Глава 5 Не такой уж великий «Национальный»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Не такой уж великий «Национальный»

Когда в 1963 году Лоуренс Оливье занялся формированием долгожданного «Национального театра», он обошел вниманием группу актеров, которая поддерживала череду его боевиков и методику, господствующую в классических драмах. Полный решимости избегать ограничений, связанных с традициями, и стремясь охватить перемены шестидесятых, он прочесывал «Английскую труппу» («English Stage Company») Джорджа Девина и коллектив творческих работников, выросших в среде «Ройал-Корта». После того как Девин отказался принять его приглашение присоединиться к нему в качестве первого заместителя, он взял двух выученных Девином режиссеров: Билла Гаскилла и Джона Декстера – знаменитых и преуспевающих учеников «Ройал-Корта». Их назначение в качестве ассистентов режиссера в «Национальном» сигналило о субсидировании театра, который планирует менять направление и рисковать, чтобы проложить новую дорогу. Многие из закадычных друзей Оливье – такие прославленные таланты, как Эсмонд Найт, Джон Лори и Норман Вуленд – остались пропущены в пользу новых лиц, многие из которых появились в недавних постановках «Ройал-Корта». Бунтарский и подлый Кеннет Тайной был назначен заведующим литературной частью, что было воспринято критиками как возмутительный факт: «Разве не он был самым строгим судьей Оливье? Разве не он охарактеризовал фильм „Гамлет“ („Hamlet“) как „технически педантичный и на слух неуклюжий“?» Но Тайной пообещал, что бок о бок с Оливье он будет изыскивать новых сценаристов, новые переводы и будет действовать как редактор пьес прямо во время репетиций.

Инаугурационный выбор Оливье для театра, который в ожидании своего нового здания пока останется верным театру «Олд Вик» («Old Vie»), пал на «Гамлета» («Hamlet»), предоставив работу первой звезде «Национального театра» Питеру О’Тулу, принятому сразу после «Лоуренса Аравийского» («Lawrence of Arabia») режиссера Дэвида Лина. Это была рискованная, опрометчивая комбинация, и она потерпела крах. Спектакль «Гамлет» ставили 27 раз, и он держался только на киношной славе О’Тула. «Дядя Ваня» («The Uncle Vanya») и «Святая Жанна д’Арк» («Saint Joan»), добавленные в репертуар, ненамного улучшили ситуацию. Только с возобновлением довольно консервативной комедии периода Реставрации «Офицер-вербовщик» («The Recruiting Officer») Фаркера[69] появились различимые признаки жизни. Затем, с наставлениями и лестью Тайнона, Оливье после долгих сопротивлений наконец согласился на «Отелло» (пьесу, по его мнению, неиграбельную и в целом «ужасную работу и жестокое-прежестокое испытание для актера»). «Национальный» по-настоящему взлетел. Рассказывая об успехе «Отелло» газете «Daily Express», Герберт Крецмер восхвалял воплощенного гения: «Сэр Лоуренс справился невесть с какой магией, уловил самую суть… Этот спектакль полон изящества, ужаса и дерзости. Мне будет сниться эта мистерия долгие годы». Зал театра «Олд Вик», рассчитанный на 848 мест, каждый вечер был забит до отказа, члены королевской семьи ждали в очереди в проходе между рядами (лорду Сноудону пришлось простоять во время дневного спектакля), и билеты в «Национальный» вмиг стали самыми востребованными.

Энтони Хопкинс получил приглашение на работу от Гаскилла как раз в разгаре этой эйфории. Он находился в тот момент в Хорнчерче, где приходил в себя после десятинедельного простоя, но тотчас сел на поезд в Лондон, выцыганил себе билет на «Отелло» и в состоянии восторга, в миазмах сентябрьской жары и пота, наблюдал за одним из самых лучших спектаклей, что ему когда-либо приходилось видеть. На следующий день, все еще под впечатлением от «Отелло» Оливье, он с влажными ладонями сидел в оцепенении перед самим маэстро. Спустя пять месяцев после его ухода от Скейса, он старался забыть свое унижение в «Национальном», но тот позор от провала разрастался в нем, как рак, – и казалось, сейчас стало даже еще хуже, чем после предательского успеха в RADA. В «Королевском театре» Хорнчерча («Queen’s Theatre») продюсер Тони Каррик проявлял к нему доброту: дал ему главную роль в «Ученике дьявола» («The Devil’s Disciple»), которая получила одобрение в местной прессе, и роль Леонта в «Зимней сказке» («А Winter’s Tale»)[70]. Но Хорнчерч – временная остановка. Теперь же Хопкинс находился там, где хотел быть, лицом к лицу с человеком, которого пресса называет величайшим из ныне живущих актеров.

«Он спросил меня, что я могу ему показать, – рассказывал Хопкинс другу Тони Кроли. – Я сказал, что для прослушивания подготовил Тузенбаха из „Трех сестер“, кое-что из „Майора Барбары“ и, разумеется, как договаривались прежде, кое-что из Шекспира. Он поинтересовался: „Так, а что из Шекпира?“, и я решительно выпалил: „Ну, «Отелло», сцену над смертным одром“. Он немного подумал, после чего усмехнулся и сказал: „У вас железные нервы!“ Гаскилл и остальные промолчали».

Энтони Хопкинс и Клэр Блум. Кукольный дом, 1973

Ева Мари Сэйнт и Энтони Хопкинс, 1979

Экипаж бунтует, подставив нож к горлу. «Баунти», 1984

Энтони Хилд и Энтони Хопкинс. Кадр из фильма «Молчание ягнят», 1990

Когда Хопкинс начал свой отрывок, он вдруг понял, что почувствовал себя необычно уверенным. Оливье, как он позже скажет, напомнил ему комика Гарри Уорта: «Выглядел вполне обыкновенно, в своих очках с роговой оправой и костюме-тройке». В это же время Рональд Пикап тоже проходил прослушивание в «Национальный» и смеялся над общим изумлением новичков, которое они испытывали, впервые встретившись с Оливье. «У него была легендарная репутация, его имя ежедневно пестрило в газетах, поэтому ты воображал себе его недосягаемость и грандиозность непосредственной близости к нему. А он был совсем не таким. Он был Ларри. Очень обходительный, адекватный, со среднестатистическим взглядом человека, который ищет нужных людей на работу… А ты стоишь там и говоришь: „Смотрите, он расплескал чай в блюдце, сейчас он прольет его весь на себя“. Было что-то в этих прослушиваниях возвращающее с небес на землю, и у Ларри хорошо получалось заставлять новых людей чувствовать себя непринужденно».

Когда Хопкинс закончил свою часть «Отелло», Оливье засмеялся и сказал ему: «Молодец! Не думаю, что из-за тебя я сегодня потеряю сон, но ты чрезвычайно хорош. Не желаешь ли присоединиться к труппе?» Джин Бот полагает, что прослушивание проводилось формально, что Гаскилл и, должно быть, сам Оливье уже видели Хопкинса в «Юлии Цезаре» и, возможно, ранее в «Эдуарде II» Клайва Перри в «Театре искусств». Бот продолжает: «Думаю, с самого начала, еще в Хорнчерче, Оливье подметил его для звездных ролей в „Национальном“. Это никак не совпадение, что Хопкинс так скоро стал дублировать Оливье и в конечном счете заменил его в „Пляске смерти“ („Dance of death“). Все было спланировано».

В Уэльсе царило недоверие. «В это было сложно поверить, – говорит соседка по Тайбаку Эвелин Мейнуаринг. – Всего лишь несколько лет назад мы наблюдали, как Ричард Бёртон уходит из Кооператива с Коммершал-роуд в „Олд Вик“ и в Голливуд. А теперь наш Энтони, живший через дорогу, утер всем нос». В нескольких километрах отсюда, в Каерлеоне, Дик услышал новости по телефону и ущипнул себя от удивления и восторга. Он полностью принял выбор карьеры сына, но она все еще была причиной его беспокойства. Пета Баркер, которая выросла довольно близко от Дика и воспринимала его как дорогого друга, считает, что треволнения Дика относительно Тони берут свои корни из трудностей его собственного детства. Пете стало очевидно, что когда-то их семья была очень бедной и Дик Хопкинс не был избалован каким бы то ни было образом. Он усердно трудился ради лучшей жизни для самого себя и своей семьи, и его единственной задачей было, чтобы сыну не пришлось потеть и усиленно работать, как приходилось ему. По мнению Баркер, его несомненно «обнадежило», что Тони получил место в «Национальном» бок о бок с Оливье.

Пета Баркер уже подписала контракт с «Национальным», когда к ним присоединился Хопкинс. База труппы состояла из трех прилегающих друг к другу легких сводчатых сооружений типа «Nissen» на участке, на который когда-то попала бомба, почти в 300 метрах от «Олд Вика». Здесь, на доске объявлений она с восторгом прочла сообщение: «Энтони Хопкинс присоединился к труппе, отслужив в „Ливерпульском“ и „Лестерском“ театрах».

Баркер зарабатывала 14 фунтов в неделю, жила по месту работы в съемной комнате в Челси[71], довольная тем, что она выполняет собственные задачи, реализуя свои амбиции в «Национальном». Единственный ребенок в семье, рожденный и выросший в Фарешаме, в Кенте – ее школьные годы прошли раздробленно из-за долгих разъездов отца, что и воспитало в ней склонность к театру и любовь от души похохотать. Однако главным образом ее интересовал классический театр. В особенности Шекспир.

Баркер училась в Лондонской центральной драматической школе, на курс старше Джулии Кристи; затем отучилась в театральной труппе «ВВС» и год провела с Джорджем Девиным в «Ройал-Корте», после чего перешла в «Национальный». По ее воспоминаниям, хотя «Национальный» стал определенно вершиной для Хопкинса, он не был «золотым студентом». В то время Рональд Пикап был большой новой надеждой, получив золотую медаль в RADA. Как и Хопкинс, Баркер принялась за дело с большим оптимизмом, но быстро разочаровалась из-за отсутствия главных ролей и своего постоянного назначения в качестве актрисы-дублера – в какой-то момент она уже знала наизусть все роли из «Сурового испытания» («The Crucible»[72]). Она жаждала более содержательных ролей.

Того же хотел и Хопкинс. Его старт, судя по всему, был катастрофическим. Оливье поставил его на роль представителя Кипра в долгоиграющем «Отелло» и наблюдал дебют с некоторым волнением. Хопкинс вспоминает: «Это было мое первое представление. Я стоял окрыленный, оглядывался по сторонам и думал: „Боже мой, это же сцена «Олд Вика»! Они все были здесь“. Мне было страшно». Чтобы сбить волнение и быть уверенным в своей подготовленности, он также выучил большую часть текста других актеров.

«Фрэнк Финли играл Яго, и я выучил его роль. Например, я блестяще знал его первые реплики: „Трое знатных граждан меня к нему на лейтенантский пост усердно прочили…“ – я учил эти строки для прослушивания, и у меня были свои соображения на их счет. Так что его текст был у меня в голове, ну и свою сцену я, конечно, тоже знал… Нервозность и все такое… Подошло время моей реплики, я выбежал на сцену в парике, со свитком, все как положено… Гарри Ломакс, игравший герцога Венеции, стоял в глубине сцены, а я должен был сделать типично по олд-викски: „Милорд!“, припасть на колено и все такое – ну вы понимаете, просто обычная игра в стиле „Олд Вика“. Моя реплика должна была быть такой: „Высокочтимейший сенат, османы, направясь прямо к острову Родосу…“[73], а я, конечно же, начал: „Трое знатных граждан…“ Я прочел все до конца, всю роль Яго и заметил, как глаза Ломакса округлились как блюдца. Это было как дурной сон… а потом его начало трясти от неудержимого смеха».

За кулисами Фрэнк Финли и Оливье разрывались от смеха. Рабочий сцены съерничал, подстрекая Финли к спору: «Эй, ты видел? Парень прочел твои слова!» На что Финли просто сказал: «Может, ему нравится моя роль».

Хопкинс вспоминает: «Публика ничего не заметила, что еще раз доказывает, что никто ничего не слушает. После спектакля я пошел в паб вместе с другом, который приходил посмотреть на меня. Я ему говорю: „Ты что-нибудь заметил?“, а он отвечает: „Ты отлично играл“. „Но, – говорю я, – я же прочел слова Яго!“ „Серьезно? Да не может быть!“» Хопкинс робко подошел к Оливье, чтобы извиниться, и был встречен улыбкой прощения. «О, Боже мой, я даже растерялся. Я думал, что ты сейчас начнешь играть с начала всю эту чертову пьесу».

За неблагоприятным началом последовали долгие-долгие неблагоприятные месяцы дублерства и эпизодических ролей, которые вызывали сопротивление у Хопкинса и зародили в нем фундаментальное недоверие к игре в «Олд Вике», равно как и тревогу насчет Шекспира. В какой-то момент, после довольно скучного турне с «Отелло», побывав дублером Колина Блейкли, Альберта Финни и Роберта Лэнга, после «поддерживания декораций» в пьесе Конгрива «Любовь ради любви»[74] («Love for Love»), в «Королевской охоте за солнцем» («The Royal Hunt of the Sun») Питера Шэффера, в «Грозе» Островского и пьесе «Много шума из ничего»[75] («Much Ado About Nothing»), он стал размышлять о том, чтобы уйти, возмущенный гнетущей иерархией стаи «Национального», которая по его ощущению его подавляла. Тем не менее Пета Баркер считает, что на подобное давление Хопкинс реагировал правильно, так как оно неизбежно толкало его вперед.

Хопкинс удивился, когда Оливье посоветовал ему извлечь выгоду из своих возможностей подражания и «передразнивания» ведущих актеров. «Это был бесперспективняк, – говорит Хопкинс. – Самое худшее – быть дублером кого-то, потому что ты должен приспособиться к определенным ритмам и делать все точно так же, как это делает актер, – в противном случае ты просто все испортишь. Это реально странное чувство и по сути отвратительная вещь, потому что ты не обладаешь свободой выражения».

Решительное обращение к Оливье немного поспособствовало улучшению ситуации, но ему по-прежнему было «некомфортно в этих чертовых трико, находясь в вечном ожидании чего-то».

Дружба с Баркер согревала душу, но Пета с болью обращает внимание на то, что развитие было настолько постепенным, что даже она едва замечала его. Как она объясняет, Хопкинс – человек очень страстный, хотя и не в области отношений. Несмотря на это, через год они были сильно влюблены друг в друга, и она уже мечтала о том, как они устроятся и заведут свою большую семью.

Резкие перемены в однообразной жизни Хопкинса пришлись на февраль 1967 года, более чем через год после его прихода в «Национальный». Тогда Глен Байем Шоу ставил «Пляску смерти» Стриндберга, с Оливье в роли грубого капитана Эдгара – впоследствии любимой роли Оливье после его бессмертного Арчи Райса[76]. В пьесе сквернословящий Эдгар – семейный тиран, постоянно воюющий с женщинами, который на серебряную годовщину свадьбы агрессивно борется со своей женой, чью роль исполнила Жеральдин МакЮан. В предыдущие годы стриндберговская «Мисс Джули»[77] хорошо принималась публикой, и Оливье вложил в нее невероятные усилия, чтобы дать понять каждому, что он намеревается превзойти успех «Отелло». Что он и сделал, достигнув, как считает сэр Джон Гилгуд, «своего наилучшего нешекспировского исполнения», и за что был награжден в номинации «Лучшая мужская роль (драма)» премией «Evening Standard»[78] и получил Золотую медаль от Шведской академии литературы за «выдающуюся интерпретацию шведской драмы».

Хопкинс был сторонним наблюдателем всего этого. Он был назначен, как обычно, дублером Оливье, но его больше взволновало предложение поучаствовать в кастинге на роль Андрея в чеховских «Трех сестрах». Затем, в июне, Оливье слег с болью в животе, которую диагностируют как неоплазму – небольшую злокачественную опухоль предстательной железы. Оливье госпитализировали в Сент-Томас, а Хопкинс оказался в срочном порядке поставленным перед задачей замены театральной легенды на пике своих сил в хитовой постановке; в игре в разгар туристического сезона. Пета осознавала эту потрясающую возможность, но, по признанию Хопкинса, он был «в совершеннейшем ужасе», когда предстал перед битком набитым залом.

Когда объявили, что произведена замена актера, труппа и рабочие-постановщики с опасением ожидали, что публика разойдется. «Но никто не ушел, – говорит Хопкинс. – Я бы страшно огорчился, если бы так произошло». Когда он выходил на сцену, его трясло от волнения. «Страх пошел мне на пользу. Я был слишком молод, неопытен, чтобы играть эту роль, но благодаря страху и какому-то внутреннему драйву я просто… сыграл. Честно говоря, я даже не помню, как я играл. Но другие актеры мне сказали, что я был очень возбужден, очень динамичен. Но это все благодаря страху».

Огромное преимущество Хопкинсу давал его талант к дубляжу и способность легко двигаться; по мнению многих актеров, он стал гением в подражании. Все, кто видел его капитана Эдгара, говорят о точности имитации поведения Оливье, его манер и жестов. Хопкинс едва ли заметил, что это уже стало его второй натурой и совершенно необходимой техникой его дубляжа. Он принял это. Но он пренебрег преимуществом прельщения публики. Позже он скажет:

«Я слышал историю, как Дерек Джакоби заменял Оливье в „Любви ради любви“. Дерек должен был несколько сблизиться с ним – на самом деле, они таким образом и работали; Дерек постоянно его дублировал, так же как Мэгги Смит дублировала даму Эдит Эванс. Дерек к тому времени был уже знаменит и самодостаточен. В „Национальном“ у него было положение повыше моего. Но после спектакля одна американская пара зашла в бар и во всеуслышание заявила: „Вот это да! А старик-то сегодня был в форме…“ Эти двое даже ничего не поняли. Они не посмотрели в программку, и никто им ничего не сказал, так что они были уверены, что смотрели на Оливье».

Пета Баркер вспоминает, что после «Пляски смерти» для Хопкинса быстро проявились определенные возможности. Он произвел большое впечатление. Сам Оливье написал о «молодом актере исключительного потенциала по имени Энтони Хопкинс, который… разгуливал в роли Эдгара, как кошка с мышкой в зубах».

Несмотря на болезнь и радикальную гипербарическую оксигенационную лучевую терапию, назначенную в Сент-Томасе, Оливье решил для себя продолжать следовать полному рабочему графику, что включало режиссирование «Трех сестер». Едва оправившись от исходной операции, в середине июня, он созывает производственные совещания в своей больничной палате, куда приглашает ведущих актеров – свою жену Джоан Плаурайт, которая будет играть Машу, Дерека Джакоби в роли Львовича, Джин Уоттс в роли Ольги, Роберта Стивенса в роли Вершинина и Хопкинса в роли Андрея – для импровизированных репетиций. Его уверенность в Хопкинсе была огромной, и последующий Чехов, премьера которого состоялась в начале июля (всего за несколько дней до его выписки из больницы), стал очередным личным триумфом, тем более из-за преодоления неблагоприятной обстановки.

Постановку повсеместно признали как одно из лучших достижений «Национального». Хопкинс был на виду и был чрезвычайно доволен собой, наконец играя свою полноправную значительную роль, и, несмотря на то, что краткая оценка его лично в рецензии затерялась в общей массе похвалы в адрес постановки, все было не так уж плохо. Журнал «Панч»[79] приберег единственную колкость для него и Луиз Пёрнелл: «Только провал Ирины в исполнении Луиз Пёрнелл и Андрея Энтони Хопкинса (каждый сам по себе превосходен) настолько впечатляет, что напрашивается на резкое замечание». Никто с этим не согласился. Дж. К. Триуин написал в «Times»: «Молодые критики порой жалуются, что им нечего критиковать. Но прежде всего надо быть благодарным и с удовольствием аплодировать самому трогательному и восхитительному возрождению „Трех сестер“ на сегодняшний день».

Хопкинс отметил достижение выпивкой и предвидением неизбежного отъезда. Рональд Пикап пил с ним, но не ожидал внезапного карьерного колебания – вроде резкого разворота из театра в первоклассное кино, – который произойдет всего через несколько недель. «Он не открывался мне, но явно источал нетерпение. Он жаждал больших ролей и успехов, которые вытолкнули бы его вперед». Пикап наблюдал крупным планом, как отношения Тони с Петой Баркер становились глубже. «Да, Тони много пил, но не думаю, что это было безумным пьянством, не так как с уважаемым Виктором Генри – в его случае это было откровенным помешательством. Но он все же пил и становился агрессивным, а Петронелла могла вспылить и воспротивиться этому. Они спорили весьма категорично, но, думаю, не настолько, чтобы расстаться».

В глазах Пикапа влечение Хопкинса к Пете Баркер началось из-за ее артистических качеств. «Она была незаурядной, что не означает, что в труппе не было других замечательных актрис. Тем не менее, в своих лучших проявлениях, она была совершенно особенной. Тони ценил талант в других и никогда не отличался вредностью в этом отношении. Так что, думаю, он уважал ее, а уж потом появилось кое-что другого рода: между ними возникла химия».

Теперь Хопкинс проживал вместе с Паркер в ее квартирке в Челси, правда, по словам некоторых, не систематически; он переезжал к ней, движимый силой любви, но иногда пятился назад с противоречивыми чувствами. Как ни крути, по-видимому, он делал генеральную уборку в своей жизни и перестраивал ее заново, как будто внезапно вдохновленный двойной удачей: заменой Оливье в спектакле и ролью в своем любимом Чехове под руководством Оливье. Он завел себе нового агента в лице Ричарда Пейджа из «Personal Management» – молодого, пробивного, шустрого парня с хорошими связями в кино, и ужасно хотел попасть на прослушивание на Вардур-стрит[80]. Как запомнилось Пете, Хопкинс неожиданно «стал играть потрясающие роли, завоевал признание, и теперь ему хотелось заполучить все». И хотя она радовалась его успехам, постоянные попойки любимого сильно ее беспокоили. Будучи трезвенницей, она противилась такому поведению, но он игнорировал ее уговоры. Сейчас она считает, что тогда он находился во второй стадии алкоголизма, когда пьющий человек не признает наличие проблемы. Летальное время.

Эдриан Рейнольдс с удовольствием наблюдал за блестящими достижениями свого друга по RADA и приехал в «Национальный», чтобы поздравить его. Он познакомился с Петой и лично видел их вулканические, обреченные отношения. «Они дико вели себя друг с другом. Они закатывали тогда скандалы прямо на глазах у всей труппы. Думаю, это все из-за пьянства Тони, и, наверное, это послужило главным мотивом их разногласий». Другие видели причиной неуместную беззаботность Хопкинса. Один актер рассказывает: «Это было довольно грубо. Оливье всегда находил на него время, он действительно обращался с ним как с собственным сыном. Но Тони пренебрегал всем этим. Он относился к „Национальному“ как к промежуточному этапу. Мол, ну и хрен с ним, если ничего не выгорит. Ему было 30. Он не собирался всю жизнь околачиваться вокруг Ларри или кого-либо еще».

Пета Баркер только частично поддерживала такую точку зрения. Она считает, что отношения с Оливье слегка преувеличены и они не были такими уж «исключительными», но она соглашается с тем, что часть проблем Хопкинса возникала из-за его нетерпеливости и несдержанности.

Поскольку столкновения темпераментов вышли из-под контроля – разжигаемые пьянством и раздражительностью, направленной на Ричарда Пейджа, от которого Хопкинс ожидал грандиозных предложений и больших денег, – они с Петой Баркер навлекли на себя гнев Оливье. После нескольких недель колких замечаний и бурных сражений внезапно произошел взрыв противостояния. Как рассказал Эдриан Рейнольдс: «Оливье просто подозвал обоих и сказал: „Все, хватит! Это уже слишком, надоели ваши вопли. Один из вас должен уйти“».

Вовсю грохотали перепады настроений. Пета любила его, ненавидела его пьянство, с настороженностью относилась к его настойчивому желанию пробиваться дальше. Однако она твердо убеждена, что Хопкинс никогда не был настолько честолюбив, как думает сам. Она полагает, что в то время около него вертелось много людей – советчиков, агентов, – которые нашептывали ему, что да как и в какой момент использовать свой шанс. Для нее все, что случилось потом, произошло именно по вине подобных наставлений, а не по личному выбору Хопкинса.

Они много беседовали с Энтони, анализировали, но Баркер уже признала реальность его безграничной эмоциональной независимости и свирепствующего безумного внутреннего диалога. На тот момент о браке она и думать не думала, так что совершенно опешила, когда один друг из их компании подошел к ним на вечеринке и высказался об их хаотичном проживании: «Я так часто вижу вас вместе, – сказал он, – вы прямо как муж и жена. Вы помолвлены или нет?» Хопкинс небрежно ответил: «Да, полагаю, так и есть. Что скажешь, Пета? Мы ведь помолвлены?» На следующий день без лишних слов он купил Пете кольцо, а через несколько недель пара поженилась.

Актеры, знавшие обоих, считают, что решение Хопкинса жениться было принято с надеждой, а не как очковтирательство, как бытует мнение, чтобы изобразить стабильность для отвода глаз и умиротворить Оливье. «Он действительно обожал Петронеллу, и она была очень красивой женщиной, – говорит один их друг. – Но она была не в состоянии бороться с его комплексами, и, несмотря на его сценические успехи, он был скорее из тех, кого внутри съедает пустота. Энтони женился на ней, чтобы попытаться заполнить эту пустоту, и он намеревался в полной мере преуспеть в этом… но он был словно потерянный ребенок».

Еще до начала свадебных приготовлений дважды происходило открытое выяснение отношений с Оливье и, в частности, насчет контракта Хопкинса в «Национальном». Согласно контракту впереди еще предстояло много месяцев работы, а Джон Декстер уже взял его в состав актеров предстоящей экспериментальной пьесы «Как вам это понравится»[81], где все роли будут исполнять только мужчины. Постановка была намечена на октябрь, но в конце лета Хопкинс решил уйти. Главным поводом, хотя и завуалированным, стала неожиданная возможность сыграть одну из главных ролей в фильме Энтони Харви «Лев зимой» («The Lion in Winter»), экранизации бродвейского хита. Питер О’Тул выступал главным творцом фильма, и именно он убедил недавно уволившуюся Кэтрин Хепбёрн принять участие в съемках, и именно он выбрал Харви, в значительной степени неиспытанного в кинематографе режиссера. Также О’Тул предложил на роль Хопкинса и прослушивал его в июле. Вопреки несогласию некоторых, Хопкинс получил роль Ричарда [Львиное Сердце] и тотчас увидел (или как говорит Баркер, захотел увидеть) неизбежное начало новой жизни. О’Тул собирался начать работу над фильмом в ноябре, на базе кинокомпании «Ardmore Studios» в Ирландии, включая съемки на открытом воздухе во Франции и Уэльсе, – исходя из этого, он попросил Хопкинса освободиться от контракта с «Национальным театром». Без всяких возражений Хопкинс незамедлительно подал официальный запрос о расторжении контракта.

Поначалу Оливье – спустя несколько недель после онкологической операции и будучи поглощенным приготовлениями к гастролям с тремя постановками по Канаде, – возражал. Обе половины труппы: одна работала в «Олд Вике», вторая гастролировала – были на пределе сил, да и год выдался слишком напряженным; у него не было ни малейшего желания отпускать одну из его новых путеводных звезд. Для Оливье 1967 год уже отметился ссорой с Джоном Декстером – что привело к увольнению последнего (Клиффорд Уильямс из Королевского общества Шекспира заменит его в «Как вам это понравится»), – онкологическим заболеванием и трагедией смерти Вивьен Ли в июле. Вдобавок ко всему он был изнурен и воевал со своим давним другом и пресс-атташе Вирджинией Фейруэзер (которая также будет уволена после постановки «Как вам это понравится»). Агент Хопкинса пытался надавить, но затея удалась после того, как О’Тул лично позвонил Оливье, пока тот проводил выходные в Швейцарии, и лично просил помочь в этом деле. «Зачем, – молил О’Тул, – упускать прекрасные возможности для актера?» Хопкинс был особенным и, по мнению О’Тула, созрел для кино. Разве мог Оливье поступить подло?

В сентябре, как раз перед свадьбой с Петой Баркер, Хопкинс официально был освобожден для съемок фильма, при условии что до Рождества выполнит все обязательства относительно пьесы «Как вам это понравится». Некоторые рассматривали такой компромисс как бездушный со стороны Оливье. Хопкинсу никогда не нравилась роль Одри – мужское изображение шекспировской «бедной девственницы», которую обхаживает Оселок. В самом деле, не многие из труппы там участвовали. «[Экспериментальная пьеса] была названа детищем Оливье, – говорит Рональд Пикап, который играл Розалинду, – но в действительности идея была Джона Декстера. Джон прочел эссе „Горькая Аркадия“ („Bitter Arcadia“) Яна Котта, и с этого все началось».

Котт, польский поэт и критик, натолкнулся на мысль о ремоделировании полов в «Как вам это понравится», предписывая более энергичное исполнение роли и двойственность шекспировских страстей. Согласно Котту, ошеломляющее вдохновение пришло к нему, когда он увидел, как длинноволосые джинсовые хиппи целовались на углу улицы в Стокгольме. Их взаимозаменяемость напомнила ему фигуры мальчиков-девочек в картине Боттичелли «Весна» и туманность образа Темной леди. «Как вам это понравится» – является очевидной темой для исследования сексуального подтекста Шекпира. В своем эссе Котт написал: «Розалинда играет Ганимеда, который изображает Розалинду. Она играет саму себя, выходящую замуж за Орландо… Поразительная поэзия этих сцен никогда не была еще показана в полной мере. Как если бы современный театр не обладал подходящим инструментом…»

Для Декстера, позже и для Оливье, труппа «Национального» стала этим инструментом, а после согласования с Коттом, в феврале 1967 года, постановка получила зеленый свет. Декстер принялся за работу над ней, но спор с Оливье о выборе времени привел к его собственному увольнению. Тогда Оливье связался с Уильямсом, который преподавал в Йельском университете. Уильямс согласился взяться за пьесу при условии, если он сможет привести своего художника-декоратора Ральфа Колтаи. Вместе, в период с конца весны и начала лета, они создали поразительное произведение, помещенное в псевдопсиходелический Арденнский лес, который актеры прозвали «Фредди и нарики». Помимо Пикапа и Хопкинса, Уильямс пригласил Чарльза Кея на роль Селии, Ричарда Кея на роль Фебы, Джереми Бретта на роль Орландо, Дерека Джакоби на роль Оселка и Роберта Стивенса на роль Жака. Никто из четверых «эстрадных артистов, изображающих женщин» не пребывал в полнейшем восторге от постановки, хотя Пикап назвал происходящее как «уникальный вызов, который стоит принять сдержанно и обоеполо».

Как описывает события Пикап, первая генеральная репетиция в сентябре, на которой Хопкинс присутствовал неохотно, прошла «почти катастрофично». Оливье все еще отсутствовал, проходя стационарное лечение; направление работы пока не вполне определилось, и все явно ломали голову над тем, что Котт называл «сексуальной полярностью комедий». Пикап вспоминает: «Чарли Кей и я появились похожими на ведьм из страны Оз. Это было действительно смехотворно; на тот момент все шло совершенно вкривь и вкось».

Хопкинс осознавал, что ему предстоит, и был настроен скептически: времени было в обрез, О’Тул и Харви дали понять, что намереваются провести генеральную репетицию «Льва зимой» театральным образом, в ближайшие недели, в предвидении первого дня съемки 20 ноября. Никто не удивился, когда Хопкинс попросил Уильямса освободить его от постановки. «Существует непреодолимая преграда, – сказал он Уильямсу. – Я не думаю, что смогу сделать подобный сексуальный прорыв». Уильямс парировал, убеждая Хопкинса, что надо просто «расслабиться на выходных, а потом посмотреть, что будет». На следующей репетиции присутствовал Оливье, и атмосфера изменилась. «Он приехал, сея как обычно свою благотворную энергетику вокруг, – говорит Пикап, – и стимулируя всех и каждого. Ему совсем не нравилось, что у меня выходит. Ларри сам всегда хотел сыграть в трансвеститских переодеваниях, и именно этого он хотел от нас – открыто гомосексуальных элементов поведения. Во время перерыва он подошел ко мне и сказал: „Слушай, дай-ка мне эту помаду. Давай нарисуем тебе настоящий рот! Дай мне эти ресницы!..“ Он сделал из меня абсолютную проститутку, но это был его способ сказать: „Больше, больше, больше отдачи“».

Хопкинс все сделал по-своему. Неожиданно его осенила вспышка гениальности, и он появился на новых репетициях в холстине, в которой, по словам Пикапа, выглядел «как деревенская Брунгильда, ужасно волосатая и здоровая». Оливье ничего не сказал. Клиффорд Уильямс, заинтересованный в гомосексуальном поведении, но еще более стремящийся сохранить эту сомнительную постановку на ходу, пришел в восторг: «Во-во, Тони. Идеально. У тебя получилось. Это именно то, что нам нужно. Эдакая грузная баба».

«На самом деле ему все это не нравилось», – говорит Пикап, который, независимо от просьб Оливье, сумел-таки добиться андрогинного, смиренного образа Розалинды. Хопкинс тоже внес свой вклад в творческие усилия труппы и готовился продержаться до конца, несмотря на постоянную усталость из-за стремления гармонично сочетать театр с его первыми попытками в кино. Пикап говорит: «Какие бы муки он ни испытывал, он заставлял себя идти вперед. Это была очень трудная затея, и было бы просто жестоко усложнить ее еще больше. Он не усложнял. Он подошел ко всему профессионально».

«Как вам это понравится» появилась в новом сезоне, как и было запланировано, в первую неделю октября (тогда Оливье находился в Канаде) и встретила категорически противоречивые отзывы. Ангус Иссон, лектор по английскому языку и литературе в Ньюкаслском университете, предсказывал в газете «Sunday Times», что подобный Шекспир не придется по вкусу елизаветинской публике и, разумеется, «это вообще нельзя назвать Шекспиром». Ирвину Уордлу из «Times» спектакль понравился, и он выделил для себя Хопкинса, по его словам, «показавшего самое смешное выступление из всех… которое, вероятно, родилось из-за жуткого смущения». Рональд Брайден из «Observe» воспринял все иначе. Для него постановка была «простейшим фарсом в духе самодеятельности ENSA[82]», что неприемлемо для почтенного «Национального театра». Пикап допускает, что пьесу можно было воспринять как «фарс в духе ENSA», но считает, что представление все же вышло гениальным.

Пета Баркер оценивала премьеру Хопкинса через призму своей любви, полагая, что это станет его вершиной в «Национальном». Однако ее оценка, возможно, была предвзятой. Всего за несколько недель до этого – даже к ее удивлению – он на ней женился. Церемония была скромной, проходила в церкви неподалеку от дома родителей невесты, в Кенте, а шафером Хопкинса стал актер из труппы Лестера – Дэвид Свифт. Лоуренс Оливье подарил им на свадьбу пару простыней, и, как говорит Пета, они им обрадовались словно дети. Независимо от того, насколько хорошо складывались их отношения на тот момент, Хопкинс не гнушался восторженных высказываний, полных трепета, в адрес своего наставника: «Что ж, независимо от того, что ждет нас в будущем, – сказал он Пете, – мы всегда можем вспомнить и сказать друзьям: „Эти простыни нам подарил великий Оливье!“». Позже таблоиды напишут, что Мюриэл Хопкинс отреклась от своего сына и своей невестки, разгневанная тем, что он не посвятил ее в свои матримониальные планы. Линда Ли-Поттер из «Daily Mail» пошла дальше, утверждая в статье 1987 года, которую Баркер опровергает, что «его родители никогда не любили Пету и были настолько против их отношений, что поначалу его мать даже отказалась пойти на свадьбу». Баркер отрицает часто повторяющиеся истории, будто они с Мюриэл практически никогда не общались, что Пету не жаловали в «Ship Inn», и более того, что она никогда не приезжала домой к Хопкинсу в Уэльс. Она настаивает, что они с Мюриэл действительно поладили, что изначальная холодность возникла из-за внезапного объявления сына о его помолвке с женщиной, которую она почти не знала. С другой стороны, Дик, как она помнит, всегда был очень деликатен и относился с пониманием к ее ситуации, часто стараясь облегчить ее визиты в Уэльс.

О шоке Мюриэл на решение сына в одночасье жениться поведал приятель Хопкинса Брайан Эванс, который редко виделся с Хопкинсом после его отъезда из Тайбака. «Когда я услышал, что он женился на Петронелле Баркер, моей реакцией было: нет, это должно быть какая-то ошибка – чтобы наш Энтони и женился?! Он настолько избегал романтических отношений с женщинами, что это казалось невообразимым. Все, кто знал его по Уэльсу, не удивились, что он дотянул аж до 28 лет, прежде чем окольцевался. Сюрпризом для всех стало то, что он вообще довел это дело до конца».

Несмотря на сомнения Мюриэл, оба, Дик и она, присутствовали на свадьбе и приеме в доме Эрика Баркера. В тот день, пребывая в тумане любви и волнения, Пета была уверена, что их брак продлится вечность. Ведь налицо миллион причин для оптимизма: свадьба, освобождение от долгосрочного контракта, триумф в великолепном Шекспире, предстоящий амбициозный фильм с голливудскими связями и зарплатой в 3000 фунтов. Однако для проницательных умов существовало также основание для серьезных опасений. Хопкинс праздновал головокружительный период тем, что пил все больше и больше. Баркер воспринимала это просто, как будто он наслаждается моментом, другие же видели восходящую вверх по спирали пагубную безудержность – по большей части опасную для него самого, но принесшую негативные последствия и для окружающих. «Он неправильно себя повел с „Национальным театром“, – говорит один актер. – И он обидел Оливье». Другой актер считает, что «Хопкинс нажил себе врагов своей очень задиристой манерой общения… и вообще своей бесшабашностью. Оливье был невероятно добр к нему, но Хопкинс ко всему относился типа: „К черту всех, я должен думать о себе“».

Пета Баркер считает, что Хопкинс не отличался особой открытостью, что в то время, пока он без умолку болтал, он никак не раскрывал себя. Внезапность его ухода из «Национального», – что произойдет в декабре, скорее с нытьем, нежели с хлопаньем дверью, после того как обещание, данное Оливье, было уже выполнено, – она приняла как его особенность, что Хопкинс любил сам ставить точку и не позволял никому этого делать за него. По ее мнению, он предпочитал не хранить связи с прошлым и постоянно черпал энергию из обновления.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.