Феномен артиста

Феномен артиста

О Николае Крючкове написаны книги и сотни статей, очерков, рецензий, заметок, рассыпанных по журналам, альманахам, газетам и другим периодическим изданиям. Их авторами были не только театральные критики и журналисты, но и простые зрители, которые выражали благодарность Артисту за его игру, делились с ним самым сокровенным, просили совета для решения сложной жизненной ситуации.

Для этой книги были отобраны лишь несколько очерков, принадлежащих перу людей, пытающихся понять, в чем же заключается так называемый феномен Крючкова. Среди них режиссер, ученый, певица, артисты театра и кино. Всех их связывали с Николаем Афанасьевичем самые теплые отношения.

О трагической судьбе режиссера Владимира Скуйбина, ушедшего из жизни в тридцать четыре года, и его фильмах читатель уже знает. Теперь он познакомится с его очерком, которым и открывается эта главка.

Вечный поиск

Это было пятнадцать лет тому назад. На железнодорожной ветке, которая проходила там, где сейчас находится лужниковский Дворец спорта, стоял воинский эшелон. Его теплушки были разрисованы характерными для Гражданской войны фигурами «Окон РОСТА». Два красноармейца, в буденновских шлемах, в шинелях с широкими петлицами на груди, вели вдоль эшелона седовласого джентльмена с большим фотоаппаратом. Один был артист Театра революции Толмазов, другой был я – студент театрального училища. Как необыкновенно интересно было все, что происходило вокруг нас, – и приборы, и кран, и кинокамера, у которой сидел режиссер в темных очках и повернутым назад козырьком кепи. Это был Сергей Юткевич – постановщик фильма «Свет над Россией».

Мы шли вдоль вагонов, и вот кто-то крикнул:

– Рыбаков! Шпиона поймали!

Я увидел, как из теплушки на землю спрыгнул матрос с огромным маузером в деревянной кобуре на боку. Он быстро пошел нам навстречу, и что-то неуловимо знакомое показалось мне в этой коренастой, крепкой фигуре. Матрос подошел, и я увидел его лицо. Ну конечно, это был он – Николай Крючков! Кумир сретенской детворы. По многу раз мы бегали в кинотеатр «Уран» смотреть своего любимца в фильмах «На границе», «Комсомольск», «Член правительства», «Яков Свердлов», «Свинарка и пастух».

Прошло десять лет, и вновь мне удалось встретиться с Крючковым еще в работе. Это было на «Жестокости».

Еще занимаясь с Павлом Нилиным над сценарием, мы решили, что в роли начальника угрозыска будет сниматься Николай Афанасьевич. Существует разный подход к выбору актера.

Я, молодой режиссер, испытывал естественное волнение на первой репетиции с известным актером, народным артистом, который до моего фильма снялся уже в шестидесяти картинах. Но мы быстро нашли общий язык. Он был собран, спокоен, прекрасно знал текст и серьезно относился к своей работе.

Мы начали репетицию, но у меня не проходила некоторая внутренняя скованность. И вот когда мы дошли до места, где Начальник говорит, что и он причастен к искусству, что он «выступал в цирке», Крючков неожиданно вскочил, сбросил с себя рубаху и остался в майке. Он вздохнул и втянул живот. Мощная грудная клетка поднялась вверх, а голова на короткой шее ушла в плечи. Он согнул в локтях руки, мышцы на теле напряглись буграми, лицо приобрело самодовольное выражение – перед нами стоял цирковой борец! Все захохотали. Засмеялся и я. Это была неожиданная черточка в характеристике образа. И сразу установилась нужная творческая атмосфера естественности, простоты и доверия.

Первая съемка, на которой сразу же проявляется слабость героя Крючкова. И артист начинает постепенно раскрывать подлинную сущность Начальника. То он удивительно родной, то службист, то подлец, а то и искренний друг. Сложный характер.

Я вспоминаю Крючкова того времени. Он приходил в студию всегда в отличном настроении, веселый, общительный, излучающий неповторимое «крючковское» обаяние. И когда я слышал дружные взрывы хохота из костюмерной или гримерной, я знал – он рассказывает об охоте или рыбной ловле.

Но вот он входит в скрещенные лучи дигов. Вот он стоит, Начальник, в своем кабинете за массивным столом. Плотная, коренастая фигура, затянутая в военный френч, ежик волос, жесткие, волевые черты лица. Вот это мгновенное перевоплощение Крючкова-человека в образ – одна из удивительных черт его характера. Он не любит много говорить о роли, он понимает с полуслова характеристику образа, поэтому все движения его пластичны. Но нельзя думать, что это дается ему легко. За этим стоит огромный опыт постижения тайны ремесла и каждодневная работа. Актеры, любящие порассуждать о «зерне», порой не знают даже текста. Меня всегда поражало в Крючкове его великолепное знание текста сценария и необыкновенная самодисциплина – он приходил на съемки за два часа до начала.

Актерские качества Крючкова неразрывно связаны с его человеческими качествами. Я помню, во время съемок у него обострился тромбофлебит – ему приходилось целые дни проводить в седле на морозе. И он ни за что не соглашался прервать съемки. А на съемках фильма «Суд»! Он сломал ногу, а на второй день явился с загипсованной ногой, через два дня разрезал гипс ножом и продолжал сниматься…

Вот я смотрю на фотографии. Пожилой бородатый охотник Семен Тетерин, в стареньком пиджачке и косоворотке. Это не просто новая роль в его творчестве – это потолок его дарования, качественно новая ступень в творчестве актера. Вообще эволюция его творческого роста поражает. И это говорит не только об одаренности актера, о неограниченном диапазоне его возможностей, но и о вечном поиске нового в искусстве.

Таким и остается в моем представлении любимый и замечательный артист Николай Афанасьевич Крючков.

Владимир Скуйбин, 1964 год

Дядя Коля – глыба

Замечательный актер Николай Афанасьевич Крючков прошел через всю мою сознательную жизнь. Прошел от моего детства до моих преклонных лет. Учась в школе, я от восторга открыл рот и глаза, когда увидел его в «Трактористах».

В дни войны, на фронте, меня и моих друзей, таких же солдат, поддерживали с киноэкрана ослепительная улыбка, оптимизм Николая Крючкова. Хотя кино приходилось в боях смотреть нечасто, урывками, образы его героев всегда стояли перед глазами.

Я был на батарее запевалой, и когда мы шли строем, старшина командовал: «Никулин, песню!» С первыми словами запева «броня крепка и танки наши быстры» перед глазами стоял знаменитый Николай Крючков. Сразу становилось легче жить, и крепла вера, что мы победим.

А познакомился я с Николаем Афанасьевичем много позже, на «Мосфильме». Первая картина – «Яша Топорков». Роль у меня была эпизодическая, но за короткие дни репетиций я увидел «звезду» советского кино вблизи, будучи рядом. И он мне стал вдвойне дороже – своим дружелюбием, общительностью, умением ладить с людьми (ах как это важно именно в кинематографии). Дружные киногруппы, как правило, снимали хорошие фильмы. И сплачивал наш съемочный коллектив Николай Крючков. Мы в кругу своем называли его нежно: дядя Коля – глыба. Он был действительно, как утес, у которого мы находили пристанище от непогоды. И все любили его за удивительную искренность в отношениях с любым, даже малым, актером или ассистентом. Мы смотрели на него как на бога, слушая его рассказы.

Он меня обворожил небывалым чувством юмора. Сколько всего смешного находилось в его рассказах и репликах. А потом мы снялись с ним в фильме «Ко мне, Мухтар!». Я играл милиционера, а он – генерала милиции. Сниматься с ним было легко. Он помогал во время съемок найти верную интонацию в разговоре. Работал до полной самоотдачи, не жалея сил. Работал до конца жизни.

Звезда Крючкова еще долго будет светить на экранах кино и телевизоров, и сила его таланта будет восхищать многие поколения людей.

Юрий Никулин, 1994 год

Выхожу на сцену не один

Я не стану говорить о Николае Афанасьевиче как об актере. Что я могу добавить к тому, что уже было о нем сказано за многие десятилетия, и что еще сказать об этом фантастическом таланте и могучем обаянии? Мне хочется вспомнить несколько драгоценных для меня встреч с ним, что как-то необыкновенно удачно распределились по всей моей профессиональной жизни.

1959 год. Моя самая первая работа в кино – фильм «Бессонная ночь». Я утвержден на главную роль, и по сценарию мой партнер сам Крючков! Тот самый, легендарный, из фильмов моего детства, живой, настоящий Николай Крючков. Можете себе представить, как я ждал встречи с ним, как мучился всевозможными страхами и опасениями показаться ему слишком неопытным или вообще, не дай бог, не понравиться ему…

Я приехал в Запорожье, где должны были быть натурные съемки, и узнал, что Николай Афанасьевич болен. К несчастью, сниматься он так и не смог и весь съемочный период провел в постели, в гостиничном номере, так как болезнь не позволяла перевезти его в Москву. Мне не удалось встретиться с ним на съемочной площадке, а какой артист не мечтал об этом. Увы! Но все-таки я был щедро вознагражден, ибо с чем можно сравнить восхитительные вечера, которые мы с участниками съемочной группы проводили в номере Николая Афанасьевича. Сколько рассказов, сколько разговоров, сколько прелюбопытнейших историй слышали мы от него, блестящего рассказчика и радушнейшего хозяина!

Прошло несколько лет, и вот на гастролях Малого театра в Одессе на спектакле «Ревизор», в котором я играл Хлестакова, за кулисами прошелестело: «В зале – Николай Крючков!» И снова, как когда-то, меня охватило безумное волнение. Не помню, как доиграл спектакль, только успел разгримироваться и… «К тебе Крючков!» – сказал кто-то из артистов, и в гримерную вошел Николай Афанасьевич.

Этот вечер был мой, его подарил мне он, этот фантастический человек, и это был королевский подарок. Мы бесконечно много говорили. Оказалось, что живем мы в одной гостинице и времени у нас предостаточно. Помню, в тот вечер Николай Афанасьевич вдруг с какой-то невероятной творческой жадностью сказал, что завидует театральным актерам, их возможности слышать дыхание зала, ощущать реакцию зрителя и главное – непрерывности процесса работы над ролью. Ведь в театре действительно лепишь образ до самого последнего спектакля. Не то что в кинематографе: сыграл в кадре – все! Ни поправить, ни изменить – снято!

В то время только что прошел мой фильм «Адъютант его превосходительства», и Николай Афанасьевич бережно и с любовью говорил со мной и об этой моей работе…

И снова прошло много лет. По телевидению был показан спектакль Малого театра «Царь Федор Иоаннович». В тот же день – телефонный звонок у меня в доме. Снимаю трубку: «Это Крючков, Юра». Он мог бы себя не называть, его голос, его манеру говорить нельзя было с чьими-то спутать.

После того телефонного звонка много воды утекло, но всякий раз, когда я готовлюсь выйти на сцену в очень дорогой и важной для меня роли царя Федора, я вспоминаю все то, что говорил мне Николай Афанасьевич о спектакле и о моей в нем работе в том телефонном разговоре. И хотите верьте, хотите нет, но я чувствую какой-то необычайный приток сил и энергии. Каждый раз в этом спектакле выхожу на сцену не один…

Юрий Соломин, 1994 год

Ивушка

О Николае Афанасьевиче Крючкове, великом русском артисте, можно говорить очень много… Если говорить о фильмах, в которых он снимался, то все они очень популярны, актуальны и тепло были встречены зрителями. Это наша классика. И в наши дни, когда телевидение дарит нам встречи с кинолентами прошлых лет, дает нам возможность еще раз встретиться с нашими любимыми киногероями, созданными Крючковым, я думаю, что многие зрители получают истинное наслаждение от встречи с этим замечательным артистом. Его герои заставляют задуматься человека над своей жизнью, оглянуться вокруг и, может быть, стать добрее и терпимее друг к другу.

Создавая эти незабываемые образы, Николай Афанасьевич вкладывал в них всю свою душу, каждый фильм был правдой, потому что судьба его героев очень часто перекликалась с его собственной судьбой. Все было в его жизни – и горе, и радости, чего было больше, судить не берусь. Знаю только одно: его актерская судьба была счастливой – он действительно народный артист, потому что любим своим народом.

Много-много лет назад, когда я только делала свои первые шаги в искусстве, мне посчастливилось встретиться с Николаем Афанасьевичем Крючковым на фестивале российского искусства в Казахстане. На одном из концертов я исполнила песню «Ивушка» композитора Г. Пономаренко. Эта песня была так популярна в то время, что меня называли Ивушкой. Однажды после одного из концертов этого фестиваля меня попросили спеть прямо на улице. И когда я запела «Ивушку», то Николай Афанасьевич подошел и стал петь вместе со мной…

Потом у нас было еще много-много встреч, при каждой из которых первым вопросом Николая Афанасьевича ко мне было: «Ивушка, как жизнь?»

Как жаль, что среди нас больше нет этого человека, но как замечательно, что все, что он сделал в искусстве, осталось с нами, а самое главное – в нас живет память об этом большом русском актере, добром, мудром, скромном человеке.

Людмила Зыкина, 1994 год

Артист не играл рыбака

Артист Крючков – выразитель героической эпохи, воплотивший черты того времени, народный герой. Это первое, что рождается, когда вспоминаешь эпохальные образы, созданные Николаем Афанасьевичем в кино.

Все, что происходило в стране, было отражено в его героях. Без такого начала нет артиста Крючкова. Наверное, об этом напишут все.

И я искал именно эти эпохальные черты, когда летом 1948 года познакомился со знаменитым артистом.

Но я познакомился не с артистом, а с рыбаком. Это было в Сочи, он там отдыхал, а отдых заключался в том, что каждое утро он уходил в море и ловил, ловил…

А потом дарил. Это была страсть. Он просиживал с удочкой 12–14 часов. Мой интерес заключался не в рыбной ловле, а в личности рыбака, я хотел понять, что собой являет известнейший киногерой в лодке, вдалеке от толпы, обожавшей его, без штанов…

Я все пытался увидеть киноартиста, игравшего рыбака, но тщетно. Я был в компании молодого, обаятельного квадратного мужика, не вынимавшего изо рта особо заломленной «беломорины», в кепке (кепаре, как он говорил), к которой он всю жизнь относился как к предмету первой необходимости. Он был счастлив солнцем, морем, свободой. Его немного приблатненная речь, которой щеголяли многие киношники, не умолкала. Он рассказывал о смешных эпизодах на съемках, о своих встречах с друзьями, а друзьями его были все артисты, все спортсмены, все летчики и вообще все, с кем он когда-либо встречался.

Николай Афанасьевич, Коля, был человеком широким, добрым, простым и отзывчивым. Наверное, он понимал, какое место занимает в обществе, но я ни разу не видел, чтобы он как-то это показывал.

Время течет медленно, но проходит быстро. И последние годы этот гуляка, душа общества, первый артист оставался артистом, но стал еще и дедушкой, с которым мы вместе жили на Икше, в Доме кинематографистов. Он не потерял своих привычек, кепарь был всегда при нем, «беломорина» – на своем месте, и рыбу он так же страстно ловил… Но в местном пруду.

И в этом качестве он был так же прекрасен, не потерял оптимизма и обаяния и оказался прекраснейшим семьянином, обожавшим дом, и главным предметом его заботы была внучка Катя, с которой пришло все то, что Николай Афанасьевич недолюбил за свою долгую и прекрасную жизнь в искусстве.

Владимир Этуш, 1994 год

Феномен артиста

Феномен Николая Афанасьевича Крючкова не так прост в разгадке, как кажется на первый взгляд. Меньше всего почему-то тянет к эстетическим понятиям и оценкам. А ведь это был актер, прошедший школу-выучку у таких великолепных мастеров театра и кино, как Николай Хмелев и Игорь Савченко, создавший целую галерею запоминающихся экранных образов. И я, кажется, понял, в чем тут дело. Это как раз тот случай, когда напрашивается известная парафраза: «Актер в России больше, чем актер».

Источником огромной, завидной популярности Николая Крючкова в киноискусстве была социальная закваска его личности и дарования, чем именно он пришелся по душе десяткам миллионов зрителей, для которых сразу стал своим, близким человеком, «парнем из нашего города», – не зря героя полюбившейся в ту эпоху пьесы в кино сыграл именно он, Крючков. Под социальностью характера и личности замечательного актера я разумею общительность, дар и способность почувствовать, понять, выразить свое время и общество с такой силой достоверности, что вопрос о мастерстве, о том, как это сыграно, «сделано», и не встает.

И потом, Николай Крючков – русак, что точнее определяет его человеческую сущность, чем «россиянин». Это значит – натура открытая, прямодушная, улыбчивая и, когда надо, отчаянная. Сейчас, когда в моду входят «новые русские», его бы причислили к «старым русским», и я уверен, что Николай Афанасьевич не был бы против. Тому, кто всегда в моде, никакая смена моды не страшна.

И совсем личное… Вспоминаю несколько встреч-разговоров под крепко заваренный «крючковский» чай. Особенно в Доме ветеранов кино на Матвеевской, где Николай Афанасьевич меня после тяжкой болезни по-мужски поддержал, уверяя, что у меня еще «ого-го» сколько дней и лет хороших впереди…

Валентин Толстых, доктор философских наук, профессор, 1994 год

Последний Бродвей

(из беседы автора с артистами-супругами Борисом Токаревым и Людмилой Гладунко)

Автор. В 1970 году вы оба участвовали в съемках фильма «Морской характер» по книге Леонида Соболева «Морская душа». Этот фильм был посвящен защитникам Одессы, морским пехотинцам, сражавшимся с фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны. Борис Васильевич играл в нем роль Андрея, Людмила Михайловна – роль морской разведчицы Татьяны. Николай Афанасьевич играл старого черноморца Помпея Евдокимовича.

Л. Г. Там сложился тогда прекрасный актерский коллектив. Нашими партнерами, кроме Крючкова, были Дружников, Глебов. Кстати, Петр Петрович был поразительно скромным человеком. К тому времени он уже создал на экране незабываемый образ Григория Мелехова в «Тихом Доне» и все как бы смущался своей известности. Таким он оставался до конца своей жизни. Мы с ним очень дружили.

Автор. Петр Петрович Глебов был всего на пять лет моложе Николая Афанасьевича, но относился к нему как к учителю. В альбоме, посвященном Крючкову, он писал: «Коля был всегда доступен каждому, кто подходил к нему, выражая свои восторги за его образы, созданные в кино. Удивительная достоверность, органичность и правда делали их легкими для восприятия. Я всегда любовался отсутствием игры, такой вот достоверностью, как у Жана Габена. Таким вот – не актером, а живым человеком – воспринимали все Крючкова, потому он и был первым среди первых».

Б. Т. Все правильно. Вот когда шли съемки, мы жили в Одессе в гостинице «Аркадия», и ему председатели местных колхозов привозили яблоки и помидоры не килограммами и ящиками, а машинами. Они принимали его не за недоступную знаменитость, а за своего старого товарища, с которым давно не виделись и вот, наконец, встретились. Он звонил нам в номер: «Боба, захватите с собой какие-нибудь кошелки и приходите ко мне: мне тут яблоки привезли». Или: «помидоры привезли». Действительно, при всех своих званиях – куда уж выше Героя! – он оставался очень доступным человеком, никогда не болел «звездной болезнью». Со всеми коллегами всегда был на равных. У него такого, что вот «вы, мол, ребята, сами по себе, а я вот один такой», никогда не было. А успех у публики у него был ошеломляющий. Сам тому свидетель. Вот он выходил с гармошкой, пел «Три танкиста», и все вскакивали с мест и орали от восторга как оглашенные.

Л. Г. Для нас Крючков тоже не был идолом, перед которым бы мы преклонялись: «Ах, Крючков! Ах, великий!» Мы чувствовали сами себя не хуже – максимализм молодости! Да вот Боря – он пришел с картиной, которая получила «Серебряного Льва» в Венеции. В Крючкове нас занимало обаяние его личности. Он был прост и бесподобно колоритен. Его рассказы и байки давно стали расхожими анекдотами и растиражированы.

Мы тогда с Борей только поженились, нам хотелось погулять, уединиться, а Николай Афанасьевич звонил и приглашал: «Боба, приходите ко мне – будем леску распутывать». Ему было тоскливо одному. И мы шли к нему, разматывали эту леску, а он начинал рассказывать. О чем он рассказывал, меня никогда не интересовало – он завораживал словами, их расстановкой, неожиданными метафорами, построением фраз, и мы попадали под какой-то гипноз. Я начинала засыпать, Боря уже кемарил, а к Николаю Афанасьевичу сон не шел. И тогда я говорила: «Николай Афанасьевич, нам пора спать – в семь часов съемка». «Ну ладно, ладно, идите уж…»

Б. Т. Да, говорил он всегда вкусно. В нем было столько силы, мощи, что он не мог обойтись без крепких слов и сильных выражений. У него на все были оригинальные суждения. Иногда его просто провоцировали вопросами, и никогда нельзя было предсказать его ответы.

Автор. После того как в 1980 году Николаю Афанасьевичу присвоили звание Героя Социалистического Труда, он никогда не появлялся в общественных местах без Звезды на лацкане пиджака. Его коллеги-кинематографисты свидетельствуют, что даже на студию просто так он приходил всегда со Звездой на груди.

Б. Т. Это действительно так. Но здесь не было даже доли кичливости. Просто он относился к званию Героя с большим уважением.

Автор. Сергей Бондарчук вспоминал, как однажды Крючков подошел к нему и спросил: «Сергей, ты почему Звезду Героя не носишь?» Бондарчук не нашелся, что ответить, и только пожал плечами. «Народ должен знать своих героев», – с лукавой улыбкой сказал Николай Афанасьевич и, как показалось Бондарчуку, с гордостью, весомо поддержал ладонью свою Золотую Звезду.

Б. Т. Да, Николай Афанасьевич очень гордился званием Героя. Чтобы не перевешивать Звезду, он заказал несколько дубликатов, и они у него висели на каждом пиджаке. А настоящую Звезду он хранил дома. К этому его принудил еще и неприятный случай. Как-то он сидел в ресторане и оставил на минуту без присмотра свой пиджак на стуле, и с него сняли орден Ленина, а орден Трудового Красного Знамени кто-то, видно, помешал снять. «Ленинешник сперли, а трудовешник не успели спереть», – объяснял он потом друзьям.

Автор. А после съемок на Черном море вы продолжали поддерживать дружбу с Николаем Афанасьевичем?

Л. Г. Да, до самой кончины. Дело в том, что мы долгие-долгие годы жили в Доме творчества работников искусств на Икше. Там тогда были Крючков, Фрадкин, Таривердиев, Санаев, Смоктуновский…

Б. Т.…который часто привозил на своей «Волге» какую-нибудь жуткую железяку в багажнике. Он вынимал ее, а я спрашивал: «Что это?» – «Боречка, – отвечал Иннокентий Михайлович, – я же Плюшкин! Ехал и вижу – на дороге лежит вот эта штуковина. Я остановился и взял ее. Не знаю, для чего я ее взял…» И мы долго стояли, размышляя, к чему бы ее приспособить.

Л. Г В последние годы Лидия Николаевна Николая Афанасьевича привозила на Икшу ранней весной и сидела с ним по рекомендации врачей до поздней осени. Мы были постоянными гостями у них, шутили, смеялись, но это был уже не тот смех, который звучал в 70-м году: наверное, возраст уже накладывал отпечаток грусти. Николаю Афанасьевичу трудно было говорить – у него болели связки. Надо в пояс поклониться Лидии Николаевне, которая окружила его заботой и продлила ему, в сущности, жизнь.

Б. Т. Лидия Николаевна спасла его, когда у него оторвался тромб. Как говорил сам дядя Коля: «Лежал вверх ногами два месяца». Так вот, Лидия Николаевна отпаивала его всякими соками, какими-то настоями, травками и не знаю чем еще.

Он тогда бы еще ушел из жизни, а она его вызволила.

Л. Г. Она, дочка и внучка ухаживали за ним как за ребенком. Готовили ему отдельно, постоянно консультировались с врачами. Уход был изумительный.

Автор. И ведь он до конца своей жизни не изменил своему увлечению – рыбалке.

Б. Т. Не изменил. Видите ли, я считаю, что каждый художник в принципе одиночка, и никуда от этого не денешься. Вот его любовь к рыбалке. Он мог часами сидеть с удочкой, даже если не клевало. Ему не важна была эта рыба, да он ее и не ел сам – отдавал кому-нибудь или жарил и угощал всех. Он был настолько общественный человек, что его знали все, и он, думаю, от этого уставал. И эта рыбалка была для него способом уединения: остаться с самим собой, поразмышлять. Поэтому это был и отдых, и способ отстранения от публики. Многие актеры любят такой отдых на природе, который связан с одиночеством, с отстранением. И вместе с тем он не переставал интересоваться общественной и театральной жизнью.

В одну из последних встреч он был огорчен, что творится с Театром-студией киноактера, в котором начали что-то делить, приватизировать…

Ему уже трудно было ходить, и он больше сидел на кровати. И все чаще возвращался памятью к прошлому. И его можно было понять – он человек из того времени. Друзья его остались там, и в последние годы у него не было близких друзей, а приобретать новых было поздно, да он, наверное, и не хотел видеть рядом с собой новые лица. Его интересно было слушать из-за прошлых историй, которые с ним происходили: «Вот, помню, пошли мы с Васькой…» Ага, значит, с Василием Сталиным. То есть старые истории остались с ним навсегда, и будто после этого ничего памятного, заслуживающего внимания уже не происходило.

Л. Г. Николай Афанасьевич с удивительной нежностью относился к детям. Внучку Катю он просто обожал, всегда смотрел, какое на ней платье. Казалось бы, мелочь, но он понимал, что она все-таки внучка Крючкова и должна выглядеть соответственно.

Б. Т. Я не вспомню, чтобы в его творческой биографии были какие-то драматические узлы, это его как бы никогда не касалось. То есть у него вроде было изначально – патриарх, и все! Изначально – по натуре своей. Ну и что? Эйзенштейн, Барнет – они считали его потрясающим артистом, который не использовал до конца своих возможностей. Вот в «Суде» Скуйбина потрясающая роль: какая психологическая глубина образа! Или у Быкова в «Телеграмме», где он играет больного генерала-фронтовика, у которого осталась единственная отрада: смотреть из окна во фронтовой бинокль на ипподром. Поразительный образ, за которым стоит и конница Буденного, и все что хотите! А в «Котовском» Файнциммера, где он играет две совершенно разные роли: бандита и соратника Котовского! Николай Афанасьевич, кроме всего прочего, был постоянен при всех обстоятельствах – он всегда оставался самим собой. Он вообще был обстоятельный мужик.

Автор. Борис Васильевич, вы снимали о нем фильм?

Б. Т. Когда Николай Афанасьевич был совсем уж плох, мы купили кинокамеру, чтобы остались в памяти людей его последние шаги. Дело в том, что в Доме творчества был длинный коридор с десятками комнат по обеим сторонам. В конце его светилось окно, на котором стояли цветы. Квартира Крючкова была в самом начале коридора, а врачи рекомендовали ему ходить. И вот он говорил мне: «Боба, это мой последний Бродвей». Мы неторопливо шли к этому окну, и он быстро уставал. «Боба, – говорил он, – я ведь этот путь за раз не осилю. Во-он на том сундучке посижу – и потом дальше». Он отдыхал на этом сундучке, и мы шли дальше. Долго смотрел в окно, интересовался, кто уезжает, кто приехал, обо всех спрашивал и шел назад. Тяжело уже шел…

Это действительно был его «последний Бродвей». Под таким названием я как-нибудь и сделаю передачу о прекрасном артисте Николае Крючкове.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.