верующий народ ни малейшего впечатления. Без малейшей пропаганды весь верующий народ, как один человек, каким-то чудом Божиим, так формулировал свое отношение к этому «покаянному заявлению»: «Это Патриарх написал не для нас, а для большевиков». «Собор» же 1923 года ни на один момент не имел для верующего народа ни малейшего авторитета: все хорошо понимали, что вся затея этого «собора» – просто проделка советской власти, никакой церковной значимости не имеющая.

В результате своего просчета советская власть очутилась перед совершенно неожиданным для нее фактом: подавляющая масса верующего народа открыто приняла освобожденного Патриарха как своего единственного законного главу и руководителя, и Патриарх предстал пред глазами советской власти не как возглавитель какой-то незначительной кучки верующих, а в полном ореоле фактического духовного вождя верующих народных масс. Опираясь на данное ему, хотя и устно, разрешение свободной церковной деятельности, Патриарх начал организовывать Церковное Управление: созвал временный Святейший Синод из трех архиереев: епископа Илариона, архиепископа Серафима Тверского (Александрова) и Тихона Уральского – и восстановил деятельность прежнего состава Московского Епархиального Совета под председательством профессора протоиерея В. Виноградова, принимавшего также участие и в некоторых важнейших заседаниях Святейшего Синода. Но так как советская власть уже признала законным церковным управлением всей Русской Православной Церкви самозванное обновленческое церковное управление, то это Патриаршее Управление, с точки зрения советской власти, являлось нелегальным контруправлением, не имеющим права на существование, а сам Патриарх в официальных советских органах печати «Известия» и «Правда» именовался уже «бывшим Патриархом». Это «нелегальное» Патриаршее управление советская власть не решилась ликвидировать, с одной стороны, в силу данного Патриарху устного обещания свободы церковной деятельности, а с другой стороны, чтобы не скомпрометировать себя в глазах Западной Европы, внимательно следившей за той свободой, которую советская власть дала Патриарху в угоду общественному мнению европейских народов. Однако и примириться с фактом возрождения и укрепления патриаршей власти Патриарха Тихона советская власть никак не хотела и потому начала в лице начальника церковного отдела центрального ГПУ Тучкова скрытую закулисную, но беспрерывную подрывную работу, с целью взорвать патриарший авторитет и Патриаршее Управление изнутри. Отношение Тучкова к Патриаршему Управлению – это было нечто вроде игры кошки с мышкой. С одной стороны, он дает постоянно чувствовать Патриаршему Управлению то, что оно и без того хорошо чувствовало и сознавало, а именно: что оно – нелегальная организация, не имеющая в Советской России права на существование, и потому в любой момент ГПУ при малейшем неудовольствии может это управление закрыть и всех членов его переарестовать. А с другой стороны, тот же Тучков ультимативно предъявляет к нему требования о проведении в церковную жизнь различных мероприятий, и притом таких, проведение которых равносильно было актам сознательного саморазвала, самоуничтожения. Каждое такое требование сопровождалось обещанием дарования легализации в случае исполнения и угрозами разгона, уничтожения органов Церковного Управления и ареста всех его членов – в случае неисполнения. Под постоянным гнетом таких неприемлемых к исполнению требований ни один член Патриаршего Управления, идя утром в Управление, не мог быть уверен, что он не будет там арестован за участие в нелегальном учреждении или что он не найдет патриаршее помещение уже запечатанным. Под таким же страхом находились и все посетители Патриаршего Управления. Помимо того, Тучков время от времени вызывал к себе в помещение ГПУ то одного, то другого члена Управления, а прежде всего архиереев, и требовал от них согласия на проведение того или другого его требования, и в случаях несогласия арестовывал на одну, две или три ночи. И такая игра «кошки с мышкой» с Патриаршим Управлением продолжалась до самой кончины Патриарха.

Среди длинного ряда намеренно разрушительных для церковной жизни патриаршей церкви требований Тучкова должно отметить прежде всего требование введения «поминовения властей» за богослужениями и требование введения в церковную жизнь нового стиля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.