Глава 9. О рыбах

Глава 9. О рыбах

В описании рыб поступим мы таким же образом, как в описании трав и кореньев, то есть сообщим известие токмо о тех, кои служат или к содержанию тамошнего народа, или по частому лову всякому там знаемы, хотя в пищу и не употребляются; а обстоятельная история о рыбах, так как и о травах, со временем издана будет в особливых книгах.

И сперва объявим мы о китах как для величины их, которою превосходят всех рыб, так и для порядка, что им за морскими зверями должно следовать, к которым они по внутреннему своему, подобному им, сложению, по плотскому совокуплению и рождению от некоторых и причитаются.

Китов (Phyfeter Aut) как в океане, так и в Пенжинском море великое множество, что в тихую и ясную погоду усматривается по фонтанам, которые они из жерла, что на голове, пускают.

Часто подплывают они и к берегам столь близко, что можно по ним из ружья стрелять; а иногда трутся и о самый берег, может быть, стирая раковины, которых по телу их довольно и в которых рождающиеся животные беспокоят их, как из того рассуждать можно, что они, оказывая спину поверх воды великим стадам чаек, которые клюют тех животных, сидеть на себе попускают долгое время.

Когда рыба идет в реки из моря, то во время прибылой воды заходят они и в устья рек, иногда по два и по три вместе, что мне самому многократно случалось видеть.

Величиною бывают они в тамошних морях от 7 до 15 сажен, но, без сомнения, и больше есть, токмо такие близко берегов не водятся. Мне сказывали, что за несколько лет судно, из Охотска отправленное на Камчатку, при благополучном ветре на всех парусах отстоялось, набежав на сонного кита в ночное время, что от малого кита не могло учиниться.

Сколько их родов, про то сказать нельзя: ибо сие животное на Камчатке мало ловится, выключая северные места, где сидячие коряки и чукчи промышляют их с удовольствием, а мертвых хотя и часто выкидывает на берег, однако ни мне, ни Стеллеру целого не удалось видеть. Причина тому – жадность жителей, которые, найдя его, как бы некоторое сокровище, скрывают, пока удовольствуются их жиром.

В 1740 году описать кита был преизрядный случай: ибо принесло его к самому большерецкому устью во время прилива, которого бы и в губу внесло: но некоторые казаки, усмотря, встретили его на море и, не допустя до земли, лучшие места обрезали, а к вечеру ни мяса, ни костей не осталось.

Я был тогда в Большерецком остроге и, по получении известия, что кита поймали на море, приехал туда на другой день, но, к крайнему неудовольствию, не видал и костей его: ибо жители, которым от приказной избы заказано было резать китов, пока не будут осмотрены, опасаясь штрафа за ослушание, кости его скрыли, чтоб и знака не было, что они кита резали.

По Стеллерову примечанию, выбрасывает китов из океана около Курильской лопатки, около Авачи, Кроноков и около устья реки Камчатки больше, нежели из Пенжинского моря, на западный камчатский берег, и чаще осенним, нежели вешним временем.

Ловят их разные народы различными образами. Курильцы около Лопатки и островов своих разъезжают на байдарах и ищут такие места, где киты спят обыкновенно, которых. найдя, бьют ядовитыми стрелами.

И хотя рана от стрелы столь великому животному сперва совсем нечувствительна, однако вскоре после того бывает причиною нестерпимой болезни, которую изъявляют они, мечась во все стороны и преужасным ревом; напоследок в кратком времени, будучи раздуты, издыхают.

Олюторы ловят их сетями, которые делают из моржовых копченых ремней, толщиною в человечью руку. Помянутые сети ставят они в устье морского залива, и один их конец загружают великим каменьем, а другой оставляют на свободе, в котором киты, за рыбою гоняющиеся, запутываются и убиваются.

После того олюторы, подъехав на байдарах и обвязав ремнями, притаскивают к берегу при великом веселии, восклицании, пляске и скачке жен и детей, на берегу стоящих и поздравляющих промышленников с добычею.

Но прежде нежели потянут его к берегу, отправляют шаманство; а как прикрепят его на земле, то, одевшись в лучшее платье, выносят из юрты кита деревянного, длиною около двух футов, строят балаган новый и вносят в него деревянного кита при непрестанном шаманстве, в балагане зажигают лампаду[270] и, приставя нарочного, приказывают, чтоб огонь не угасал с весны до осени, пока ловля продолжается.

После того режут пойманного кита на части и приуготовляют его, как наилучший запас, следующим образом. Мясо, которое скоро портится, сушат на воздухе, кожу, отделив от жира, дубят и бьют молотами намягко для употребления на подошвы, которым не бывает почти износа; жир коптят так же, как выше сего о тюленьем объявлено: кишки чистят начисто и наливают жиром, который течет при резанье, и нарочно топленым: ибо они другой посуды не имеют.

Когда весною приспеет время, удобное к китовому промыслу, и олюторы впервые сети свои выносят, тогда бывает у них самый большой праздник, который отправляется с шаманством и с церемониями в земляной юрте; тогда колют они собак при битье в бубны, а после накладывают великое судно толкушами, ставят оное перед жупаном (боковой выход у земляных юрт), приносят деревянного кита из балагана с ужасным криком и закрывают юрту, чтоб света ничего не видно было.

Между тем как шаманы деревянного кита из юрты вон вынесут, то все закричат вдруг: «Кит ушел в море», выходят из юрты, а шаманы и следы его на толкуше кажут, будто по ней ушел он жупаном.

Чукчи промышляют китов от устья Анадыря-реки до Чукотского носа таким же образом, как европейцы. Они на нескольких больших байдарах, обтянутых лахтачными кожами, в которых человек по 8 и по 10 умещается, ездят далеко в море и, завидев кита, подгребают к нему с возможною скоростью, пускают в него носок с зазубриной, за весьма долгий ремень привязанный, который в байдаре кругом складен, чтоб свободнее отпускать его, когда кит в глубину опустится.

К ремню прикреплен близ носка китовый надутый пузырь, чтоб увидеть, где раненый кит вынырнет, и в том случае по ремню притягиваются они к нему ближе и пускают в него другой носок. Сие продолжают они с разных байдар до тех пор, пока кит утомится и все байдары, носками пущенными, в него прикрепятся.

Тогда они вдруг закричат и забьют в ладоши, отчего кит обыкновенно к берегу устремляется, таща байдары за собою. Около берега поднимают они крик больше прежнего, и кит, будучи ослеплен, тем страхом выбрасывается на сухой берег, где чукчи докалывают его без опасности.

Между тем как промысел оный продолжается, жены их и дети, стоя на берегу, изъявляют знаки радости различными образами, как объявлено об олюторах. Таким же образом промышляют китов на островах, лежащих между Чукотским носом и Америкой, как господином Стеллером примечено.

Чукчи ловят их безмерно много и, полагаясь на свое искусство, мертвых китов, которых выбрасывает на берег, не употребляют в пищу, как другие народы, но один жир их берут для света.

И хотя чукчи имеют великие табуны оленей и могли б тем пропитаться без нужды, однако ловлею морских зверей паче иных забавляются, отчасти что жир их почитают за лучшую пищу, наипаче же что недостаток в дровах им награждают: ибо они топят юрты свои мохом, моченным в жире морских животных. Из китовых кишок делают себе рубахи[271], как американцы, и употребляют их вместо посуды, как олюторы.

Великую ж пользу приносят тамошним жителям и касатки, которых по тамошним морям немало: ибо оные, убивая китов или взганивая живых на берег, споспешествуют их довольству в содержании. Стеллер как на море, так и на Беринговом острове сам видел бой китовый с касатками.

Киты в случае нападения от касаток ревут столь громко, что рев можно слышать за несколько миль расстояния. Ежели кит укрывается от них близ берега, то они ходят за ним, не вредя его, пока соберется их много; потом отгоняют его, как невольника, в голомень, где терзают его неприятельски.

В выкинутых китах не примечено, чтоб они едены были, чего ради вражда сия между ними и касатками происходит от одной природной злобы, что одни других терпеть не могут.

Промышленники так боятся сего животного, что не токмо по нему не стреляют, но и близко к нему не подъезжают, в противном случае оный байдары опрокидывает: чего ради и идущему навстречу дают будто жертву и уговаривают, чтоб не делал им вреда, но поступал дружески.

Стеллер пишет, будто он заподлинно уведомился, что многократно выкидывало на камчатские берега китов с острогами, на которых латинские литеры написаны; а по его мнению, забагрены оные киты в Японии, где их промышляют по-европейски. Из Америки, по известному ее ныне положению, приносимым им быть почти не можно: ибо трудно представить, чтоб на столь дальнем и островами наполненном расстоянии где-нибудь не прибило их к берегу.

Но я сие оставляю в сомнении: ибо мне удивительно, как могли тамошние жители, не токмо курилы или камчадалы, но и самые казаки, объявить, что на острогах написаны были латинские литеры. Тамошние язычники никакой грамоты не знают, следовательно о различии литер никакого не имеют понятия; да и из казаков до наших времен не бывало на Камчатке таких, которые бы знали, что латинские литеры.

Все камчатские жители имеют от китов великую пользу и некоторое удовольствие: ибо из кожи их делают они подошвы и ремни, жир едят и вместо свечей жгут, мясо употребляют в пищу, усами сшивают байдары свои, из них же плетут на лисиц и на рыбу сети. Из нижних челюстей делают полозье под санки, ножевые черены, кольца, вязки на собак и другие мелочи.

Кишки служат им вместо кадок и бочек: жилы удобны на гужи к клепцам и на веревки, а позвонки на ступы. Лучшие места в ките, которые за самые вкусные почитаются, – язык и ласты, а потом жир его. Вареный жир с сараною показался мне не неприятным, но я в том на себя не надеюсь: ибо голодный – худой судья о доброте пищи.

За касатками (Orca Auct.)[272] никто не ездит на промысел, но ежели их выкинет на берег, то жир их так же, как китовый, употребляют. Стеллер пишет, что в 1742 году выкинуло их около Лопатки вдруг восемь, однако ему за дальностию и за погодою осмотреть их не удалось. Самые большие из них были длиною до четырех сажен; глаза у них малые, пасть широкая, с превеликими и вострыми зубами, которыми они китов уязвляют.

Что ж многие говорят, будто они имеют на спине острое перо, которым колют китов в брюхо, подныривая, оное ложно: ибо хотя перо у них длиною и около двух аршин и весьма остро, да и в море как рог или кость кажется, однако мягко, состоит из голого жира и нет в нем ни одной кости. Нет же почти в сем животном и черного мяса, но жир его жиже китового.

Есть еще в тамошних морях животное, которое на кита походит, только меньше его и тоньше. Россияне называют его волком, а камчадалы чешхак [273].

Жир сего животного такое имеет свойство, что внутри не держится, но тот же час, как будет проглочен, выплывает низом нечувствительно: чего ради тамошние жители не едят его, но держат для подтиванья неприятных гостей или над которыми хотят посмеяться, также и для лекарства в случае запоров. Внутренности его, язык и черное мясо употребляются в пищу безвредно.

Но все сие довольство, которое тамошние жители имеют от китов, выбрасываемых на берег, временами бывает столь бедственно, что вымирают от того целые остроги. Пример тому в 1739 году в апреле месяце самому мне случилось видеть, едучи из Нижнего Камчатского острога в Большерецк по восточному берегу.

Есть на реке Березовой острожек, который Алаун называется: в сем острожке апреля 2 дня случилось мне обедать и приметить, что люди в нем все печальны и в лице так худы, как бы несколько времени больны были. Как я спросил о причине их прискорбности, то начальник того острожка объявил, что у них перед нашим приездом камчадал умер от китового жира; а понеже все они тот жир ели, то опасаются, чтоб и им не погибнуть.

С полчаса после того спустя, камчадал, весьма здоровый, да малой вдруг застонали, жалуясь, что у них в горле сохнет.

Бабы, которые у них за лекарок почитаются, тотчас посадили их против лестницы, опутали их ремнями, может быть, чтоб не ушли на тот свет, и стали по обе стороны с палками, которыми головни выбрасывают из юрты; а жена больного, зайдя позади его, над головою его шаманила, отговаривая от смерти, однако ничто не помогло им: ибо оба на другой день умерли, а прочие чрез долгое время, как сказывали, насилу оправились.

Мне объявленная погибель не столь удивительна, сколько то, что не часто приключается: ибо выше сего показано, что между прочим бьют китов и ядовитыми стрелами, отчего их тотчас раздувает; какого ж добра ожидать, ежели его мясо кто есть будет? Но камчадалы о том столь мало рассуждают, что кажется, будто бы они легче с животом своим, нежели с китовым жиром могли бы расстаться.

После китов надлежит упомянуть здесь о мокое-рыбе (Canis carcharias Auct.)[274], которая у города Архангельска акулой называется: ибо она и величиною к китам подходит, и в том с ними имеет сходство, что не икру мечет, но щенится, чего ради и от многих причисляется к китовому роду.

Сия рыба подобна осетру, когда превеликая ее пасть затворена, ибо и кожу имеет такую ж, и хвост, и голову; но тем наипаче разнствует, что зубы у ней страшные и с зазубринами. Величиною бывает она сажен трех, а в других морях случается до 1000 пудов весом.

Камчадалы едят оную с крайним удовольствием, ибо она хотя телом и крепка, однако вкусна, по их объявлению. Кишки ее, а наипаче пузырь, высоко у них почитаются, потому что оные удобны к содержанию топленого жира. Когда камчадалы ловят акул, то никогда не называют их своим именем, думая, что рыба пузырь свой испортит и сделает негодным к употреблению.

Они же сказывают, что тело акулы-рыбы, изрезанное в мелкие куски, шевелится, а голова, будучи поставлена прямо, во все стороны, куда ни понесут тело ее, поводит глазами. Зубы сей рыбы под именем змеиных языков продаются.

Из другой рыбы, которая в тамошних морях, также как и в других местах света водится, примечены скат, по-тамошнему летучая рыба[275], сука-рыба[276], угри[277], миноги[278], быки[279], треска[280] и рогатка[281]; да из редких рыб – вахня [282], хахальча [283], морские налимы[284] и терпук[285]. Но все помянутые рыбы или совсем презираются от жителей, или токмо в случае нужды на пищу употребляются, или для собак запасаются.

Камбала хотя там величиною и около полуаршина и в превеликом множестве попадает в сети, однако выбрасывается за негодную. Немногие запасают оную собакам на корм.

Сей рыбы четыре рода Стеллером примечено, в том числе у одного глаза на левой стороне, а у прочих на правой; у которого глаза на левой стороне, на том кожа сверху черноватая и косточками, как звездками, распестренная, а снизу беловатая с такими ж косточками, которых, однако ж, там меньше[286].

Из прочих на первом кожа с обеих сторон гладка, токмо на шаглах косточки[287]; на другом кожа с обеих сторон с косточками; у третьего рода кожа совсем гладкая, и сей последний род называется в России палтусом[288].

Вахня (Onos f. Afinus Antiquorum) есть особливый род трески, длиною бывает она до полуаршина, окладом кругловата? с тремя перьями на спине; цвет на ней? в то время как из воды вынимается, медный, а после того весьма скоро на желтый переменяется.

Тело у ней бело, но жидко и вкусом неприятно: однако тамошние жители едят оную больше других рыб, которые гораздо приятнее, для того что вахня самая первая свежая рыба весною и во время ловf ее лучшей рыбы не попадает. Ловят ее в превеликом множестве и сушат на солнце не чистя, но токмо перевязав поперек травяною веревкою, и зимою кормят ею собак, а иные и сами употребляют в пищу.

Хахальча (Obolatius aculeatus Stell.) есть род нашей рогатки, от которой разнствует токмо тем, что по бокам у ней по одной продолговатой чешуйке, которыми она одета, как панцирем.

На Пенжинском море бывает она редко; напротив того, на океане в таком множестве, что временами заваливает ею берега четверти на две. Камчадалы ловят ее саками в устьях небольших речек, текущих в море и, высуша на рогожах, берегут в зиму для корма собакам. Уха от ней вкусом, как курячья похлебка, и казаки, и камчадалы для того разваривают оную в ухе, как ершей в России.

Морские налимы речным весьма подобны, токмо не столь брюхаты и головасты. Кожа на них черновата, с крапинами белыми.

Терпук-рыбу (Obolarius aculeatus Stell.) хотя мне и случалось видеть, однако сухой, чего ради изрядных цветов сей рыбы, которые Стеллер описывает, не можно было приметить; а по описанию Стеллера, спина у них черноватая, бока красноватые, серебряными пятнами распестренные, из которых иные четвероугольные, иные продолговатые, а иные круглые.

Видом походит она на окуня; а терпуком для того называется, что чешуя на ней шероховатой кажется то причине зубчиков, на которые каждая чешуйка у конца разделяется.

Промышляют объявленную рыбу около Курильских островов и Авачинской гавани удами, которые делают из чаячьих костей или дерева, и за вкус ее весьма похваляют.

Есть еще и других рыб в тамошних морях немало, которые в других местах незнаемы, но понеже они не принадлежат к вещам, касающимся до содержания тамошних народов, к тому ж и самим тамошним народам для своей редкости странны, то мы о них упоминать здесь не будем, для того что намерение наше состоит в том, чтоб объявить, чем народы в тамошних бесхлебных местах питаются.

Главное довольство камчатских обывателей состоит в разных родах лососей, которые летним временем порунно ходят из моря в реки: ибо из них делают они юколу, которую вместо хлеба употребляют; из них порсу, из которой пекут пироги, оладьи, блины и караваи; из них жир варят, которым довольствуются вместо коровьего масла; из них делают клей на домовые нужды и другие некоторые потребности.

Но прежде нежели объявим о помянутых рыбах порознь, каковы они величиною, видом, вкусом и в которое время из моря идут, сообщим мы некоторые примечания, которые вообще до ловли оных рыб касаются и которые можно почесть за вещь, особливого примечания достойную, тем наипаче что из того явствует премудрейший промысел Божий и милосердие, которому угодно было в местах, хлеба, скота и речной рыбы лишенных, довольствовать народы удивительным образом: ибо вся Камчатка одною питается рыбою, а в тамошних реках и озерах нет такой рыбы, которая бы по примеру других мест речною или озерною свойственно могла назваться.

Все рыбы на Камчатке идут летом из моря в реки такими многочисленными рунами, что реки от того прибывают и, выступя из берегов, текут до самого вечера, пока перестанет рыба входить в их устья.

По сбытии воды остается на берегах сонной рыбы столь много, что такого числа в больших реках нельзя надеяться, отчего потом такой срам и вонь бывает, что, без сомнения, следовало бы моровое поветрие, ежели бы сие зло непрестанными, воздух чистящими ветрами не отвращалось. Ежели острогою ударишь в воду, то редко случается, чтоб не забагрить рыбу.

Медведи и собаки в том случае больше промышляют рыбы лапами, нежели люди в других местах бреднями и неводами. А для сей причины и неводов на Камчатке не делают, но сети без рукавов употребляют: да и невод за множеством рыбы вытягивать трудно, к тому ж и надежды нет, чтоб не прорвался, каков бы толст и крепок ни был.

Все рыбы, которые там вверх по рекам ходят, лососьего рода и просто называются красными. Натура учинила в них такое различие, что на одной Камчатке почти не меньше родов находится, сколько во всем свете описателями рыб примечено.

Однако в Камчатке ни одна рыба не живет доле пяти или шести месяцев, выключая гольцов, или по-российски лохов: ибо все, которые не будут изловлены, в исходе декабря издыхают, так что в реках не остается ни одной рыбы, кроме глубоких и теплых ключей около Нижнего Камчатского острога, где рыба почти во всю зиму ведется.

Причиною тому: 1) что рыбы в превеликом множестве поднимаются, следовательно, не находят довольно корма; 2) что они из-за быстроты рек с превеликою натугою вверх идут, чего ради скоро устают и ослабевают; 3) что реки оные мелки и каменисты, и для того нет в них мест, способных к отдохновению.

Во всех родах тамошних лососей сие достойно примечания, что они в реках и родятся, и издыхают, а взрастают в море, и что по однажды токмо в жизнь свою икру и молоки пускают. Сей случай, как натуральная склонность к плодородию, побуждает их подниматься в реки и искать способных мест.

Когда они найдут тихие заводи и песчаные, то самка, по примечанию господина Стеллера, поджаберными перьями вырыв ямку, стоит над нею, пока самец придет и начнет об нее тереться брюхом: между тем икра выдавливается и молоками орошается.

Такое действие продолжают они до тех пор, пока ямка песком занесется, после того продолжают путь свой далее и в пристойных местах многократно имеют совокупление. Оставшаяся в них икра и молоки служат к собственному их пропитанию, так как чахотным собственный тук их; а когда их не станет, то издыхают.

По Сибири примечена в том немалая отмена: ибо красная рыба, которая идет вверх по рекам глубоким, иловатым и текущим из далеких мест, живет в них по несколько лет и плодится по всякий год, для того что от множества родящихся в них насекомых имеет довольное пропитание. Зимует она по глубоким ямам, а весною оттуда выходит и далее по реке вверх поднимается. Плодится по устьям посторонних речек, где летом обыкновенно и промышляется.

Молодые весною сплывают в море и, пробыв там, по мнению господина Стеллера, до совершенства своего возраста, на третий год в реки возвращаются для плодородия, при чем два знатные обстоятельства примечены: что рыба, которая, например, родится в Большой реке, та против устья ее живет и в море, питаясь водою и вещами, носимыми по морю, по наступлении времени ни в которую реку не идет, кроме той, в которой родилась: чему следующее служит в доказательство: 1) в которой реке какая рыба плодится, в той ежегодно бывает она в равном множестве; 2) в Большой реке находятся чавычи, а в Озерной, которая течет из Курильского озера, никогда не бывает их, хотя дно и устье ее такого ж состояния. В Брюмкиной, Компаковой и до самой Ичи промышляется семга, а в других реках нигде ее не примечено.

Другое примечания достойное обстоятельство есть сие, что те рыбы, которые поднимаются в августе, хотя имеют и довольно времени к плодородию, однако, поскольку молодым их остается мало времени к возвращению, берут с собою годовалую рыбу своего рода, которая за самцом и самкою до тех пор следует, пока кончится действие их совокупления.

Когда старые рыбы икру свою зароют, то следуют они вверх по рекам далее; а однолетняя, которая величиною не больше сельди, остается при икре как бы караульщиком до ноября месяца, в которое время сплывает к морю с подросшими рыбками[289].

И понеже европейская красная рыба, без сомнения, сие ж имеет свойство, то от сего физики впали в двоякое погрешение: 1) что они, ошибаясь относительно возраста рыб, один их род делят на два; 2) что приняли за неоспоримое правило, будто все роды красной рыбы по причине взаимного совокупления не имеют таких постоянных на себе знаков, по которым бы один род от другого можно было различить без сомнения.

Но сих погрешностей избежать нетрудно, ежели токмо для различия рыб взять в помощь признаки их натуральные.

Каждый род рыбы ежегодно идет по рекам в определенное время. В августе по два, по три и по четыре рода вдруг поднимаются, однако всякий род особо, а не вместе с прочими.

[Сии г-на автора примечания тем важнее и тем больше могут служить к удовольствию любопытных и старающихся об исследовании натуры, чем больше в них содержится новости.

Впрочем, мне не столько сомнительно, сколько удивительно, как автор в краткое время своей бытности в тех местах мог изведать, как рыбы совокупляются, где живут, сколь долго в реки не возвращаются и как берут с собою годовалых для препровождения малых рыб в море; ибо, кажется, немало времени наблюдать должно, чтоб о каждом из оных обстоятельств заподлинно быть уверенным.

Не без труда приметить, как самка икру мечет, а самец поливает их молоками: многие в том не сомневаются, но не многие сами видели.

Что касается до плавания малых рыб в море, оное не столь трудно исследовать, как то что рыбы живут против устья рек, в которых родятся, а в другие отнюдь не ходят; по чему узнать, что в Большую, например, реку идет природная, а не другой реки рыба, особливо когда и реки не в дальнем между собою расстоянии и во всех оных одинакой рыбы довольно? или как подумать, что рыба одного рода, но разных рек, будучи в близости, не мешается?

По моему мнению, с такою же вероятностью можно сказать, по крайней мере выключая чавычу и семгу, что рыба в море живет не против устьев, но где ей способно, а когда приходит время к плодородию, тогда устремляется к берегам и идет без разбора в реки; что касается до чавычи и семги, тому может быть, если учитывать быстроту рек или тихости устьев их, есть иные причины.

Сие известно, что Озерная гораздо быстрее Большой реки, а сия рыба любит, как видно, тихие реки и глубокие, чего ради в Камчатке больше ловится, чем в Большой реке. Так же трудно узнать и то, чрез сколько лет рыбы возвращаются в реки или годовалая рыба для того ли заходит со старыми, чтоб провожать в море мелкую рыбку.

Кажется, сомнительно сказать, что рыба, которая способна к плодородию, должна быть трех лет или мелкая рыбка не может без проводника доплыть до моря, особливо когда такая ж мелкая рыбка других родов без провожатых не имеет нужды находить к морю дорогу. Но оставя сие искуснейшим на рассуждение, приступим к подробному описанию.]

А какие роды тамошней рыбы, которая под именем красной заключается, оное сообщим мы здесь по времени, когда который род из моря в реки поднимается: ибо в сем никогда такой отмены не примечено, чтоб рыба, которая одного лета прежде всех в реках ловлена, на другой год после в реку вступила, так что камчадалы, ведая постоянный ход ее, месяцы свои теми именами назвали, в которые какую рыбу промышляют.

Чавыча[290] как бо?льшая и лучшая из всех тамошних рыб, так и первая идет из моря. Видом много походит она на лосося, токмо гораздо шире. Величиною бывает аршина по полтора, а весом до полутрети пуда, почему об области тела ее всякому рассудить можно. Ширина ее составляет целую четверть длины ее.

Нос у ней острый. Верхняя половина дольше нижней. Зубы различной величины, самые большие в 3/20 дюйма, которые, однако ж, в реках вырастают больше. Хвост имеет без выгиби. Кожа на спине синевата, с черными небольшими пятнами, как на лососе. Бока серебряного цвета. Брюхо белое.

Чешуя продолговатая, мелкая. Телом красна как сырая, так и вареная. Вверх по рекам идет с таким стремлением, что перед нею вал поднимается, который усмотря камчадалы издали, бросаются в лодках и сети кидают: чего ради и делают в пристойных местах нарочные высокие помосты, с которых, вниз по реке смотря, наблюдают ход ее: ибо сия рыба не столь густо идет, как прочие, и для того нигде по Камчатке юколы из ней не делают, кроме самой реки Камчатки; однако и там чавычья юкола не ежедневно в пищу употребляется, но хранится по большей части для праздников и для угощения приятелей, хотя она из-за чрезмерного жира и скоро горкнет.

Казаки наибольше запасают соленую, а солят токмо теши, спинки и головы, ибо тело по бокам слоисто и сухо, а теши и прочее по самой справедливости могут почесться за приятную пищу: по крайней мере, из тамошних рыб нет ей подобной вкусом. Прутьями вяленая чавыча буде не лучше яицкой прутовой осетрины, то, конечно, не хуже.

Сия рыба идет не во все реки, но из впадающих в Восточное море – в одну Камчатку да в Авачинскую губу, а из текущих в Пенжинское море – в Большую реку и в другие немногие. А понеже реки оные имеют на устьях заливы, к тому ж глубже других и тише, то вышеописанное мнение мое, кажется, имеет некоторое основание. Сверх того, пишет Стеллер, что далее 54 градусов к северу она не ходит: сие правда, что в Охотске ее не знают, а привозят туда с Камчатки соленую вместо гостинцев.

Сети, которыми чавыча ловится, вяжут из пряжи, толщиною подобной сахарным веревочкам, клетки у ней бывают не меньше 2 дюймов с половиною; а лов ее продолжается с половины мая около шести недель. Помянутыми сетями ловят и морских бобров, которые хотя чавыч и несравненно больше, однако не столь бойки как оная рыба, и для того пробивать их не могут.

Камчадалы так высоко почитают объявленную рыбу, что первоизловленную, испекши на огне, съедают с изъявлением превеликой радости.

Ничто так не досадно тамошним российским жителям, как сие камчатское обыкновение, которые от них в работу нанимаются: ибо хотя бы хозяин умирал с голода, однако работник не привезет ему первой чавычи и, невзирая ни на какие угрозы, не преминет съесть первой чавычи, для того что, по их суеверью, великий грех, ежели промышленник не сам съест первую рыбу. Печеная рыба называется там чуприком.

Другая рыба, свойственно называемая красною, а по-охотски нярка [291], величиною бывает в три четверти, а весом фунтов до 15. Окладом плоска, телом красна, как семга. Голова у ней весьма мала, нос короткий, островатый. Зубы малые, красноватые. Язык синий, по бокам белый, у которого на средине два ряда по пяти зубов.

Спина у ней синеватая, с багровыми и черноватыми пятнами. Бока серебряного цвета. Брюхо белое, хвост с немалою выгибью. Ширина ее против длины почти в пятую долю. Чешуя крупная, круглая, легко отделяемая от кожи.

Из моря идет во все реки как Восточного, так и Пенжинского моря превеликими рунами. Лов ей бывает с начала июня до половины. Юкола из ней хотя и приятна, но скоро горкнет, особливо на Большой реке, где во время сушения ее мокрые туманы обыкновенно случаются. Наибольше кладут ее в соль и употребляют для варения жира.

Сей род рыбы имеет двоякое свойство: 1) что некоторая часть из них проходит к вершинам рек, как бы передовщиками, с такою скоростью, что никому их в пути приметить нельзя: чего ради лов ей бывает прежде на вершинах, нежели на устье рек; 2) что сия рыба идет больше в те реки, которые из озер текут, а в других она бывает гостем, а думает господин Стеллер, что рыба примечает то по иловатой и мутной воде.

Красная рыба в реках не живет долго, но всеми мерами поспешает к озерам и медлит по глубоким местам до начала августа: потом к берегам их приближается, покушаясь войти в речки, которые текут в озера, где их сетями, запорами и острогами промышляют.

Кета, или кайко [292], есть третий род рунной тамошней рыбы. Величиною побольше нярки. Телом бела. Голова у ней продолговата, плоска, нос крюком. Зубы, когда она несколько времени в реках пробудет, как у собаки. Шаглы серебряного цвета с черными точками. Язык острый, с тремя зубами по конец его. Хвост с небольшою выгибью. Спина исчерна-зеленая. Бока и брюхо, как у прочих рыб. По коже нет никаких пятен.

Юкола из сей рыбы называется ржаным хлебом, для того что и рыбы сего рода идет больше, и время тогда суше и к заготовлению способнее, и сушеная не горкнет, как чавыча и нярка.

Она идет во все реки, как из Пенжинского, так и из Восточного моря. Начало лова ее бывает в первых числах июля, а продолжается долее половины октября месяца; однако она не во все то время из моря идет, но токмо около двух или трех недель; а осенью промышляют ее вверху рек по уловам глубоким и тихим. За кетою следует, а иногда и вместе с нею идет, горбуша[293], которой бывает несравненное против других рыб множество.

Длиною она в полтора фута. Телом бела, собою плоска. Голова у ней малая, нос острый, который потом великим крюком изгибается. На челюстях и на языке зубы мелкие. Спина синеватая, с круглыми черноватыми пятнами. Бока и брюхо, как у другой рыбы. Хвост с нарочитою выгибью, синий, с черными круглыми пятнами.

Горбушею называется она для того, что у самцов, когда тело ронят, на спине вырастает превеликий горб; напротив того, у самок, которые гораздо их меньше, нос не кривится и спина вкруг не изгибается.

Хотя сия рыба вкусом не худа, однако жители, от довольства лучшей, имеют оную в таком презрении, что запасают токмо собакам на корм.

Последняя рыба, которая рунами идет порядочно, называется белою[294], для того что она в воде серебряною кажется. Сия рыба величиною и видом от кеты мало разнствует. Главная отмена состоит в том, что кета – без пятен, а у белой рыбы по спине черные продолговатые пестринки. По вкусу имеет она пред кетою великое преимущество и может почесться лучшею из всех тамошних рыб, у которых белое тело.

Сия рыба имеет те же свойства, как нярка, то есть что она ходит токмо в те реки, которые из озер текут; и для того около озер и устьев впадающих в озера речек до декабря промышляется сетями, острогами и запорами. Годовалая белая рыба, которая для сбережения икры и препровождения молодых рыб в море заходит в реки со старою, почитается от тамошних жителей за особливый род и называется мылькчуч.

Старая, выпустив икру, великое имеет попечение о сохранении жизни: ищет глубоких и иловатых мест, которые зимою не замерзают, заходит по ключам так далеко, как возможно, и стоит там до глубокой осени и даже до половины зимы. Особливое множество ее по ключам около Большерецкого и опальского озера, где ее тогда промышляют довольно и мороженою в зимнее время питаются.

По ключам, текущим в реку Камчатку с юга, наипаче же близ того места, где бывал старый Нижний Камчатский острог, ловят оную во всю почти зиму, что служит тамошним жителям к немалому довольству в пропитании. Мне самому в исходе февраля месяца случилось быть на тех ключах и видеть рыбный промысел; однако рыба тогда была суше и не столь вкусна, как осенняя.

Не меньше приятна белая рыба соленая и сушеная, как и свежая, особливо же вкусны копченые теши, которые некоторый господин приуготовлять умел.

Ловят объявленную рыбу одинаковыми сетями с кетою и няркою. Пряжа употребляется на них вполовину тоньше чавычьей, а клетки бывают в полтора дюйма.

Все объявленные роды рыб, будучи в реках, цвет свой переменяют, телом худеют и в крайнее приходят безобразие. У всех носы становятся крюком, зубы вырастают большие и по коже появляется как бы короста. Чавыча, нярка и белая рыба из серебряных делаются красными, кета красною ж, токмо с лишаями черноватыми.

Перья и хвост становятся искрасна-черноватые; одним словом, ежели рыбу в том состоянии сравнить с рыбою того же роду, входящею в реки, то никто не почтет их за один род, разве кому известна перемена их. Одна горбуша не бывает красною, но потеряв прежний серебряный цвет свой, издыхает.

Нельзя ж при сем не упомянуть и о том, с какою жадностью помянутая рыба вверх по рекам идет, а особливо горбуша. Когда приблизится она руном к какому-нибудь быстрому месту, то, изнемоглая, несколько времени бьется, желая на шиверу подняться; ежели же своею силою учинить того не можно ей будет, то ухватясь зубами за хвост сильнейшей, поднимается: чего ради редкую рыбу тогда увидишь, у которой бы хвост обкусан не был.

И сие позорище можно часто видеть от начала хода ее до осени; также и то, как совсем изнемоглая охотнее, притыкаясь носом к берегу, издыхает, нежели к морю обращается.

Семга-рыба[295] почитается за рунную ж рыбу и поднимается вверх по рекам Компаковой и Брюмкиной, даже до Ичи, как уже выше показано. Мне сей рыбы не случалось видеть, хотя о ней слыхал и многократно.

А господин Стеллер пишет, что при сплывании молодых рыб в море иногда случается, что они в сильную бурю устье теряют и на другой год заходят в чужие реки, от чего в них и бывает той рыбы больше обыкновенного; а в тех, где они вывелись, по 6 и до 10 лет рыба перемежается, пока не будет такого же приключения.

Но ежели, пишет он, кто против сего сказать захочет, что для частых осенних бурь ежегодно тому быть должно, на оное ответствует: что бури тому причиною не все, но токмо те, кои случаются при самом выходе в море молодой рыбы; впрочем, ежели они выплывают из рек в тихое время и на дно морское опускаются, то не препятствует им никакая погода: ибо сильное движение воды бывает токмо на несколько сажен от поверхности, а до глубины 60 сажен не досягает.

Есть еще другие роды так называемой красной рыбы, которые идут в реки беспорядочно и, перезимовав, в них в море возвращаются. Господин Стеллер пишет, что они живут от четырех и до шести лет.

Первый из помянутых родов в Охотске мальмою, а на Камчатке гольцами[296] называется. Когда они из моря идут, то бывают телом кругловаты, цветом, как серебро чистое. Верхняя половина носа тупа, с небольшою выгибью, а нижняя остра и кверху несколько изогнута.

А когда тело ронят, пуская икру и поднимаясь кверху, тогда становятся они плоски; по бокам появляются у них алые круглые пятна различной величины, из которых самые большие меньше копейки серебряной. Брюхо и нижние перья получают алый цвет, выключая большие косточки, которые остаются белыми, и тогда на наших лохов или на палью, которую соленую в Санкт-Петербург привозят с Олонца, точно походят, кроме цвета на брюхе, который у лохов гораздо бледнее примечается.

Самая большая рыба сего рода, которая живет по пяти и по шести лет, идет из моря в реку Камчатку, а из Камчатки по впадающим в оную посторонним речкам в озера заходит, из которых речки имеют течение, и, живя в озерах долгое время, вырастает с чавычу, токмо весом бывает не больше 20 фунтов.

Велики ж гольцы и в реке Быстрой, которые каменными называются: ибо длина их в аршин, а ширина в 6 вершков. Цветом они темны, брюхо имеют красное, зубы большие, нижнюю половину носа кривую с шишкою и кажутся особливым родом.

Трехгодовалые, которые один год зимовали, бывают головасты, серебряного цвета, с чешуею мелкою и с мелкими ж крапинами алыми.

Которые, будучи двух лет, из моря идут, те продолговато-круглы, тельны и весьма вкусны, телом бело-красноваты и малоголовы. Осенью родившиеся, которых в начале зимы и весною ловят, белы, как снег, и без пятен.

Примечено, что в первый год растет помянутая рыба в длину, а в ширину немного, на другой год меньше в длину, а в ширину и толщину больше; на третий – растет в голову; на четвертый, пятый и шестой – в ширину прибывает ее вдвое больше, нежели в длину; и может быть, то ж делается со всеми родами форелей. На четвертом году нижняя часть носу их в крюк изгибается.

[В сем описании г-на автора два обстоятельства мне сомнительны: 1) что трехгодовалые гольцы головасты; 2) что на четвертом году нижняя половина носа их в крюк изгибается. Что касается до первого, то, кажется, почитает он за гольца небольшую рыбку совсем другого рода, у которой и голова велика, и тело, и по коже алые крапины и которую я сам послал в императорскую кунсткамеру.

И ежели же то правда, то он совершенно ошибся, ибо помянутая рыбка совсем другого рода, что всякому по одной разности голов их рассудить можно. У гольца голова малая, верхняя половина носа короче, с изгибью, а нижняя немного подольше и крюком кверху; а у объявленной рыбки голова большая, верхняя половина носа дольше, как у хариуса, а нижняя немного короче.

А чтоб со временем большая голова в малую переменилась и вместо верхней половины носа нижняя дольше и крюком сделалась, тому поверить нельзя, для того что природные части видом не переменяются.

Для той же причины и второе невероятно, будто у гольцов нижняя половина носа на четвертом году становится крюком, ибо сколько мне их ни случалось видеть, у всех верхняя часть носа с выгибью, а нижняя крюком, токмо то правда, что которая больше, краснее и плоше, у тех и выгибь, и крюк гораздо больше.]

Сей род рыбы вверх по рекам идет с горбушею вместе и одинаковыми сетями с нею ловится, которые вяжут из тонких ниток, с клетками невступно по дюйму. Живучи в реках, питается икрою, которую мечут другие рыбы, и от того весьма жиреет. Осенью заходит вверх по малым речкам, а весною оттуда выплывает.

В обоих случаях бывает изрядный лов сетями, а особливо запорами. Которых гольцов ловят с начала осени, тех в соль кладут, а которых в заморозки, тех мерзлых хранят на зиму.

Другой род рыбы называется мыкыз [297]. Величиною бывает она с нярку. Чешуя по ней крупная. Голова посредственная. Шаглы серебряные, черными крапинками распестренные; сверх того, на каждой шагле по большому красному пятну находится. Нос, как у гольца, то есть верхняя его половина тупа, с выгибью, а нижняя крюком.

В челюстях и на языке по бокам зубы. Спина черноватая, с черными круглыми или полукружными пятнами. На обоих боках по широкой красной полоске, которые от самой почти головы до хвоста простираются, чем она от всех других родов различается.

По объявлению Стеллера, жрет она всякую гадину, особливо же глотает мышей, плавающих чрез реки. До брусничника так падка, что ежели оный растет у берега, то она, выбрасываясь из воды, хватает и листья, и ягоды.

Вкусом она весьма приятна, токмо не в таком множестве находится, как другая рыба, и не знают заподлинно, когда она заходят в реки и выплывает в море, чего ради думают, будто она по подледью идет из моря, которое мнение и Стеллером подтверждается.

Третий род называется кунжа [298]. Длиною бывает она до трех футов. Голова составляет седьмую часть длины ее. Нос короткий и острый. Челюсти с зубами. Спина и бока черноватые, с большими желтоватыми пятнами, из которых иные круглы, иные продолговаты. Брюхо белое, нижнее перья и хвост синие.

Телом бела и весьма вкусна. В Камчатке ее мало против Охотска, ибо она в реку Охот идет рунами, а в камчатских реках попадает гостем, чего ради и весьма высоко почитается.

Четвертый род – хариус[299], который известен в Сибири и во всей России, токмо тамошние перья на спине имеют дольше, нежели речные. И о сих пишет господин Стеллер, что она идет по рекам до их вскрытия, однако мне хариусов на Камчатке не случалось видеть.

Есть еще малый род красной же рыбы[300], видом она походит на гольца, токмо тем разнствует, что голова у ней больше и верхняя половина носа небольшим крюком, а не нижняя. Бока у ней алыми пятнами, так же как и у мальмы, украшены. Величиною больше 3 вершков редко случается.

Из мелких рыб на Камчатке бывают три рода корюхи, в том числе один род хагач, другой инняха, а третий уйки называется[301]. Хагач есть здешняя настоящая корюха, инняха имеет от ней некоторую отмену и водится в озере Нерпичьем в превеликом множестве, которого, однако ж, с уйками сравнить не можно, ибо их временами выкидывает из моря столько, что берега Восточного моря верст на сто в колено бывают ими покрыты.

Уйков от других родов корюхи легко распознать можно по мохнатой линии, которая по обоим бокам их лежит, как у барок порубень. Величиною они не больше настоящей корюхи. Плавают по большей части по три рыбы вместе и мохнатою оною линиею друг с другом так плотно соединяются, что ежели одну из них поднимешь, то другие не скоро оторвутся.

Камчадалы сушат их, как хахальчу, и в зимнее время на корм собакам употребляют, а в нужном случае и сами питаются, хотя оная рыба и противна вкусом.

Последняя рыба из касающихся до содержания тамошних жителей есть сельди[302], которые на Камчатке бельчучем и белою рыбкою называются.

Они водятся в Восточном море, а в устьях рек, текущих в Пенжинское море бывают гостем, так что мне не более десяти рыб случилось видеть; напротив того, из Восточного моря идут они в большие губы так густо, что из одной тони бочки с четыре насолить можно. Видом они от голландских не разнствуют, что и господином Стеллером подтверждается.

В осень заходят они в великие озера и там плодятся и зимуют, а весною выплывают в море. Примечания достоин лов их бывает в Вилючинском озере, которое от моря саженях только в 50 и посредством истока имеет с ним сообщение.

Когда сельди в озеро зайдут, то вскоре потом исток оный от сильных бурь хрящом заносит и совершенно пресекает сообщение озера с морем до самого марта месяца, в которое время озеро от тающих снегов прибывает и промывает себе дорогу в море прежде своего вскрытия, и сие повсягодно случается.

Сельди, желая тогда возвратиться в море, ежедневно приходят к истоку, аки бы проведывая отверстия озера, и стоят там до самого вечера, а потом в глубину возвращаются.

Камчадалы, ведая сие их обыкновение, делают в том месте прорубь и опускают невод, навешав в средине его сельдей несколько для приманки рыбы; после того закрывают прорубь рогожами, оставив небольшую скважину, в которую один из камчадалов смотрит и примечает приближение сельдей к неводу, а усмотрев, повещает своим товарищам; тогда открывают прорубь и вынимают невод с несказанным множеством рыбы, которую камчадалки, нанизав на лыка вязками, кладут на санки и отвозят в юрты.

Таким образом ловля продолжается, пока озеро не проходят; а летом ловят их сетьми на устьях рек и употребляют на варение жира, который вареного из других рыб жира несравненно лучше и бел, как чухонское масло: чего ради из Нижнего Камчатского острога, где варится жир бельчучий, развозится оный по другим острогам за диковинку.

Что касается до различного приуготовления рыбы и употребления в пищу, о том в своем месте объявлено будет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.