Мой отъезд из Москвы

Мой отъезд из Москвы

Мой резкий протест по поводу процесса Волфмана очень не понравился НКИД. В ответ и отместку тут же было дано распоряжение газетам начать кампанию против латвийского посольства, без санкций НКИД пресса ничего не имела права писать об иностранных представителях и представительствах. К общему изумлению, было опубликовано, что 11 февраля 1929 года в московском суде разбирался «спекулятивный процесс» латвийского коммерческого атташе Блументаля. Никто, в том числе и он, не знали, что такой процесс вообще состоялся. Если так, о нем власти должны были так или иначе известить посольство, не вести себя как дикари, поражая внезапностью. Это еще сильнее обострило мои личные отношения с советскими властями. Я резко протестовал, известил об этом инциденте моих коллег, не скрыл, что в данном случае совершенно неслыханное безобразие, и вообще не давал покоя советской власти, возмущался методами разделываться с чинами иностранного посольства по взбалмошной воле и большевистскому капризу. Тогда я уже определенно знал, что большевики хотят добиться моего отзыва. Они стали считать меня опасным для себя человеком хотя бы потому, что я, возможно, лучше других понимал советскую тактику и приемы возмездия.

Так, например, однажды в субботу мне позвонили из японского посольства, известив, что посол Танака хочет посетить меня. Вслед за этим позвонили из итальянского посольства с подобным известием, посол Черутти будет у меня в пять часов. Конечно, я тотчас согласился принять у себя обоих представителей. Думал, что Танака пробудет у меня не более получаса и, таким образом, представители пробеседуют со мной один за другим. Однако они просидели до семи часов, и скоро стало известно, что визиты обоих важных дипломатов очень взволновали ГПУ.

С его точки зрения в этом повинно «плохое поведение латвийского посланника». Неспроста же у него так долго находились два представителя больших стран. По мнению ГПУ, я должен был вести себя осторожнее, предусмотрительнее. Советские власти хотели бы большего почтения к себе, соответственно, я не должен был даже беседовать столь продолжительное время с моими коллегами. Вообще, в этом отношении надзор за нами был чрезвычайно тщательный. Следили, кто кого навещает, как долго продолжается визит.

Еще раньше, когда ко мне начал ходить советский гражданин, дядя моей жены, я узнал, что в коллегии ГПУ был поднят вопрос и об этом. Советский гражданин был князем Кугушевым. Когда-то его имениями управлял комиссар Цюрупа. По этому поводу сам Дзержинский звонил Цюрупе и справлялся, верно ли, что какой-то бывший князь ходит к латвийскому посланнику и имеет также свободный пропуск в Кремль к Цюрупе. Цюрупа подтвердил это и сказал, что за князя ручается вполне, как за своего бывшего хозяина. Только тогда был дан приказ Кугушева не трогать.

Окончательно советское правительство взбесило подписание Латвией совместно с Польшей, Эстонией и Румынией так называемого «литвиновского протокола». Надо сказать, против этого весьма энергично действовал сам Литвинов. В советских верхах было решено любым способом, но немедленно «убрать» меня. Впрочем, это решение созрело еще раньше. Могут спросить: как я мог это знать? Ответ прост: больше всего на основании фактов, взятых в совокупности, сопоставляя их, я безошибочно решал эту несложную задачу. А фактов было много. Я писал уже о коммерсанте Т. За многие оказанные ему мной услуги он должен был бы чувствовать ко мне только благодарность. Но в Риге он стал действовать против меня. Информировал газеты, доносил о моем «слишком лояльном» отношении к большевикам. По своей недальновидности одна из газет начала печатать обо мне самые фантастические небылицы, требовать моего ухода. Правда, потом главный редактор, сам по себе вполне порядочный человек, стал задумываться и впоследствии об этом рассказывал мне. Ему было непонятно, чего добивался Т. своей информацией, тем более по происхождению он не латыш и никак не мог руководствоваться патриотическими чувствами к Латвии. Другая газета, владельцы которой имели с СССР коммерческие связи, в свою очередь, развернула против меня кампанию. Писали совершенно невероятные вещи, утверждали, что в Америке я присвоил какие-то общественные деньги, выпустил шпиона Ланге, защищал шпиона Бирка и т. и. Тотчас эти небылицы послушно начала перепечатывать и советская пресса. Установился неожиданный дружный и необъяснимый контакт между советской печатью и частью латвийских газет. Этот спевшийся хор в единодушном возмущении твердил о моих аморальных качествах и поступках.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.