Глава 25. Уловка 22

Глава 25. Уловка 22

Все было по-прежнему, но все изменилось. Зеленая штукатурка на стенах была прежней, окна, ставни, решетки, слой грязи на полу, крыша над головой. Джамал принес на ужин такую же, как обычно, хоккейную шайбу консервов. Призыв к молитве из мечети по соседству, гул голосов, бубнящих во дворе строки Корана, – все было прежним. Изменилась только я.

Я неподвижно лежала на матрасе, с ломотой в спине и саднящей болью между бедер. Я не открывала глаз, прикрыв одной рукой лицо. У меня было чувство, что меня выселили из собственного тела, что оно стало слишком тесным для меня. А взамен в мое тело вселилась какая-то чужеродная вредоносная сила. Я была как призрак, бродящий на обломках разрушенного города. Я должна была ненавидеть Абдуллу, но я ненавидела себя. Я вспоминала все промахи, все глупости, когда-либо допущенные мной в жизни. Зачем я поперлась в Сомали? Что я с собой сделала? Восемь недель я занималась самообманом, твердя, что это все временно и скоро закончится. Как бы не так! Шли минуты, часы – ничего не менялось. Становилось только хуже. Я была одна. Одна я была никто. Ко мне вернулись все страхи, что когда-либо мучили меня, даже детские, – я боялась темноты, непонятных звуков. Паника накатывала огромными волнами. Мыслить рационально не получалось. Я думала о том, как приблизить неизбежное. Я гадала, выйдет ли петля из моей простыни в цветочек и можно ли прицепить ее где-нибудь в туалете, чтобы мои мучения быстрее закончились. Он не сможет убить меня, если я убью себя первой.

Я пролежала так два дня, поднимаясь только для того, чтобы сходить в туалет, изобразить мнимую молитву и выпить воды. Я все-таки не могла решиться на самоубийство, но интереса к жизни тоже не испытывала.

На третье утро я с тоски оставила для Найджела довольно легкомысленное сообщение. Я не стала писать о случившемся, просто пожелала ему доброго утра. Если притворяться, что утро доброе, может быть, оно действительно станет добрым? Я стукнула в стену, снова легла на матрас и стала ждать ответного стука. Мой взгляд заскользил по комнате – безобразный пол, соломенный свет, пробивающийся сквозь решетку на окне, все как обычно. И все же… Неужели все так плохо? Неужели мне в голову не придет ни единой позитивной мысли? Должно быть что-то хорошее, стоящее того, чтобы о нем думали. Надо только дождаться, и оно даст о себе знать. И ожидание началось, пустило корни. И это ожидание заменило мне позитивное мышление.

Позже я встала и зашагала по комнате. Сделала круг, затем второй. Движение явно шло мне на пользу, оно давала цель. Мои босые ноги передвигались неторопливо, размеренно. Одной рукой я приподнимала длинный подол платья, чтобы не наступить на него. Я разговаривала с собой, и слова передавались прямо мне в ноги. Я выберусь отсюда. Все будет хорошо. Эти слова несли утешение. Я твердила их, как заклинание, и двигалась. В кои веки я радовалась, что меня держат в такой большой комнате. Я наворачивала круги и не видела причины останавливаться. Заглянул Хассам – он пришел, чтобы учить со мной новую суру. Видя, что мой Коран лежит на подоконнике, но я не делаю попыток взять его, Хассам озадаченно постоял, поглядел на меня и вышел. Я была уверена, что никто из них не знает, что сделал со мной Абдулла. Когда наступил полдень – жаркие тихие часы, которых я теперь боялась, – я все ходила, потея, как олимпиец. Джамал принес чай и бутылку воды. Пару раз Мохаммед открывал дверь, усмехался и снова исчезал. А между тем я готовилась к побегу. Я изгнала неуверенность из своих планов, а также отчаяние, трусость и невнятные оговорки, которые обычно ее сопровождают. Раньше я думала: «Если я выберусь отсюда, то буду добрее, щедрее» – и прочее в том же духе. Теперь я думала: «Когда. Когда я выберусь отсюда… Когда я вернусь домой, я буду обнимать отца сто раз на дню. Мы с мамой поедем в Индию, где она всегда мечтала побывать. Я буду есть здоровую пищу, поступлю в университет, встречу мужчину, который будет меня любить, сделаю для людей что-нибудь важное. О Сомали я буду рассказывать друзьям. Это не будет счастливая история, но история с концом». Так, накручивая круги по комнате, я придумала себе будущее и решила, что буду за него держаться.

Не прошло и нескольких дней, как Абдулла явился снова. Как и в первый раз, он схватил меня за шею и толкнул к стене, уничтожая всю накопленную мной решимость. Через несколько дней все повторилось, и так еще много раз. У меня было ощущение, что он грабит меня, высасывает из меня жизнь. Порой он только бил меня и уходил.

Шесть-семь часов в день я шагала по комнате. Иногда быстро, иногда медленно. Подошвы моих ступней огрубели. Мои следы образовали на грязном полу неровный овал, миниатюрную беговую дорожку. Я делала перерывы, чтобы впить воды и сходить в туалет. На время молитвы я тоже прерывалась, но сидела на матрасе, не утруждая себя дополнительными телодвижениями. Несколько раз в день я меняла направление, чтобы сменить нагрузку на ноги. Со стороны, наверное, я напоминала животное в состоянии стресса, мечущееся по клетке, но сама я если не чувствовала, то верила, что становлюсь сильнее. «Я выберусь отсюда, все будет хорошо», – твердила я себе. Я надела на руку мужские часы – подарок Дональда. Знать время вдруг стало важным. Это позволяло планировать. Глядя на часы, я думала: «Так, сейчас восемь часов. Я похожу до полудня, а затем пойду приму душ». Ходьба помогала бороться с отчаянием. Мое тело превратилось в систему жестких мышечных жгутов и узлов. Время от времени меня останавливал Хассам, чтобы заучить со мной новую порцию из Корана. Когда он уходил, я возвращалась на круг, в котором черпала утешение. И всякий раз, слыша, как за окном протестует маленькая Майя, я мысленно выражала свою с ней солидарность.

Когда явился Дональд, я стала упрашивать его вернуть обратно Найджела. Он спокойно отвечал, что Коран запрещает совместное проживание мужчины и женщины, если они не являются супругами.

Конечно, мне это было известно. Знакомая уловка 22. Будучи мусульманкой, я должна подчиняться законам ислама. Пусть в мире полно умеренных мусульман, которые смотрят на эти вещи так же, как и я, но мои похитители – фундаменталисты, и если я стану оспаривать их взгляды, то выставлю себя неверной. Странно, что они позволили нам так долго оставаться вместе.

– Это хорошее место, – ворковал Дональд, обводя рукой комнату. – Так лучше для всех.

Дональд лукавил. Я знала, что наш образ жизни вызывает у него отвращение. Не только мой и Найджела, но и всех обитателей дома. Он всегда отмечал грязь и отсутствие мебели. Из Могадишо он часто привозил для мальчиков жареную рыбу или кастрюли с тушеным мясом, приготовленным его женой. Со мной же он притворялся любезным хозяином. Раз за разом я просила у него одно и то же – поговорить с мамой, большую шоколадку и больше еды. Он энергично кивал, будто и впрямь готов был исполнить мою просьбу, и ничего не делал.

– Как дела? – всегда интересовался Дональд после окончания исламских приветствий.

– Плохо, – отвечала я, – я хочу домой.

– Я думаю, что ждать осталось недолго, иншалла, – неизменно отвечал он.

Слово «ислам» имеет арабское происхождение и значит «подчиняться богу и почитать его». Каждый день я наблюдала действие этого принципа в жизни. Мы все, равно заключенные и тюремщики, должны были ждать, что будет, и не жаловаться.

Но в тот день я решила рискнуть.

– Для нас не лучше сидеть в разных комнатах, – сказала я. – Один из мальчиков приходит ко мне, – я нарочно не называла имени, боясь, что Абдулла узнает и убьет меня, – и делает харам.

Дональд понял, что я имею в виду, и совсем не удивился, разве что легкая тень смущения на миг омрачила его лицо. Я, чуть не плача, бросала на него умоляющие взгляды. Главари мне всегда казались не такими грубыми, как солдаты. Они, конечно, осудят Абдуллу. Дональд либо проведет расследование, либо сделает мальчикам выговор и предпримет что-нибудь для моей защиты. Например, вернет мне Найджела.

– Я ваша сестра в Аллахе, – продолжала я, – вы должны мне помочь. Аллах учит, что мусульмане должны помогать друг другу. Вы бы не хотели, чтобы подобное случилось с вашей женой или дочерью, верно? Пожалуйста, остановите это. Я хочу домой к своей семье. Для меня слишком опасно оставаться здесь среди этих солдат.

Дональд прокашлялся, затем пальцем указал на мой Коран, лежащий на матрасе. Я подала ему книгу. Он полистал страницы, читая по-арабски, нашел нужное место и ткнул в английский перевод: сура 23, стихи 1–6. Я знала, о чем там. Это один из пассажей в Коране, где речь идет о невольницах, которых правоверным дозволено использовать в качестве жен. Я всегда с тоской читала эти строки, а теперь они огрели меня, точно обухом по голове:

Воистину, преуспели верующие,

которые смиренны во время своих намазов,

которые отворачиваются от всего праздного,

которые выплачивают закят,

которые оберегают свои половые органы от всех,

кроме своих жен или невольниц, которыми овладели их десницы, за что они не заслуживают порицания.

– Вот видишь, – сказал Дональд, – то, что происходит, – вовсе не обязательно, но допускается. – И сложил ладони вместе, как мудрец, который только что открыл мне некую истину. – Это не запрещено.

Я знала, что мальчики принимают все, что написано в Коране, за чистую монету, но думала, что главари – особенно Дональд, живший в Европе, – допускают некоторые интерпретации, глядя на Коран сквозь призму прошедших веков. Так мои набожные бабушка и дедушка читали Новый Завет, где есть свои провокационные строчки о невольниках и обращении с женщинами, отделяя, как говорится, зерна от плевел. Но Дональд, очевидно, был не из тех. Не заслуживают порицания – таков был его вердикт.

– Но он ранит меня, мне больно, – упорствовала я. – То, что происходит, для меня проблема.

Он отдал мне Коран и сказал:

– Иншалла, сестра Амина, все будет хорошо. Ноу проблем.

Я и сама часто повторяла себе эти слова, но в его устах они прозвучали как издевка.

Наступил ноябрь. Я считала дни как одержимая. Я мысленно праздновала дни рождения друзей, представляя себе, как зима сменяет осень в Альберте. Не за горами было Рождество. Мне хотелось верить – и я верила, – что к тому времени я, живая и здоровая, буду дома. Каждую пятницу мальчики стирали одежду и по очереди ходили в мечеть, отмечая конец недели. Я продолжала до изнеможения наматывать круги по комнате и все ждала перемен. Вспоминала последний разговор с мамой в начале сентября, когда я сказала ей ничего не продавать и не платить. Последний раз я видела ее как раз в праздники, почти год назад – незадолго до того, как уехала в Ирак. Мы вместе встретили Новый год у нее дома в Кэнморе. Мы смотрели кино. Она сидела на диване, а я лежала на полу. Мы обе успели утратить интерес к шумным вечеринкам и пьяным конкурсам. Маме недавно исполнилось пятьдесят. Когда она была в моем возрасте, она забеременела мной. А бабушке было столько, сколько ей сейчас. Мы были как три стрелки на циферблате – молодость, зрелость, старость.

Иногда приезжал кто-то из главарей и задавал мне вопрос из викторины, проходящей на разных континентах. Вопрос о чем-то личном, отправленный из дома. Какой приз недавно получил папа? Приз от мэрии за его цветочные клумбы.

Где Ома хранит леденцы? В шкатулке в виде тыквы.

Мои ответы служили доказательством того, что я жива, что о моей свободе еще есть смысл договариваться. Я воспринимала эти вопросы как подарок, шанс съездить в гости к бабушке в Ред-Дир или полюбоваться георгинами во дворе у папы. Они напоминали мне, что за стенами моей тюрьмы существует жизнь. В своем воображении я вела бесконечные разговоры с мамой, представляя, что между нами через океан протянута нить, по которой передаются наши мысли. Она посылала мне свою любовь. И я говорю: «Я тоже люблю тебя. Я люблю тебя. Прости меня». И совсем не так, как в прошлый раз, прошу: «Пожалуйста, вытащи меня отсюда. Сделай что-нибудь. Продай все и заплати». Больно становилось от одной мысли, но теперь я и вправду так думала.

Каждый раз после Абдуллы я уговаривала себя не умирать.

Когда я не ходила и не лежала на матрасе, я часто стояла у дальнего окна, где было светлее, и читала Коран или какую-нибудь из чепуховых книжек Дональда. Иногда, особенно по утрам, я слышала пушечный грохот – где-то неподалеку шла война, рвались снаряды, рушились здания. Мне казалось, что нас держат в одном из пригородов Могадишо. По звукам невозможно было догадаться, кто воюет – Аль-Шабаб и армия Эфиопии или две противоборствующие банды. Грохот смолкал так же неожиданно, как и начинался. В округе наступала жуткая тишина. Люди еще долго прятались по домам, боясь, что обстрел повторится. Я вспоминала Аджуса в отеле «Шамо» и его несмолкающий сотовый телефон – друзья и родственники снабжали его самой свежей информацией о происходящем, о том, куда можно сегодня ехать, а куда нельзя, кто погиб, а кто уцелел. Я очень надеялась, что снаряд попадет в наш дом – крыша рухнет, везде будет темно от пыли и дыма, всех завалит обломками. Хорошо бы они все погибли, они все это заслужили, каждый из них. А у меня появится шанс на побег.

Однажды, стоя у окна, я заметила во дворе внизу мужчину. Он был примерно моего возраста и направлялся к сараю, разговаривая с другим мужчиной, которого я не видела. По его размашистой походке и по тому, как он держал руку, обнимая друга за плечи, можно было сказать, что это хороший человек.

Мое одиночество, наверное, передалось по воздуху, поскольку – не успела я окликнуть его – он поднял голову и взглянул прямо на меня, наполовину скрытую решеткой. Наши взгляды встретились, и мы оба от неожиданности вздрогнули. Я в страхе отскочила от окна. Узнай мои тюремщики, что меня видят соседи, они будут держать окна закрытыми день и ночь. Но один факт, что мужчина меня увидел, пробил брешь в стене окружавшей нас абсолютной секретности. Может быть, он расскажет кому-нибудь обо мне и что-то изменится?

Шли недели, ничего не менялось. Я совсем перестала подходить к дальнему окну и читала у второго окна, выходящего в переулок. В этом месте иногда ощущалось слабое движение воздуха, хотя чаще воздух был горяч и неподвижен. Я пыталась уловить малейшие перемены в давлении и влажности, представляя себе, что где-то далеко над океаном формируется дождевая туча и движется в мою сторону, через джунгли и пустыню.

Однажды бетонная стена в переулке покрылась темными крапинками – пошел дождь. Я стояла, облокотившись о подоконник, и слушала, как дождь стучит по крыше. Небо сделалось серым. Порывы ветра шелестели в кронах невидимых для меня деревьев, которые брызгали водой на стену.

– Боже, как красиво, – произнес рядом чей-то голос, ясный как день, в точности выражая мысль, пришедшую мне в голову.

Голос был не мой, но знакомый.

– Найдж?

– Траут? – ответил голос.

Первое мгновение мы, потрясенные, молчали. Он был совсем рядом – стоял у окна за стеной. Благодаря тому что переулок был узкий и крыши нашего и соседнего домов перекрывались по краям, акустика была отличная – наши голоса отражались от крыши сверху и стены напротив. Мы могли переговариваться, стоя у окна каждый в своей комнате. Маленькое чудо физики. Мы прожили недели, не подозревая об этом.