Глава третья Мартовское наступление
Глава третья
Мартовское наступление
Наступила весна третьего года войны. На Украине она была необычно ранней. Уже в январе начал таять снег. Вскоре пошли обильные дожди; реки вскрылись и вышли из берегов. К середине февраля распутица достигла предела. На многие десятки километров местность стала непроходимой. Под водой оказались не только пойменные луга, но и примыкающие к ним огромные площади низин и оврагов. На дорогах в жидком месиве увязали даже танки. Передвижение войск в таких условиях крайне затруднено. И если не принять предварительно продуманных и обоснованных мер, боевая техника и тылы будут отставать, а части не получат самого необходимого: продовольствия, боеприпасов, горючего.
Именно поэтому весной 1944 года немецко-фашистское командование надеялось, что распутица задержит наше наступление, даст ему передышку для пополнения потрепанных частей и создания надежной глубоко эшелонированной обороны, которую советским войскам уже не преодолеть. Кроме того, фашисты хотели еще хотя бы некоторое время попользоваться богатейшими ресурсами Правобережной Украины и судорожно вывозили из оккупированных районов все, что можно: уголь, железо, лес, продовольствие, культурные ценности. И, самое главное, угоняли в рабство население. Десятки эшелонов везли нашу молодежь на каторжные работы в Германию. Сотни тысяч советских людей томились в концлагерях, ставших фабриками смерти, стонала под фашистским сапогом еще значительная часть нашей многострадальной земли. Народ ждал освободителей, считая дни и часы до своего вызволения.
И мы понимали это, видя, через какой ужас фашистской неволи прошли люди в освобожденных нами городах и селах. Не было в армии воина, который бы всей душой не рвался вперед, не жаждал поскорее расквитаться с ненавистным врагом и избавить Родину от гитлеровской нечисти. Высокий наступательный дух в войсках нужно было поддерживать и направлять на решение больших и трудных задач. И для этого делалось все.
Противник, несмотря на большие потери, понесенные в предыдущих сражениях, был еще силен. По приказу Гитлера на восток после тотальных мобилизаций подбрасывались новые резервы. Везде, где только можно, гитлеровцы снимали боеспособные части и срочно перебрасывали их на советско-германский фронт, особенно на участок от Черного моря до Припяти, который считали наиболее уязвимым. Сюда из Франции, Югославии, Дании, Германии спешно были передислоцированы четырнадцать дивизий, из них три танковые. Лихорадочно оборудовали фашисты рубеж обороны, строили укрепленные полосы по Южному Бугу, Днестру, на границах Румынии. Ряд городов — Ковель, Тернополь, Хотин, Каменец-Подольский, Могилев-Подольский, Яссы и другие — они объявили «крепостями» и приспосабливали их к упорной обороне. Комендантами в них назначались самые фанатичные нацисты, которым давалась неограниченная власть.
Разумеется, советское командование знало об этих мероприятиях и расчетах противника, однако приостанавливать наступление не намеревалось. Наоборот, еще в ходе зимней кампании Ставкой был разработан план освобождения всей Правобережной Украины. Уже 18 февраля, фактически еще при завершении Корсунь-Шевченковской операции, войска 1-го Украинского фронта получили указание готовиться к дальнейшему наступлению. Почти без паузы было решено начать новую операцию, вошедшую в летопись Великой Отечественной войны под названием Проскурово-Черновицкой.
Перед войсками нашего фронта у немцев были две танковые армии — 1-я и 4-я. Всего в них насчитывалось одна моторизованная, четырнадцать пехотных и десять танковых дивизий, а также одна мотострелковая бригада, действия которых поддерживала авиация 4-го воздушного флота. По данным нашей разведки, наиболее уязвимым у противника был левый фланг. Вот почему сюда и было решено нанести главный удар из района Шепетовки в общем направлении на Чертков силами нашей 60-й общевойсковой, а также 3-й и 4-й танковых армий. Ставилась задача расчленить группировку противника между Тернополем и Скалами, выйти к Карпатам, перерезав основную и, по сути, единственную железнодорожную магистраль, питающую южную группу гитлеровских войск. В результате немцы были бы вынуждены перейти на снабжение через Румынию, то есть путем, который вдвое длиннее и, конечно же, значительно сложнее.
По решению командарма И. Д. Черняховского районом прорыва обороны противника был установлен участок нашего корпуса. Таким образом, мы как бы ставились на острие главного удара.
К 24 февраля части корпуса занимали рубеж Хотень-2, Плужное, Плешин, составляющий примерно 50 километров по фронту. Непосредственного соприкосновения с противником мы не имели. Дело в том, что корпус располагался в лесах, удобных для маскировки войск, а впереди была совершенно открытая, невыгодная в тактическом отношении местность. Кроме того, от линии Плужное, Михля до реки Горынь тянулась низина, залитая во многих местах водой. Вот почему между нами и немцами, оборона которых проходила по реке, была нейтральная зона шириной до 40 и глубиной 12–15 километров, в которой действовали разведгруппы. Помимо того, как у нас, так и у противника стояло местами боевое охранение.
25 февраля во второй половине дня корпус получил приказ командарма: для подготовки к предстоящей операции под прикрытием передовых отрядов уничтожить подразделения противника в нейтральной зоне, выйти на линию Ямполь, Белогородка к реке Горынь, с ходу захватить и удержать плацдармы на ее южном берегу, после чего приступить к инженерному оборудованию исходного района для наступления.
Прочитав шифровку, генерал Чуваков задумался, медленно прошелся по комнате, остановился у окна. По стеклу сползали тяжелые капли дождя. День был пасмурный, в доме царил полумрак.
— Да-а, погодка, — покачал он головой. — Ног из грязи не вытянешь.
К этому времени комкор уже оправился от контузии, так и не согласившись лечь в медсанбат хотя бы на день.
— Трудненько нам будет, — продолжал Никита Емельянович. — Всю артиллерию надо переводить на конную тягу. Иначе пехота останется без огневого прикрытия. Машины не пройдут даже по дорогам…
Глубина колеи на дорогах достигала 60–80 сантиметров. «Виллисы», считавшиеся вездеходами, и те застревали на околицах Белотина, где располагался штаб корпуса. Артиллерии же предстояло в ходе боя маневрировать не только огнем, но и, как говорится, колесами.
— Нам надо иметь хотя бы один маршрут, идущий вдоль фронта, — предложил я.
Чуваков тут же повернулся к полковнику Квашневскому:
— Верно. Будем прокладывать рокадную дорогу. Мобилизуем все внутренние резервы. Кроме того, надо связаться с местными властями и попросить у них помощи. Думаю, не откажут. — Комкор покосился на корпусного инженера, находившегося тут же. — Не забудьте, что нам еще предстоит готовить маршруты и переправы не только для себя, но и для танкистов. Следует обеспечить ввод в сражение двух танковых армий. А это при такой распутице очень нелегко!
— Понимаю, товарищ генерал, — отозвался капитан И. Т. Макурин. — Надо — значит, сделаем. Мы уже подготовили предварительный расчет, по которому должны восстановить и проложить заново до тридцати километров дорог. Без помощи местного населения нам, конечно, не обойтись.
Постучавшись, вошел высокий плечистый генерал с худощавым волевым лицом, в мокрой от дождя плащ-накидке. Увидев Чувакова, он козырнул, представился:
— Командир триста пятьдесят первой стрелковой Шепетовской дивизии генерал Козик…
Мы уже ждали это соединение, зная, что оно вводится в состав корпуса.
— Что-то вы задержались, Емельян Васильевич, — заметил Чуваков, протягивая руку комдиву. — Теперь придется поторопиться.
Никита Емельянович подозвал Козика к карте и показал район, где его дивизия должна сменить 280-ю стрелковую — нашего соседа слева. Мы тут же прикинули расстояние, которое предстояло пройти дивизии Козика, и поняли, что раньше трех часов ночи он на месте не будет. Начало же действий передовых отрядов, которые должна была выделить 351-я, было назначено генералом И. Д. Черняховским на 8 утра. Так что на рекогносцировку своей полосы наступления времени почти не оставалось. Как показал опыт войны, смену и перегруппировку частей нужно производить хотя бы за сутки. К чести генерала Е. В. Козика и его начальника штаба полковника Г. М. Каравана, проявившего предельную оперативность, воины дивизии сумели в срок выполнить поставленную комкором задачу.
Когда генерал Козик собирался уходить, его вызвался проводить заместитель командира корпуса полковник С. М. Черный.
— Я знаю тот район, Никита Емельянович, — сказал он Чувакову, — все покажу, а потом останусь в дивизии и пройду с ней до реки Горынь.
Чуваков бросил на своего боевого товарища быстрый и суровый взгляд. Казалось, что вот-вот у него сорвется какое-нибудь крепкое словцо. Но он только суховато сказал:
— Нет, Степан Макарович, вы мне будете нужны здесь.
Я понял комкора. Всем нам был памятен недавний случай, происшедший с С. М. Черным под Славутой. Чуваков приказал ему выехать к Петренко для уточнения обстановки на месте. Сначала все шло хорошо. Степан Макарович вместе с передовым отрядом 226-й дивизии двинулся в направлении Славуты и, когда немцы перешли в контратаку, даже помог командиру организовать отпор. Однако дальше он поехал вперед сам, не дождавшись подхода подразделений, которые двигались медленно. В поле бушевала метель, и трудно было ориентироваться. Черный добрался-таки до Славуты, оставленной уже к тому времени противником. Но он, разумеется, этого не знал и действовал, как говорится, наугад. При возвращении назад заместитель комкора напоролся на немцев, отходивших в западном направлении. Группа их оказалась немногочисленной, и полковник решил захватить ее в плен. Человек он был по натуре горячий, начинал войну командиром разведроты и привык смотреть в лицо опасности. Завязалась схватка. Однако гитлеровцы оказали сильное сопротивление. Вскоре к ним присоединилась еще одна группа, вышедшая из лесу. Черному с тремя сопровождающими его автоматчиками пришлось отходить, отстреливаясь. Адъютант его капитан И. Акимов был убит, один из бойцов ранен. Потом Степан Макарович получил от Чувакова не очень-то приятное внушение. «Ишь какой молодец-удалец нашелся! — сказал тогда комкор. — Помните, что каждый должен знать свое место в боевом строю».
Больше, правда, полковник Черный не допускал таких промахов. Исполнительный, знающий офицер, он понимал душу бойца и пользовался среди личного состава большим авторитетом. Через некоторое время Степан Макарович ушел от нас: он был назначен командиром 2-й гвардейской воздушно-десантной дивизии.
* * *
Подготавливая форсирование реки Горынь, мы учитывали, что оборона противника по ее южному берегу построена отдельными узлами и опорными пунктами с гарнизонами в 50–200 человек, а промежутки между ними прикрывались огнем. Но зато в районе Ямполя у немцев был сосредоточен значительный резерв пехоты и до 50 танков. Обладая большой маневренностью, эти силы могли в короткие сроки выдвинуться на угрожаемое направление. Исходя из этого, Н. Е. Чуваков решил построить боевой порядок корпуса в один эшелон и форсировать Горынь одновременно в нескольких местах, чтобы гитлеровцы не смогли определить, где наносится главный удар. По первоначальному плану, разработанному штакором, основная группировка артиллерии сосредоточивалась в полосе 8-й стрелковой дивизии, на нашем правом фланге. Туда же нацеливалась и приданная нам 1-я гвардейская артиллерийская дивизия. Но поскольку в ходе боя могли возникнуть самые непредвиденные обстоятельства (так оно, кстати, потом и случилось), мы предусмотрели и другой вариант — использование артиллерии с маневром ее в центр боевого порядка.
Преодолеть расстояние, отделяющее нас от реки, предстояло передовым отрядам. Под их прикрытием выдвигались основные силы дивизий. Они должны были вступить в бой непосредственно при форсировании Горыни.
Накануне наступления почти все операторы выехали в части. Майор А. П. Федоров отправился в 8-ю дивизию. Туда же вскоре прибыл и я, поскольку именно там решалась главная задача. Майор К. Г. Андриевский был направлен в 351-ю стрелковую, а майор В. Е. Салогубов — в 226-ю. На месте с генералом Чуваковым остались лишь В. С. Новиков и И. Б. Смирнов.
Утром 26 февраля части корпуса перешли в наступление. Сбивая противника с промежуточных рубежей, передовые отряды 8-й стрелковой во взаимодействии с одним батальоном 4-го гвардейского танкового корпуса первыми вышли к реке Горынь на участке Германка, Вариводки, Ляховцы. Однако переправиться на другой берег они не смогли, остановленные сильным артиллерийским и пулеметным огнем.
В полдень я доложил комкору, что дивизия несет большие потери — зеркало реки простреливается насквозь, нет никакой возможности пустить в ход лодки и плоты, — и разумнее всего приостановить здесь наступление. Никита Емельянович согласился. Важно также было, что к этому времени у нас наметился успех на левом фланге. Генерал Козик сообщил, что один из его передовых отрядов сумел закрепиться на южном берегу Горыни. Вскоре подразделения 351-й дивизии захватили мост в районе Покащевки, и в ночь на 27 февраля ее главные силы начали переправу. Рано утром мне позвонил Андриевский (к тому времени я уже вернулся на КП корпуса) и радостно доложил, что дивизия расширила плацдарм в ширину до десяти километров и в глубину — от четырех до шести. Узнав об этом, Чуваков тут же приказал полковнику Петренко как можно скорее развить успех соединения Козика, чтобы немцы не успели опомниться. Это распоряжение было продублировано нашим оператором майором В. Е. Салогубовым, который к исходу дня сообщил, что 226-я дивизия тоже форсировала Горынь и расширила плацдарм еще на восемь километров.
Это заставило немцев снять основную часть танков из района Ямполя и перебросить их в район Белогородки. Они хотели во что бы то ни стало ликвидировать наш плацдарм. Одна за другой последовали контратаки крупными силами пехоты с 30 танками.
Нелегко пришлось нашим частям, не успевшим еще ни врыться в землю, ни как следует организовать систему огня. Особенно трудное положение сложилось на участке 1161-го стрелкового полка 351-й дивизии, где как раз находился К. Г. Андриевский, рассказавший потом о подробностях боя. На позиции полка шло до 15 танков противника и до четырех батальонов пехоты. Артиллерии в наших боевых порядках было еще мало, поэтому основную борьбу с танками пришлось вести пехоте. И тут бойцы проявили подлинное бесстрашие и умение. Созданные заблаговременно из наиболее стойких и мастерски владеющих оружием красноармейцев команды истребителей танков выдвигались вперед и гранатами, минами, прикрепленными к длинным шестам (с их помощью мины подсовывались под гусеницы), подрывали вражеские машины, не давая им продвинуться вперед. Командир части подполковник Д. М. Банюк, находясь во втором батальоне, лично руководил отражением атаки. Он сумел так организовать огонь, что вражеская пехота была отсечена от танков и залегла. Стремительной контратакой гитлеровцы были отброшены назад. Полк продвинулся еще на несколько сот метров.
В тот день, 28 февраля, отважно сражались и воины 226-й дивизии. Они стойко обороняли захваченный плацдарм, отражая многочисленные атаки противника.
На одну из рот 987-го полка майора А. И. Иванова надвигалось до сотни гитлеровцев в сопровождении шести танков. Превосходство врага было явное. Командир роты лейтенант В. Ф. Котов запретил открывать огонь без его команды. Немцы были уже метрах в ста, рота молчала: дисциплина в бою соблюдалась свято. Кое-кто из красноармейцев, особенно молодых, заволновался. Люди нетерпеливо поглядывали на командира: скоро ли? Но лейтенант Котов, обладавший завидной выдержкой, молчал. Воевал офицер уже второй год, а для пехотного командира это срок немалый.
И когда считанные десятки метров отделяли гитлеровцев от наших окопов, последовала наконец долгожданная команда «Огонь!». Первые же залпы, сделанные почти в упор, буквально скосили бежавших впереди солдат противника. Остальные пришли в замешательство. Истребители танков подбили сразу две машины. Через несколько минут загорелась третья. Огонь усиливался, гитлеровцы несли большие потери и вскоре начали откатываться на исходные позиции.
За мужество и высокое командирское мастерство, проявленные в этом бою, лейтенант В. Ф. Котов был награжден орденом Красного Знамени.
Большую роль при отражении танковых атак сыграли полковые артиллеристы. Они буквально на руках перетаскивали пушки на южный берег Горыни. Орудия были поставлены в боевые порядки пехоты на прямую наводку. Батарейцы сражались геройски. Хорошо помню одного из них — рослого, широкоплечего красавца курянина с круглым, добродушным лицом. Он, Матвей Константинович Дербунов, командовал взводом 76-мм пушек в 985-м стрелковом полку все той же 226-й дивизии.
В бою под селом Гулевицы гитлеровцы бросили на левый фланг полка до двух батальонов пехоты и восемь танков. Два из них двигались прямо на позицию артиллеристов. Старший сержант Дербунов сам стал на место наводчика первого орудия. Двумя выстрелами он подбил одну машину. В это время рядом разорвался снаряд. Дербунову землей запорошило глаза, осколком зацепило бедро. Но воин не оставил места у панорамы. Протерев глаза и наспех перетянув рану, он продолжал вести огонь и вскоре поджег еще один танк. Но тут неожиданно из-за бугра вывернулась третья машина. Поливая наши окопы из пулеметов, она двинулась прямо на огневую позицию взвода Дербунова. Матвей приказал быстро развернуть орудие и, прицелившись, выстрелил. Танк замер метрах в пятидесяти от пушки.
Вскоре старший сержант М. К. Дербунов за проявленное мужество был награжден орденом Отечественной войны I степени.
Поскольку обстановка на левом фланге усложнилась и немцы продолжали контратаковать, комкор решил перебросить туда на усиление группировки приданную нам 1-ю гвардейскую артиллерийскую дивизию. Сделать это было не так-то легко. Даже «студебеккеры», имеющие большую проходимость, застревали. Люди выбивались из сил, помогая передвижению техники. Все прекрасно понимали, что от них сейчас во многом зависит успех боя на плацдарме.
К указанному сроку орудия были установлены на новых позициях. Своим огнем они помогли 351-й и 226-й стрелковым дивизиям отбить многочисленные атаки противника и удержать плацдарм.
Тем временем на участке 8-й стрелковой дивизии создалась благоприятная для нас обстановка. Сняв отсюда общевойсковой и танковый резервы, немцы ослабили свою оборону. Об этом сразу же стало известно штабу дивизии, которым руководил опытный специалист, человек большого тактического кругозора полковник Петр Ефимович Шелковенков. Когда он сообщил генералу Смирнову о сложившейся ситуации и предложил воспользоваться ею, комдив согласился с ним. Позвонив мне, он сказал:
— Прошу доложить комкору, что мы можем начать форсирование реки ночью. Момент очень выгодный. Его не следует упускать!
Н. Е. Чуваков дал Смирнову разрешение действовать, и в ночь на 1 марта дивизия начала форсирование Горыни. Не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления, части высадились на южном берегу реки и стали быстро продвигаться вперед. Утром, часов около десяти, Шелковенков сообщил мне: соединением захвачен плацдарм протяженностью шестнадцать километров. Я поздравил его и выразил надежду, что он сделает все для закрепления достигнутого успеха.
По распоряжению генерала Чувакова на плацдарм, захваченный 8-й дивизией, была срочно переброшена 12-я бригада 4-го гвардейского танкового корпуса. Немного позже под прикрытием темноты на участки, занятые 351-й и 226-й дивизиями, была перебазирована 13-я танковая бригада того же корпуса. Теперь-то противнику было трудно сбросить наши войска с плацдарма. Все попытки гитлеровцев добиться этого окончились неудачей. Лишь на участке одного из полков 226-й дивизии они немного потеснили наши подразделения и захватили мост через реку в районе Сосновки. Однако остальные участки войска корпуса удерживали прочно.
Учитывая, что две дивизии — 351-я и 226-я — заняли плацдарм до 18 километров по фронту и около шести в глубину, Чуваков, обсудив с работниками штаба сложившуюся обстановку, решил перенести направление главного удара с правого фланга, как это намечалось ранее, в район Мокра Воля, ближе к левому флангу.
— Так и будем докладывать командующему армией, — подытожил наш разговор Никита Емельянович. — Он приезжает завтра.
В памяти отчетливо запечатлелся тот холодный мглистый день 1 марта. Дождя не было, но промозглая погода держалась уже неделю. Сырость пропитывала воздух, густой туман лежал в узких уличках поселка Белотин, куда 24 февраля передислоцировался КП корпуса. Накануне нам позвонили из штаба 60-й армии и сказали, что генерал Черняховский выехал в части и намеревается вскоре быть в корпусе. Ждали мы его с понятным нетерпением. Приезд командарма обычно предвещал важные события.
И. Д. Черняховский приехал сразу же после обеда. Был он, как всегда, энергичен, подтянут, подвижен. Глаза генерала поблескивали задорно, но на усталом красивом лице его можно было заметить озабоченность.
Командарм подтвердил печальную весть, которая уже дошла до нас: при объезде войск командующий фронтом Николай Федорович Ватутин был тяжело ранен украинскими буржуазными националистами (15 апреля он скончался). Мы все знали Ватутина лично, неоднократно встречались с ним, и поэтому эта утрата была для каждого особенно тяжелой.
— С сегодняшнего дня, — сказал Черняховский, открывая совещание, — по приказу Ставки в командование войсками нашего фронта вступил Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.
Просторная изба, которую мы занимали, была переполнена. Помимо оперативной группы, приехавшей с Черняховским, Чувакова, меня, Новикова, Макурина, Квашневского и начальника политотдела корпуса полковника Романова здесь находились оба командующих танковыми армиями генералы В. М. Баданов и П. С. Рыбалко со своими операторами, а также командир 1-й гвардейской артиллерийской дивизии генерал А. Н. Волчок.
Черняховский говорил негромко, размеренно, четко. Нам всегда нравилась его собранность и сдержанность. При постановке боевых задач он был подчеркнуто точен и предельно лаконичен. В напряженной тишине, стоявшей в комнате, отчетливо звучал его спокойный голос.
Нашему 23-му стрелковому предстояло, действуя на главном направлении совместно с частями 4-го гвардейского танкового корпуса, прорвать оборону противника и обеспечить ввод в сражение обеих танковых армий с рубежа Ляховцы, южная окраина Белогородки. Для усиления нам помимо 1-й гвардейской артиллерийской и 23-й зенитно-артиллерийской дивизий, уже бывших в нашем распоряжении, придавались 24-я гвардейская истребительно-противотанковая бригада и пять отдельных истребительно-противотанковых полков, а также два полка гвардейских минометов и три саперных батальона. Силы были, конечно, немалые, но и задача ставилась довольно сложная, особенно если учесть весеннюю распутицу и то количество боевой техники, которое предстояло пропустить по почти непроходимым дорогам. Естественно, что именно это и беспокоило всех в первую очередь.
— А как же будет обеспечиваться продвижение наших танковых колонн? — спросил генерал Баданов, едва командарм умолк.
Иван Данилович, развернув карту инженерного обеспечения операции, ответил:
— Двадцать третий корпус и инженерные части армии подготовят вам два маршрута. Первый — Плужное, Ляховцы. Второй — Белотин, Михнов.
— Маловато, — заметил с места генерал Рыбалко. — Хотя бы еще по одной дороге на армию.
— Понимаю ваше беспокойство, но… нам с имеющимися инженерными средствами дай бог справиться с двумя маршрутами. Кроме того, еще предстоит завершить постройку и восстановление двенадцати мостов грузоподъемностью от шестнадцати до шестидесяти тонн через Горынь…
— Мы решили добавить строительство еще четырех мостов, товарищ командующий, — подсказал армейский инженер. — Иначе танковые армии не пройдут.
— Вот видите! — воскликнул Черняховский. — Уже не двенадцать, а шестнадцать мостов. Представляете, какой это объем работ!
— Тогда возникает законный вопрос, — поднялся Рыбалко. — Как быть с авиационным прикрытием? Ведь танки, вытянувшиеся длинной кишкой, при выдвижении для ввода в сражение будут прекрасной мишенью для воздушного противника…
— Резонно, Павел Семенович, — отозвался командарм. — Если позволит погода, истребительно-авиационное прикрытие будет осуществляться по особому плану фронта, о чем вы, очевидно, частично знаете.
Большое внимание на совещании было уделено вопросам взаимодействия, особенно до рубежа ввода в сражение танковых армий. Черняховский в деталях разобрал все варианты возможных действий, тщательно согласовал по месту и времени боевые усилия соединений, порядок пропуска танков через боевые порядки пехоты, их артиллерийское и инженерное обеспечение.
После перерыва на картах была проведена военная игра на тему предстоящей операции. Н. Е. Чуваков доложил И. Д. Черняховскому, что, по его мнению, главный удар корпус должен наносить своим левым флангом, прорывать оборону противника смежными флангами 351-й и 226-й дивизий на участке Мокра Воля, Белогородка, но для этого он будет просить командарма сузить полосу наступления корпуса, которая в настоящее время достигает 50 километров.
— А как вы полагаете, где лучше всего наметить рубежи ввода в сражение танковых армий? — поинтересовался Черняховский.
Мы заранее думали над этим вопросом и пришли к единому мнению. Поэтому Чуваков уверенно ответил, что эти рубежи выгоднее определить для 4-й танковой армии — Вязовец, Погорельцы, а для 3-й — Окоп, Белогородка.
Рыбалко и Баданов согласились с комкором. И Черняховский остался доволен таким единодушием. Затем он дал несколько вводных о предполагаемых контрмерах противника и «проиграл» наши наиболее целесообразные ответные действия. Это позволило участникам совещания хорошо уяснить и порядок предстоящих боевых действий, и свое место в выполнении поставленных задач, что потом очень благотворно сказалось на ходе операции.
Подводя итоги, командарм подчеркнул, что нам оказана большая честь: в полосе корпуса будут одновременно вводиться две танковые армии — подобного в истории войны еще не было. Это, конечно, ко многому нас обязывало.
Совещание закончилось поздно. Все сразу заторопились в части. Собрался уезжать и Черняховский.
— Может быть, останетесь у нас переночевать, товарищ командующий? — предложил генерал Чуваков.
— За приглашение спасибо. Но… — Черняховский развел руками, — извини, Никита Емельянович, некогда. Отдыхать будем в основном после войны. — Он улыбнулся и протянул Чувакову руку. — Да и тебе, вероятно, сегодня не придется поспать. Поезжай-ка в двести двадцать шестую и наведи там порядок. Даю вам пять часов, чтобы восстановить положение!..
* * *
На плацдарме в 226-й дивизии оборонялись два полка. Командовали ими еще молодые, недавно назначенные на эти должности офицеры — майор А. И. Иванов и капитан С. М. Цехмистро, люди горячие, отважные, но не имевшие большого боевого опыта. Дрались воины упорно. Оба полковых НП находились почти на линии передовых окопов, откуда Иванов и Цехмистро руководили боем. Но если 987-му стрелковому ценой больших усилий удалось остановить врага, а затем и вернуть утраченные позиции, то 989-й полк не выдержал танковых ударов противника и начал отходить. Немцы, как уже было сказано, захватили на его участке мост через Горынь, который был очень нужен для предстоящего наступления.
На левом фланге полка Цехмистро был отрезан и прижат к самому берегу батальон капитана И. А. Топоркова. Гитлеровцы хотели во что бы то ни стало сбросить его в Горынь, однако, несмотря на превосходство в силах, особенно в танках, не смогли этого сделать. Подразделение закрепилось на узком участке и больше не отступило ни на шаг. Топорков, воевавший третий год (он имел ранение, был награжден двумя орденами, а за описываемый бой комбат получил третий — орден Красного Знамени), быстро восстановил систему огня, связался со штабом полка по рации и попросил помочь ему артиллерией. Гитлеровцы несколько раз атаковали батальон, но безуспешно.
Когда я ночью позвонил В. Я. Петренко, чтобы узнать, как у него дела, и предупредить о приезде комкора, комдив сказал:
— Меры уже принимаем, Сергей Александрович. Решили провести ночную атаку.
— Какими силами?
— Двумя полками во взаимодействии с танкистами.
— А успеете ли подготовиться?
— Раз надо, должны успеть. Как твое мнение?
— Думаю, Чуваков утвердит ваше решение.
Потом мне Петренко сообщил, что прибывший на НП дивизии Чуваков одобрил его план, только добавил, что и батальону Топоркова необходимо атаковать противника.
Начало атаки было назначено на два часа ночи 2 марта. Таким образом, Петренко и его штабу во главе с подполковником В. Ф. Наумовичем пришлось решать эту задачу в очень ограниченные сроки. А сделать предстояло многое. Правда, артиллерию они стали подтягивать к реке заблаговременно. Но всякое ее продвижение было связано с большими трудностями. Пушки, к тому времени переведенные на конную тягу, тонули в непролазной грязи. Бойцам приходилось впрягаться в лямки и тащить орудия, помогая лошадям. Нужна была величайшая организованность, чтобы осуществить смену огневых позиций в столь сжатые сроки. И тут очень хорошо проявил себя командующий артиллерией дивизии полковник Б. Г. Кляцких, отличившийся еще при форсировании Днепра. Все эти дни Борис Генрихович находился в артиллерийских частях и лично руководил перегруппировкой. Около двух часов ночи он доложил полковнику Петренко, что орудия установлены на указанных им позициях и готовы к открытию огня. Только после этого комдив обратился к Чувакову, остававшемуся на НП дивизии, и попросил разрешения начать атаку.
После короткого, но сильного артналета 985-й полк и полк С. М. Цехмистро поднялись в атаку. Первой на злополучный мост, который уже не раз переходил из рук в руки, ворвалась рота лейтенанта Т. Е. Клементьева из 989-го полка. Немцы взорвали один из пролетов. Но это не остановило наших бойцов. Они перебросили через провал веревки, потом бревна. Через несколько минут воины уже атаковали фашистские окопы, расположенные вдоль берега. Подразделения 985-го полка на плечах отступающего противника ворвались в деревню Сосновка. Вместе с ними действовал также и батальон капитана Топоркова.
В десять утра Н. Е. Чуваков доложил генералу Черняховскому, что его приказ выполнен. 226-я стрелковая Глуховско-Киевская Краснознаменная дивизия не только вернула утраченные позиции, но и значительно расширила захваченный плацдарм. Мост через Горынь действует: взорванный пролет восстановлен саперами.
Пока происходили описываемые события, штаб корпуса развернул работу по подготовке предстоящего наступления. В связи с тем что изменялось направление главного удара (об обстоятельствах, заставивших комкора сделать это, уже рассказывалось выше), предстояло не только все рассчитать, перепланировать заново, но и проделать еще массу дополнительной работы. К району Мокра Воля, в частности, нужно было перегруппировать большое количество войск и особенно артиллерии, инженерных средств, перенацелить транспорт, подвоз боеприпасов, завершить большой объем дорожных работ. Задача это нелегкая, и выполнить ее в ходе боевых действий очень сложно.
В течение почти двух суток штаб корпуса, все отделы и службы не имели ни минуты отдыха. Для разработки проекта боевого приказа, плановой таблицы боя, схемы огней артиллерии по периодам артнаступления и плана контроля за выполнением решения комкора мы выделили специальную группу во главе с Василием Семеновичем Новиковым, работавшим, кстати, у нас последние дни, так как вскоре он ушел на повышение. В группу вошли операторы Андриевский и Федоров, представители танковых армий и 1-й гвардейской артиллерийской дивизии, а также начальник штаба артиллерии корпуса майор С. П. Михайлов, начальник отдела связи подполковник A. Ф. Шацкий и начальник штаба тыла подполковник B. И. Бочкарев. Им отвели специальную комнату, куда никому, кроме комкора, меня и В. А. Квашневского, входить не разрешалось.
Особое внимание при планировании было обращено на обеспечение войск в связи с распутицей: передвижение артиллерии, подвоз боеприпасов, питания, эвакуацию раненых и организацию связи. По предложению Алексея Федоровича Шацкого связь была организована многоканальная — по линии основных КП и отдельно по линии НП, что обеспечивало ее бесперебойность на весь период прорыва. С вводом в сражение танковых армий планировалось перейти на осевое направление связи с подачей шлейфов от штадивов. Основной упор при этом был сделан на сочетание работы проводных и радиосредств связи.
При планировании пришлось пересматривать и построение боевых порядков дивизий. Дело в том, что по распоряжению генерала Черняховского, поскольку мы находились на острие главного удара армии (командарм учел здесь и просьбу Н. Е. Чувакова), фронт, занимаемый нами, был значительно сужен. 8-я стрелковая дивизия сдала часть участка обороны в 12 километров соседу справа — 28-му корпусу, а 351-я свои 14 километров — правофланговому полку 280-й дивизии 18-го гвардейского стрелкового корпуса. Таким образом, у нас остался участок фронта шириной всего 27 километров. В связи с этим высвободившаяся 351-я дивизия к утру 3 марта была выведена в район Ляховцы для использования ее в центре боевого порядка.
На направлении главного удара было сосредоточено 564 орудия и миномета и, кроме того, два полка гвардейских минометов, то есть больше сорока установок М-13. Для прорыва очаговой обороны противника такого количества было достаточно.
Части 351-й и 226-й стрелковых дивизий должны были прорвать оборону противника на участке Мокра Воля, выйти на рубеж Вязовец, Погорельцы, Белогородка и обеспечить проход через свои боевые порядки сил 3-й и 4-й танковых армий. В полосе действий 8-й стрелковой на правом фланге оставался лишь один истребительно-противотанковый полк и пушечно-артиллерийская бригада на тот случай, если немцы вздумают все-таки контратаковать из района Вязовец, где у них сосредоточивалось еще довольно значительное количество танков. Очень правильно — и бой это подтвердил — была нами использована 1-я гвардейская артиллерийская дивизия. Оставаясь в распоряжении командира корпуса как мощный огневой кулак, она была поставлена в центре боевых порядков для создания массированного огня на любом направлепии в полосе прорыва.
Артподготовка планировалась нами продолжительностью сорок минут. Поскольку у противника не было сплошного рубежа обороны, огонь намечалось вести по всем опорным пунктам, артиллерийским и минометным батареям, районам скопления пехоты и танков.
Времени для подготовки наступления, как всегда, было мало. Операторы, за исключением майора А. П. Федорова и капитана И. Б. Смирнова, выехали в дивизии, чтобы на месте конкретно довести до командиров частей боевые задачи и проверить, как они выполняются войсками. Федоров же и Смирнов под руководством подполковника В. С. Новикова занялись оформлением боевой документации.
Оперативно, с предельной нагрузкой работали все отделы и службы штаба корпуса. Особенно трудно было в тот период саперам, которыми по-прежнему руководил капитан И. Т. Макурин. Сам он почти все время находился в частях, создавая специальные подвижные отряды для обслуживания дорог и их содержания в ходе боя.
На рассвете 4 марта после мощной артиллерийской подготовки соединения 60-й армии перешли в наступление. В то утро на командном пункте корпуса, как это обычно бывает в начале большого наступления, царило напряжение. Каждый с тревогой и надеждой ждал первых вестей с передовой. Как там пойдут дела? Удастся ли прорвать оборону противника? Насколько велики будут потери? Особенно нервничали корпусной инженер И. Т. Макурин и заместитель командира корпуса по тылу подполковник Г. Ф. Величко. Один из них шагал по блиндажу из угла в угол, другой беспрерывно курил. Я понимал их: погода оставалась скверной — шел дождь, и проходимость техники и подвод была сильно ограничена. А тому же Величко с его тыловиками предстояло на гужтранспорте ежедневно подвозить около 60 тонн боеприпасов и 30 тонн фуража, не считая продовольствия и иного имущества — тоже десятки тонн.
Макурин, более нетерпеливый, несколько раз подходил ко мне, спрашивал:
— Ну как там, товарищ полковник? Продвинулись?
Обычно меня опережал с ответом сидевший неподалеку начальник политотдела полковник А. И. Романов:
— Выдержки побольше, товарищ инженер! Дайте срок, продвинутся!
В голосе его звучала непоколебимая уверенность. Я так же, как и Макурин с Величко, опасался, что техника и особенно артиллерия отстанут от танков и пехоты. Темп наступления планировался довольно высокий: до 13–15 километров в сутки. А наступать ведь без огневого сопровождения…
Опасения наши, кстати, оправдались, но значительно позже — в глубине. К четвертому дню наступления истребительно-противотанковая артиллерия отставала на сутки, а гаубичная и пушечная — на двое. Орудия, сопровождавшие пехоту в боевых порядках, не имели уже достаточного количества боеприпасов и не могли надежно подавлять встречающиеся очаги сопротивления. И это замедляло наше продвижение на отдельных направлениях.
Часов в одиннадцать утра поступило наконец первое донесение от Василия Яковлевича Петренко. Он сообщил, что прорвал оборону гитлеровцев на своем участке и, обходя с востока группировку противника в Жмерицах и Мокрой Воле, продвигается вперед, встречая довольно сильное сопротивление.
Вскоре пришла весть и от генерала А. С. Смирнова. Его дивизия, не встречая серьезного сопротивления, подходила к указанному ей рубежу — Вязовец, Долгаевка.
В заданном темпе продвигалась и 351-я стрелковая. Генерал Е. В. Козик донес, что его 1161-й полк окружил небольшую группировку противника в районе Новой Гребли, а 1159-й и 1157-й стрелковые, разгромив врага под Мокрой Волей, развивают наступление в направлении Денисовки.
В полдень мы получили долгожданное сообщение о том, что по выходу корпуса на рубеж Вязовец, Чолгузов, Окопы, Белогородка в прорыв введены части 3-й и 4-й танковых армий. Они продвигались на юг и юго-восток в сторону Проскурова.
— Свершилось то, за что мы больше всего переживали, — обрадованно сказал мне полковник Романов после звонка Чувакова на командный пункт. Комкор, конечно, первым узнал о вводе танковых армий, так как все это время находился на наблюдательном пункте, расположенном на южном берегу Горыни.
Начальник политотдела, повеселев, надел шинель и заторопился к выходу.
— Поеду к Петренко, — сказал он мне. — У него, пожалуй, сейчас складывается самая трудная обстановка.
С вводом в сражение армий Баданова и Рыбалко 226-я дивизия во взаимодействии с частями 4-го гвардейского танкового корпуса разгромила вражескую группировку в районе Белогородки. Части штурмовой бригады СС «Лангемарк», опасаясь окружения, начали поспешно отходить в направлении поселка Туровка. В этот момент немецкое командование стало выдвигать из Проскурова в район Базалии танковую дивизию СС «Адольф Гитлер», чтобы нанести контрудар по прорвавшимся частям 3-й танковой армии. В полосе же наступления корпуса у противника действовало до полутора дивизий пехоты, один артполк и до 70 танков и самоходок. Эти данные начальник разведотдела корпуса майор Ф. С. Курнышев доложил Чувакову, когда мы поздно вечером собрались на КП.
— А поконкретнее можно? — спросил Никита Емельянович.
— Можно и поконкретнее, — спокойно отозвался Курныгаев. Он был удивительно хладнокровным человеком. В любых, даже самых драматических, обстоятельствах поступал осмотрительно, не торопясь. — Против нас действуют части шестой танковой дивизии противника, остатки разбитой двести девяносто первой пехотной дивизии, курсанты танковой школы СС, офицерская штрафная рота, а также шесть саперных строительных батальонов.
— А эти-то зачем здесь? — удивился Чуваков.
— Их задачей до последнего времени была охрана железнодорожной магистрали Проскуров — Тернополь. Ну а сейчас уже не до охраны.
— Не до жиру, быть бы живу, — усмехнулся комкор.
Он пометил что-то на своей рабочей карте и, отпустив разведчика, повернулся ко мне: — Медленно мы продвигаемся, медленно…
— Но за первый день части с боями прошли от десяти до четырнадцати километров, — заметил я. — Если учитывать распутицу, не так уж и плохо.
Генерал Чуваков потер ладонью утомленные глаза. Чувствовал он себя неважно, где-то простудился. Да и последствия контузии, как видно, все еще сказывались. Вид у комкора был нездоровый, но он никогда не жаловался, а от медиков, которые рекомендовали подлечиться, отдохнуть, только раздраженно отмахивался: «Некогда, некогда…»
— Надо принять меры против угрозы на левом фланге, — после паузы вновь заговорил Чуваков. — Немцы определенно готовят там контрудар и нанесут его в ближайшие же дни. — Он подозвал полковника Квашневского: — Надо, Владимир Александрович, любой ценой подтянуть завтра артиллерию к району Базалия.
Офицер хотел что-то возразить, но комкор жестом остановил его.
— Понимаю, что трудно. Но надо! — Он повернулся ко мне: — Подготовьте распоряжение полковнику Петренко: быть в готовности к отражению контратак из района Базалии. И, кроме того, Сергей Александрович, необходимо усилить двести двадцать шестую дивизию саперами. При необходимости пусть ставят минные поля внаброс на путях возможного движения немецких танков. Хоть этим мы сможем как-то компенсировать недостаток артиллерии. Ну и о своих группах истребителей танков тоже пусть по забывают. Напомните им об этом…
* * *
Весь день 5 марта соединения корпуса продолжала продвигаться вперед. Но если на участках 8-й и 351-й дивизий противник, отступая, прикрывался лишь заслонами, которые, как правило, сбивались с ходу, то против 226-й стрелковой, как и предсказывал комкор, сопротивление здесь начало нарастать. Гитлеровцы бросили в контратаку до полка пехоты, 30 танков, и они настойчиво пытались остановить наше наступление.
В этом встречном бою хорошо проявил себя Василий Яковлевич Петренко. Прежде всего он упредил противника в захвате выгодного рубежа, что впоследствии сыграло немаловажную роль. Фашисты вынуждены были контратаковать из низины, да еще по раскисшей целине, они конечно же двигались медленно, и наши бойцы уничтожали их еще на подходе. Артиллерии в боевых порядках у полковника Петренко было мало, но он сумел так расставить орудия, что они вели в основном фланговый, наиболее уязвимый для танков огонь. Хорошо поработали и группы истребителей танков. Совместно с саперами они уничтожили свыше десятка машин. Выбрав момент, когда немцы уже выдыхались, командир дивизии поднял своих людей в атаку. Гитлеровцы начали отступать.
За пять дней корпус продвинулся с боями на 60–65 километров и достиг рубежа Молчанувка, Куриловка, Левковцы. Таким образом, мы проходили по 13–15 километров в сутки. Темп был такой, как мы и планировали. И все-таки, если бы не отставали так артиллерия и боевой обоз, корпус мог бы наступать гораздо быстрее. Кроме того, части имели слабое взаимодействие с танкистами. Довольно тщательно спланированное, оно в ходе боя часто нарушалось. Наши полки теряли связь с танковыми бригадами. Я был вынужден трижды посылать в штаб 3-й и 4-й армий начальника автобронетанковых войск корпуса подполковника Ф. И. Андреева. Однако если он и восстанавливал утраченное взаимодействие, то не надолго. И повинны были в том не только танкисты. Подводя впоследствии итоги боев, мы указали на это комдивам. Оперативным отделом была составлена по мартовской операции специальная разработка с анализом как положительного опыта, так и недостатков. Этот документ тщательно изучали все офицеры, и он сослужил нам неплохую службу. На конкретном боевом опыте люди осваивали умение воевать, перенимали все лучшее, положительное, учились избегать ошибок.
8 марта совместными усилиями 226-й и 351-й дивизий была взята Базалия. Остатки разбитых немецких подразделений, бросая технику, отступили в сторону Проскурова. В тот же день одновременно в нескольких местах северо-западнее Скалата части 8-й стрелковой вышли на железную дорогу Проскуров — Терпополь. Тогда же, как нам стало известно, 4-я танковая армия, сломив сопротивление противника в районе Волочиска, захватила большой участок железной дороги Львов — Одесса. Таким образом, была выполнена одна из основных задач операции 1-го Украинского фронта: перерезаны главные магистрали, питающие из Германии через Польшу всю группу немецких армий «Юг».
Разумеется, фашистское командование не могло примириться с этим. Оно попыталось задержать наше наступление, тем более что выход войск 1-го Украинского на линию Тернополь, Проскуров и 2-го Украинского на Южный Буг создал угрозу окружения 1-й танковой армии гитлеровцев. К участкам прорыва немцы срочно подбрасывали резервы. В это время против сил 1-го Украинского фронта по приказу Гитлера было введено в сражение дополнительно пятнадцать дивизий. С 8 марта на рубеже Тернополь, Волочиск, Проскуров завязались ожесточенные бои. Проскуровская группировка противника была поставлена в катастрофическое положение и делала все, чтобы не дать нам отрезать ее окончательно с запада.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.