Колхоз без детей – ни тпру ни ну

Колхоз без детей – ни тпру ни ну

Наш председатель колхоза только обрадовался, когда увидел нас, вернувшихся из леспромхоза: людей-то не хватает! Как изъяснялся глухой конюх Зинюр: «Мужиками децифит, на фронтах воюють».

– Ну что? – торжествующе обратился председатель к Акраму. – А ты не хотел ехать! Вот ты и дома! Учись у москвичей: молодцы, слов нет!.. Люди колхозу – во как нужны! – он провел ладонью по подбородку. – Еще разнарядка пришла на восемь подвод – в Черкасск на неделю. Я уж не знал, что и делать! Хоть сам с женой езжай!.. Выручайте, мужики! Володь, Касим, вы у нас старшие, на вас двоих надежда! Ребятишкам-то – по девять! Только Шурику десять лет. Из школы пришлось всех выдернуть, людей-то нет! Поможете?..

– Ну а как же! Понимаем!.. Вы только семьи наши не обижайте! Отец мой вон три села протопал – семьдесят с лишним километров: на санках да на себе – муку да соль тащил! А я – единственный сын – и помочь не могу! Сами знаете, семья-то у нас – немалая…

– Все знаю, Володь. Виноват, поздно узнал. И отец не сказал… Но я уже распорядился: велел жеребца дать с легкими санями – племенного! – другие-то в разъезде. А на этом Бекар Юсупыч, как комиссар, поедет… Все будет!.. Спасибо тебе, Володь, и за работу, и за заботу о семье. И об отце… А ребят-то – берегите!..

На другой день я отправился в правление колхоза к семи утра. Темно. Думал: «Запряжем с Касимом и конюхом всех лошадей, все восемь, и к приходу малышей будет все готово!.. Лишь бы тепло одеты были. Зима-то злая. Ни за что не простит оплошности».

Вошел и поразился: малышня вся в сборе. Все одеты по-походному: кто в материнской шубейке овчинной, местной выделки, кто в отцовской телогрейке с подвернутыми рукавами – словом, кто в чем! Перепоясаны веревками, на головах папины шапки, подвязанные у подбородка. За поясом обязательно рукавицы овчинные. И все – с плетьми. В то время и в том колхозе – Татаро-Никольском – это было символом взрослости. И не иначе.

Шурика за шапкой не было видно. Я неудачно пошутил:

– А Шурика сегодня нет, что ли?

– Я тута, – смущенно отозвался пацаненок, прижимая к груди отцовскую плеть.

Мне показалось, я его обидел и решил исправить свою оплошность:

– Шурик, ты старше всех! Веди к лошадям, пора запрягать.

– Они уж запряжены! – бодро отрапортовали сразу несколько голосов.

– Ну, братцы, вы даете!.. – комок подкатил к горлу. – Ну, молодцы. Надо же!.. – чтобы скрыть волнение, взял более деловитый тон: – Итак, задание наше, мужики, если коротко: больницу в селе Черкасском обеспечить дровами. Срок – неделя. И все!..

У всех ребят сена в дровнях наложено много – правильно. Это и корм лошадям, и самим мягко, тепло. Все учли пацанята. Вожжи держали уверенно, видимо, не раз бороздили район со своими родителями. Все было как надо, и мы дружно тронулись в путь. Вел всех Шурик. Касим в середине, я – последним…

Если бы знал, что через девять месяцев, я, тяжелобольной, попаду в эту больницу, будь она неладна, и ни одна живая душа не поможет!.. Я бы…

А может, и хорошо, что не знал…

Приехали в Черкасск засветло. Представились. Врачи глядели на нас круглыми глазами; стоявшие в задних рядах смотрели на ребят, похожих на некрасовского «мужичка с ноготок», и не прятали слез, просто плакали. Хорошо, что дети не понимали этого.

Нам объяснили, что по прямой дороге через горку, в четырех километрах, есть делянка осинника, выделенная леспромхозом для больницы. Главврач вышел объяснять дорогу:

– Найдете, не заблудитесь. Других дорог нет…

Он долго смотрел нам вслед, покачивая головой.

Отъехали мы недалеко. Смотрим, вблизи от дороги в снегу чернеют заготовленные швырки. Показалось странным: середина зимы, а швырки под толстым снегом. И не тронуты, будто забыты.

Проехав несколько раз по снежной целине, проложили в снегу дорогу. Нарубили с Касимом крупных веток, подложили под каждые дровни, чтобы они не ушли в снег под тяжестью груза: иначе трудно будет лошадям с места стронуться. Пока мы грузили швырки и обвязывали возы, ребят, под видом необходимости, обязали бегать от швырков до основной дороги – «примять получше проложенную дорожку», чтоб не мерзли. Мороз был сердитый, подгонял. Работали споро и быстро управились.

Поехали в больницу. Лошади под горку шли легко. Ребята сидели на возах. Доехали почти на рысях. Пока малышня грелась, медики помогли быстро разгрузиться. На поездку за дровами и разгрузку ушло не более трех часов.

Отправились во второй раз. Ребятишкам тоже хотелось грузить. Но у них не очень получалось: большие рукавицы на их ладошках вывертывались, приходилось придерживать их изнутри. И не было никакой возможности ни хватать, ни удерживать… Но зато они – еще раз! – хорошо примяли дорожку!..

Привезли. Работники в белых халатах и все больные, кто мог, тоже вышли помогать.

Всего для больницы мы привезли шестнадцать возов! Главврач был доволен. Распорядился, чтобы ребят накормили горячим обедом, а у меня спросил с искренним удивлением:

– Как это вы умудрились так быстро с малыми ребятишками напилить столько дров? Теперь у нас до весны голова болеть не будет!..

Я объяснил:

– На полдороге, метрах в ста справа, под толстым слоем снега лежат, видимо, забытые швырки. Заготовлены явно не в этом году – торцы начали чернеть…

Главврач задумался:

– В нашем районе два года назад воинская часть дрова заготавливала. Но сейчас их вроде нет…

Позвонили в военкомат, в райисполком. Оказалось, воинская часть, что была расположена в этом районе, выбыла на фронт в прошлом году, и больница может распоряжаться дровами по своему усмотрению. Главврач успокоился и при всех, выказывая особое уважение, как взрослому, пожал руку каждому ребенку. А Шурика мягко, нежно погладил по голове. Это надо было видеть…

Ребята с достоинством приняли благодарность взрослого. У детей были строгие, не позволяющие улыбок, можно даже сказать, гордые лица. Но Шурику, по-моему, не понравилась особая нежность. Он демонстративно поправил шапку.

Услышав еще раз: «Молодцы, ребята»! Родителям спасибо скажите!», мы пошли к возам. Во главе обоза опять поставили Шурика – он старший все-таки.

– Но!.. Милая! – малец щелкнул кнутом из-под оглобли – шик того времени. И, ни на кого не глядя, крикнул: – Домой!..

Лошадка с ходу взяла рысью. Сзади послышались аплодисменты. Я был уверен, и сейчас уверен: нас провожали со слезами. Да, еще главврач сказал на прощание:

– Дров нам хватит надолго, спасибо вам. Поезжайте домой. Вы сделали свое дело, поезжайте с богом…

Мы поехали… в лес. Уже затемно загрузились швырками, по полвоза каждому и, не заезжая в больницу, двинулись домой. Ребята были довольны: каждый вез себе приличный воз дров. Теперь первым ехал Касим, за ним ребята. Шурик сидел у меня на возу, прижавшись. Мне казалось, ему хотелось быть ближе ко мне. Да и лучше вдвоем – теплее.

– Дядь Володь, а трамваи и метро в Москве топятся? Там тепло или?..

Я рассказал ему о Москве, о нашем доме, дворе, играх. О том, что у нашего дома стоят паровоз и вагон, в котором в двадцать четвертом году из Горок в Москву привезли тело Ленина…

– Ух ты!.. Как интересно!.. Дядь Володь… ты ж дядь Рустам? А почему тогда тебя Володей зовут?

– До школы мы жили в Расторгуеве, под Москвой. Там детей не было, был только один мальчик – по имени Володя. Он и предложил мне: «Давай и ты тоже будешь Володей, а то я забываю как тебя зовут! И будем играть как два Володи». Так и повелось – Володя…

В Никольское приехали уже в темноте. Мы с Касимом жили в начале села и сразу разгрузили дрова – каждый у своего дома. А ребятишки жили на другом конце, им надо было ехать мимо правления колхоза. Вот им и не повезло: бригадир-пьяница с матерной руганью заставил разгрузить дрова у правления…

Мы с Касимом, разгрузившись, приехали в правление порожняком. Ребята плачут… Обидно же! Везли, радовались!..

Подъехал к нам председатель:

– В чем дело?! – И, не дожидаясь ответа, зачастил: – Ну, москвичи!.. Звонил мне главврач, благодарил за вас. Спасибо!.. И почему вы только вдвоем эвакуировались? Мне бы еще пяток таких ребят, я бы до конца войны легче дышал!

Я был обижен за детей и с ходу, с возмущением укорил председателя:

– Вы нас отправили – на неделю?! Мы выполнили план за один день. Уложились!.. Дети, вы же знаете, дети!.. Каждый из них вез домой дрова, хотел обрадовать домашних. И учтите – все это без ущерба колхозу и больнице! А вы их ободрали!..

Таких моментов, когда в тебе просыпается самосознание и достоинство, когда смело, с гордостью, как состоявшийся взрослый человек, можешь «резать правду-матку», в жизни выпадает не так уж много. И, вероятно, поэтому они отчетливо врезаются в память.

Председатель не ожидал. Вызвал бригадира и при всех выговорил ему, да так, что бригадир в момент протрезвел. Вспотел аж!

– Запряги лошадей, дармоед ты эдакий, загрузи дровами!.. Сам загрузи! Отвези все вот этим – героям! И родителям спасибо скажи за них! – Указательным пальцем жестко постучал по краю стола: – Сегодня же!.. – И крикнул вслед: – И извинись перед ребятами!..

Под гул упреков женщин и стариков бригадир вылетел из правления как ошпаренный! А председатель повернулся к малышне:

– Молодцы, ребята, милые мои помощнички! Идите домой, обрадуйте родителей! А дрова ваши бригадир, сукин сын, сам привезет вам! Не волнуйтесь! Он, шалопай, решил дровами за ваш счет запастись!.. Дядь Зинюр, – форсируя голос, обратился он к конюху, – если кто из этих ребят подойдет к тебе за лошадью – в лес ли, на базар или там… В первую очередь им! От моего имени! Понял?!. Смотри! Они заслужили. Это приказ…

Некоторые из детей, утерев заплаканные глаза, все же сумели сказать председателю спасибо. И, успокоенные, подталкивая друг друга, шаля, разошлись.

На другой день сходил я в правление. Дров ребячьих там не было: всем отвезли – до сучка.

После такого отношения руководства ребята на любую работу пойдут, никакого отказа от них председатель колхоза – дядя Ибрагим, по прозвищу «Пузырь», – не услышит.

Я даже как-то и не поинтересовался, почему у него такое прозвище. Но сейчас, вспомнив, сопоставляя многое в памяти, думаю, прозвище ему дали за горячность. Иногда он, как говорили, буквально «вскипал и взрывался». Ну, точно Пузырь – дородный, пухлощекий. Кричит, ругается – вот-вот лопнет!.. Был он человек добрый, но вспыльчивый, не переносил несправедливости. А остывал быстро. И смущался собственной гневливости как человек чистый и совестливый… А чтобы скрыть свою конфузливость, тут же переходил к чему-нибудь смешному, «запузыривал» какую-нибудь шутку или байку… Веселье заражало всех! Буквально… И когда, подхваченные его бесшабашным юмором, все начинали покатываться со смеху, он вдруг ошарашивал кого-нибудь самым деловым тоном:

– А ты почему не смеешься?! – и тут же переходил на серьез: – Ну, хватит! Посмеялись и будет. Перейдем к делу. Бригадир, давай быстро с нарядами разбираться… И по домам. Всех давно заждались дома-то…

– А то!.. – подхватывал кто-то…

Мне как-то пришлось увидеть конец такого собрания. Из избы вышли двое, закурили… Появился третий. Обменялись репликами. Попрощались. И поспешили в разные стороны… И вдруг двери правления с шумом распахнулись. Изба, будто своими мощными легкими, выдохнула толпу взопревших людей… В распахнутых телогрейках и полушубках, дошедшие до одурения, в клубах тяжелого смрадного пара (представляете, сколько самосадного чада прокачали через себя полсотни мужиков за полтора часа в тридцатиметровой избе!) они шли многоголосой разбухающей толпой… А грубый табачный перегар расползался на свежем воздухе, отравляя все вокруг.

Потом вышел председатель, сказал несколько слов сторожу. И зашагал к себе… домой, конечно.

Сторож запер огромный амбарный замок на дверях правления и, простудно прокашлявшись, медленно поплелся проверять конюшни, коровники, овчарни, склады – свои владения. Десятый час. А утром, в шесть, народ соберется опять.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.