Лихолетье

Лихолетье

После «Трактористов» до начала Великой Отечественной войны Крючков снялся у разных режиссеров в шести фильмах, в которых сыграл роли рабочего, крестьянина, служащего, разведчика, летчика, то есть людей серьезных, основательных, «без мозоли в голове». И, таким образом, создал определенный положительный образ современника, который стал ассоциироваться с образом самого актера. И когда Пырьев предложил Крючкову роль конюха Кузьмы, незадачливого жениха в кинокомедии «Свинарка и пастух», высокое начальство его не поняло. Режиссера попытались по-отечески вразумить:

– Зачем вы даете Крючкову такие роли? Молодежь его знает, на него равняется, а в каком свете вы хотите его показать? Не надо этого.

Но кинематографическое начальство слишком поторопилось в своем осуждении «легкомысленной» роли Крючкова. И скоро, как увидим, от своих слов отреклось.

Съемки фильма начались в апреле 1941 года, а в июне они уже набирали силу. Николай Афанасьевич посчитал, что наступило время воевать, а не распевать под гармошку разудалые частушки. Тогда многие думали, что война продлится несколько дней, в крайнем случае неделю. Так было на Халхин-Голе, так было в финскую кампанию – почему бы и на этот раз не разгромить врага «мощным ударом» на границе? Ну, в крайнем случае, на его же территории. Ведь вместе с крючковскими экранными героями вся страна тогда пела:

Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим!

В феврале 1941 года Николай Афанасьевич побывает с группой артистов в Брестской крепости, и ее мощные стены и грозные бастионы произведут на него сильное впечатление. Он воочию убедится в неприступности наших границ.

Но вот и Брестская крепость останется далеко в тылу врага, и Украина с Белоруссией.

Наша поступь тверда, и врагу никогда

Не гулять по республикам нашим,—

эта популярная песня довоенных лет сразу же и навсегда прекратит свое существование, так же как и «Широка страна моя родная». А фронт подходил к Москве.

Крючков рвался в бой, но ему лишь пообещали записать в народное ополчение после того, как закончатся съемки. Пырьев вообще решил, что сейчас не самое лучшее время для занятия комедией, и предложил «заморозить» съемки. Но теперь кинематографическое начальство дало понять режиссеру, что хорошие, добрые комедии нужны на фронте так же, как и оружие. И, кроме того, картина воспевает дружбу наших народов, которая является залогом нашей победы.

В это время на «Мосфильм» возвращается из командировки Владимир Зельдин, игравший в картине роль пастуха Мусаиба.

– В начале лета, – вспоминал он, – мы были на натуре, в экспедиции: Домбай, Кабардино-Балкария. Как раз снимались мои сцены с овцами, с проездами на лошади. Там нас и застала война. Конечно, все были в шоке в первое время. Кое-как перебрались в Москву.

И здесь Зельдин сразу же подает заявление в танковую школу.

А на киностудии наконец принимают решение провести запись в народное ополчение. Подошел к Николаю Афанасьевичу парторг студии и спросил:

– Ну как, Крючков, не передумал вражью силу бить?

– Нет, не передумал. Записывайте в ополчение.

Записали. А через несколько дней приходит он со студии домой, не успел переодеться – звонок в дверь. Входит военный.

– Крючков? – спрашивает.

– Так точно.

– Срочно на сборный пункт.

«На сборном пункте нас оформили, как положено, – расскажет потом Николай Афанасьевич, – выдали по ложке с кружкой. Сидим, ждем, когда на фронт отправят. Ожидание затянулось, и я заснул. В три часа ночи будят:

– Крючков? Выходи! Приказано идти домой.

– А как же ополчение, фронт?

– Ополчение отставить! И никаких разговоров. Шагом марш домой!

Приказ есть приказ, тем более в военное время. И я зашагал по пустынной ночной Москве в обратном направлении. Иду, в голову всякие грустные мысли лезут о несправедливости, горькой своей доле. «Неужели, – думаю, – я так на фронт и не попаду?!»

Приходилось мне впоследствии бывать в составе концертных бригад на разных фронтах, и в госпиталях лежать доводилось, и боевыми наградами был награжден. Многое пришлось пережить в годы войны, через разные испытания пройти, хотя непосредственно в действующей армии так и не довелось служить. Вместо меня служили мои киногерои, и, смею думать, неплохо».

А то, что его работа была нужна бойцам, Крючков убедился очень скоро.

Повезли только что отснятую ленту «В тылу врага» показывать бойцам на передовую, которая в ту пору была в часе езды от Москвы. Ленту крутили в лесу, в старом сарае, под прикрытием боевого охранения.

Актеры очень волновалась, потому что видели, насколько легковесным, наивным был их фильм по сравнению с тем, что происходило в действительности. И что же? Ни слова упрека, ни единой ухмылки. Напротив! Бойцы от души радовались тому, что хотя бы на экране враг терпит поражение, враг повержен! И это придавало им веру в неизбежность победы.

«Да, – заметит Крючков, – таких зрителей надо было еще заслужить».

А наутро, когда вышел из блиндажа, увидел строй уставших солдат, идущих с оружием в руках в окопы. Поздоровался с ними, а они в ответ простуженными голосами – хором:

Три танкиста – три веселых друга,

Экипаж машины боевой!

– В ту минуту, – скажет потом Николай Афанасьевич, – я был на все готов ради этих смертельно измученных, но сильных духом и песней ребят. В атаку бы с ними пошел не задумываясь.

Или такой случай. Приехал он с концертной бригадой в часть, а командир просит:

– Не надо выступать, Николай Афанасьевич, – бойцы устали. Ты сам только покажись, что живой.

И Крючков после таких встреч считал себя обязанным оправдывать доброе отношение к себе зрителей «каждую минуту, всю жизнь».

А между тем съемки «Свинарки» продолжались.

– Фильм был бесконечно мирным и радостным, – воскресит в памяти те дни Крючков. – Но трудно было воплощать эту радость в жизнь. Работать приходилось, когда бушевало пламя войны и были слышны залпы орудий. Днем снимались, а по ночам дежурили, сбрасывали зажигалки, оберегая студию и декорации от пожара. На душе муторно. Москву бомбят, обстреливают, а делать нечего – поешь, пляшешь и не спотыкаешься…

Да и кто из наших людей не испытывал тогда эти же горькие чувства, у кого не наворачивались на глаза слезы отчаяния, которое надо было скрывать!..

Великолепная Марина Ладынина, игравшая роль озорной и веселой свинарки Глаши, и через много лет будет вспоминать то время с душевном трепетом:

– Очень тяжело было изображать перед камерой бурную радость и безудержное веселье, когда у каждого было более чем достаточно причин для слез и отчаяния. Но сколько было естественности, тепла, простоты, темперамента и силы в образе Кузьмы, сыгранного Крючковым! Крючков – безгранично талантливый человек, талант – это чудо. Расставаясь в жизни на долгое время и снова встретясь, мы понимали: не было разлуки, я опять как будто встретила родного человека, друга.

Пройдут десятилетия. Ладынина снова увидит эту картину уже по телевидению и позвонит Крючкову:

– Коленька, как давно это было, а я и сегодня опять влюбилась в тебя, как ты играешь! Как будто первый раз смотрю картину.

И Николай Афанасьевич ответит:

– Ты вот опять, а я всегда был влюблен в тебя.

Они были влюблены творческой любовью партнерства.

– У нас не было никаких огорчений в отношениях, – добавит еще Марина Алексеевна. – То ли нас режиссер объединил и заворожил своим талантом, своей убежденностью, то ли время было такое. Творческая дружба во многом была залогом успеха картины. И еще этот успех объяснялся, конечно, тем, что мы играли тех людей, которые были в нашей стране и окружали нас в жизни.

И эти люди приняли экранных героев как своих живых современников, которые в трудное время не упали духом, не пришли в отчаяние, а поддержали соотечественников и доброй шуткой, и озорной песней. Знаменитую «серенаду» Кузьмы пели тогда и на клубных сценах, и на вечеринках, и во всех дворах:

Стою один я у окошка,

Печаль туманит мне глаза.

Играй, играй, моя гармошка,

Катись, катись, моя слеза.

Скажи, скажи, какая сила

В твоей скрывается груди,

Зачем ты сердце мне разбила?

Приди, коварная, приди!

Когда фильм уже вышел на экраны, Пырьев рассказал Крючкову, как родился сам замысел картины. Зашел он как-то с поэтом Виктором Гусевым в антикварный магазин, что на Арбате, и увидел чудесную палехскую шкатулку с изображением свинарки и пастуха. Она их так поразила, что тут же разбудила творческую фантазию. Потому-то вся стилистика фильма, его художественная атмосфера навеяна русским народным творчеством: сказкой, песней, миниатюрой. А роль Глаши в сценарии писалась специально для Ладыниной, актерской манере которой была присуща замечательная черта – сплав реальности и поэзии.

– Ее героиня, свинарка Глаша, – заметит Крючков, – то предстает перед нами как бы персонажем из русской народной сказки, то становится обыкновенной сельской девушкой, похожей на многих своих сверстниц. Она в этом образе сумела раскрыть всю прелесть, душу и величие русской женщины.

Ей в равной мере были к лицу и народная праздничная косынка, и кепка трактористки. Одинаково ловко управлялась Марина с граблями, с колодезным воротом и со стартером мотоцикла. Все это было ей знакомо не по ролям, а по реальной жизни: она выросла в деревне и, естественно, многому научилась там.

И партнера ей Пырьев нашел соответствующего ее роли. Мусаиба должен был сыграть не просто актер-красавец, но еще и певец-танцор, наездник-джигит. Владимир Зельдин был именно таким актером – актером разнопланового дарования, и он с блеском сыграл свою роль.

– Куда было тягаться с ним, – скажет Крючков, – моему Кузьме – простоватому плуту и пройдохе, деревенскому гусару в кургузом пиджачке и с гармонью под мышкой.

Заканчивали снимать эту «жизнерадостную, по-домашнему беззаботную, лубочно-матрешечную комедию», как удачно охарактеризовал ее Вл. Соловьев, а параллельно в тех же декорациях уже снимали сюжеты «Боевых киносборников», в которых участвовали любимые зрителями киногерои: Чапаев Бориса Бабочкина, Стрелка Любови Орловой, Максим Бориса Чиркова, Меншиков Михаила Жарова, другие известные персонажи, ну и, конечно же, танкист Клим Николая Крючкова.

Седьмого августа 1941 года младший лейтенант Виктор Талалихин применил ночной таран, сбив на подступах к Москве вражеский бомбардировщик. Три дня спустя в Кремле ему вручили медаль «Золотая Звезда» с присвоением звания Героя Советского Союза. Тогда имя его было на устах у всех москвичей.

А в сентябре на «Мосфильме» снимали один из первых выпусков «Боевого киносборника», в котором Крючков играл танкиста. И вот в перерыве между съемками к нему на танк подсел молодой худощавый паренек в летной форме и знаками отличия младшего лейтенанта. Познакомились.

– И я чуть с танка не свалился, – рассказывал Крючков, – это был сам Виктор Талалихин! А к нам на студию посмотреть, как снимается кино, этот легендарный летчик пришел запросто, без высокой награды. Лишь орден Красной Звезды на полевой гимнастерке. Мы сфотографировались на память, и с тех пор я храню этот снимок как одну из самых дорогих реликвий военного времени.

В тот день мы с Виктором долго не расставались, даже отпраздновали его день рождения в подвале клуба мясокомбината – ему исполнилось двадцать три года. А еще через несколько дней Виктор погиб…

Потом режиссер Юлий Райзман снимет фильм, имевший тогда колоссальный успех, – «Небо Москвы». Роль летчика-истребителя Ильи Стрельцова – прототипа Виктора Талалихина – сыграет в нем Петр Алейников и чудом избежит гибели. Из-под купола высоченного съемочного павильона сорвется вместе с артистом кабина самолета. Алейников в последнюю секунду успеет выпрыгнуть из нее и повиснуть на руках, ухватившись за натянутые канаты.

Работали в те годы на износ не только на предприятиях и на полях, но и на съемочных площадках. Кроме участия в «Боевых киносборниках» и во фронтовых концертных бригадах, Крючков был занят одновременно еще и в четырех картинах! Как это происходило, он расскажет уже после войны сам:

– Распорядок моей жизни в те дни был таков: утром – работа над кинокартиной «Котовский», поскольку почти все съемки велись на натуре, днем – «Антоша Рыбкин», вечером и ночью снимали «Во имя Родины» и «Парня из нашего города». Назавтра все повторялось снова. Съемки шли круглые сутки, и таких суток было ровно двадцать шесть. Ел ли, спал ли – не помню. Зато помню, что на двадцать седьмые сутки свалился от истощения, угодил в госпиталь, где меня кормили с ложечки специальным раствором. Ничего, на ноги быстро поставили. Вышел из госпиталя – и снова на студию. Работа же не могла ждать!

К концу сорок первого года «Мосфильм» перебазировался в Алма-Ату. Ехали долго. Бывало, что эшелон и под бомбежку попадал. Однажды, вспоминал Николай Афанасьевич, во время налета вражеской авиации он выскочил из своего купе и присоединился к товарищам – ведь на миру и смерть не страшна. А когда вернулся, увидел – в пальто, которое висело на вешалке, ма-аленькая дырочка, аккурат на груди. Осколочек прошил ткань насквозь. И как же был рад Крючков, что его самого не оказалось в этом пальто!

Наконец прибыли в Алма-Ату, и оказалось, что там уже разместилась киностудия «Ленфильм». На удобства рассчитывать не приходилось – в тесноте, да не в обиде. Работа поглощала все время.

Позже Николай Афанасьевич вспомнит о том времени:

– «Что такое вас ист дас? Немцы драпают от нас!» – весело распевали мы с Михаилом Жаровым в далекой Алма-Ате, снимаясь в киноконцерте для очередного «Боевого киносборника». И это в то время, когда радио передавало сводку Информбюро: «После напряженных боев наши войска оставили город такой-то» – а этот «такой-то» находился неподалеку от Химок. Так что до «драпанья» было еще ох как далеко! Но наша работа была необходима, и мы веселились, чтобы поднять дух людей.

А когда в съемочной работе появлялся перерыв, актеры сколачивали концертные бригады и выезжали на передовую. Эстрадой становилась броня танков, взлетная полоса полевого аэродрома, а то и вовсе опушка леса. Сколько радости, помню, доставляло раненым бойцам в госпиталях удивительное зрелище: Владимир Канделаки танцует с Галиной Улановой! Мы с Михаилом Жаровым обычно выступали в заключительном отделении концерта. И нередко, уходя со сцены, видели на глазах у зрителей слезы. То были слезы от смеха – одного из самых эффективных исцеляющих средств. Это вам любой врач подтвердить может.

Смех смехом, а однажды «Боевой киносборник» № 8, в котором была новелла «Три танкиста», заставил зрителей изрядно поволноваться. В «экипаж машины боевой» вошли герои фильма «Трактористы»: Борис Андреев, Петр Алейников… А вот вместо Николая Крючкова на экране вдруг появился Марк Бернес!

– А что с Крючковым? Погиб? Убит?..

Зрители хотели знать, что стало с их любимым артистом. Ведь не мог он их оставить в самые трудные дни! А с артистом ничего страшного не произошло. Просто «Киносборник» снимали в Ташкенте, а Николай Афанасьевич был занят на съемках сразу нескольких фильмов в Алма-Ате. И в самом деле, «работа не могла ждать».

Неизменным успехом у зрителей пользовался герой одноименной новеллы неунывающий бравый повар Антоша Рыбкин. Он стал одним из самих любимых солдатских персонажей – наравне с Василием Теркиным. А успехом пользовался этот герой еще и потому, что придумал его, а потом и сыграл добрый, умный и веселый человек Борис Чирков. Борис Петрович был убежден, что юмор стоит иногда не меньше, чем героизм. И он начал придумывать похождения веселого солдата Петушкова, переименованного позже в Рыбкина, который стал вдобавок поваром.

Антоша Рыбкин в исполнении Чиркова необычайно находчивый повар – он способен и из топора кашу сварить, и фашистскую атаку отбить, и товарищей развеселить.

С таким персонажем зрители-бойцы уже не могли расстаться, и по их настоянию вскоре он стал главным действующим лицом уже полнометражной комедийной ленты, в которой Крючков сыграл роль командира подразделения. Это была его вторая встреча с Чирковым на съемочной площадке. Впервые же они встретились еще в 1936 году в кинотрилогии о Максиме.

Здесь же Николай Афанасьевич снова встретился со своим старым другом и партнером Михаилом Жаровым в фильме «Во имя Родины» и в «Боевых киносборниках». А первая их творческая встреча состоялась еще на съемках «Окраины». Уже тогда Жаров был известным актером, сыгравшим десяток ролей в немом кинематографе. Кстати, он сыграл и в первой советской звуковой ленте «Путевка в жизнь» – роль Жигана. После этого мальчишки на улицах почти всех городов играли в Мустафу и Жигана и распевали популярную тогда песенку:

Мустафа дорогу строил,

Мустафа по ней ходил,

Мустафа по ней поехал,

А Жиган его убил.

Николай Афанасьевич питал к Жарову чувства, близкие родственным.

– Во время работы над картиной «Окраина» Жаров очень тепло отнесся ко мне, помогал и делом, и добром советом. Мы подружились. И если с тех пор я считаю Бориса Васильевича Барнета своим крестным отцом в кино, то Михаила Ивановича Жарова – своим старшим братом. Но хоть ни внешностью, ни характером, ни темпераментом мы с Жаровым абсолютно не были похожи, все же, думаю, наши герои чем-то внутренне походили друг на друга. Как-никак люди одной эпохи.

Жаров был старше Крючкова на одиннадцать лет, стоял у истоков русской кинематографии: ведь он еще участвовал в съемках фильма «Псковитянка», правда в роли статиста, в котором роль царя Ивана Грозного исполнял великий Федор Иванович Шаляпин! А это было в 1915 году.

На всем своем длинном творческом пути Жаров всегда оставался самим собой – и узнаваемым, и достоверным в каждой роли.

– Порой актер играет свою роль, – заметил по этому поводу Крючков, – а ты видишь, что он притворяется. У Жарова такого в принципе не могло быть. Почему? Да потому что Жаров – это самобытность, это личность как в искусстве, так и в жизни.

Опять – личность! Видно, никуда от нее не деться, ибо она сама по себе уже служит веским аргументом в бесконечных словопрениях о выборе художника – быть или казаться.

Прекрасно пояснил эту мысль Марк Кушнирович в своем очерке о Жарове:

«То был актер, сумевший силой своего таланта приподнять себя над нормативными догмами тоталитарного искусства! Да, он был звездой сталинского кинематографа. Как и многие другие, талантливые и популярные. Но вот ведь какая штука: самыми популярными были тогда не те, кто наиболее отвечал плакатному типу, но те, в ком ощущалось больше стихийности, бесшабашной лихости, чисто житейской хватки и юмора, – Крючков, Чирков, Алейников. И, конечно же, Жаров. Как и все прочие, он даже намеком не выразился против советской власти – упаси бог! Однако и он, и только что упомянутые, в ком не так ощущалась официозная безупречность, сами собой являли достаточно веский аргумент в пользу необязательности тотального подчинения правилам и предписаниям бесчеловечного режима».

И все же в то необычно трудное военное лихолетье судьба подарила Крючкову не только радость постоянного творческого общения со старыми друзьями и товарищами, но и новые знакомства с прекрасными актерами, дружбу с которыми он сохранит потом на всю жизнь. Здесь он впервые встретится в работе над фильмом «Парень из нашего города» с замечательной актрисой Лидией Смирновой, с которой через сорок четыре года продолжит эту кинолетопись любви в картине «Верую в любовь». В обеих этих лентах Крючков сыграет роль Сергея Луконина, а Смирнова – роль Вари. Но это будет потом…

– Для того чтобы увидеть и понять, что же было вначале, – скажет о своем любимом герое Николай Афанасьевич, – из чего сложился образ Сергея Луконина и отчего он стал таким дорогим, близким и понятным для моих ровесников, «парнем из нашего города», нашего двора, нашего дома, перенесемся в то время, когда на устах у всех нас было одно только слово – «Испания».

Истекающая кровью Испанская республика. Рвущиеся к Мадриду, сеющие смерть на своем пути моторизованные банды фашистских головорезов. Мужественные бойцы-интернационалисты из многих стран мира, не побоявшиеся бросить вызов коричневой чуме. Вскинутые руки, сжатые кулаки: «Но пасаран! Они не пройдут!» Смуглолицые испанские дети на улицах Москвы. Молодые красные командиры с орденами на гимнастерках и ранней не по годам сединой. Первые Герои Советского Союза, первые похоронки… Вот приметы тех лет.

Гражданская война в Испании завершилась в марте 1939 года, а ровно через два года – в марте сорок первого – на сцене Театра имени Ленинского комсомола состоялась премьера спектакля «Парень из нашего города» по пьесе Константина Симонова.

– Появление на сцене Сергея Луконина, – вспомнит позже Крючков, – было для зрителей настоящим событием, небывалым доселе откровением. Впервые театральным персонажем стал воевавший в Испании боец-интернационалист со звездой Героя Советского Союза на груди. Такого театральное искусство нашей страны еще не знало.

А вскоре был готов сценарий, и фильм запустили в производство. Он вышел на экраны уже в 1942 году и имел потрясающий успех.

Благодаря Сергею Луконину и отчасти Климу Ярко кинозрители-танкисты причислили Крючкова к своему роду войск. А «узаконил» это прославленный ас танковых атак маршал М. Катуков, который как-то сказал Крючкову:

– Здравствуйте, товарищ танкист!

А генерал армии В. Говоров вспомнит: «Крючков-Луконин надолго стал для нас путеводной звездой, по крайней мере мы стремились быть похожими на него».

Для самого же Николая Афанасьевича роль Луконина останется «самой любимейшей»:

– Я вложил в нее все, чем владел, о чем мечтал, во что верил. В жизни всякого человека рано или поздно наступает миг, великий и неповторимый, который ты подспудно всегда ждал, – миг, ради которого ты, быть может, и на свет родился. Миг, испытав который, можно остаток отпущенных жизнью лет прожить с чувством выполненного долга… И ради этого, право же, стоило девять дублей подряд ползти сквозь горящие заросли, захлебываясь в гнилом болоте, не обращая внимания на падающие на голову пылающие ветки…

«За создание средствами искусства замечательных образов советских воинов» Николай Афанасьевич Крючков будет награжден военным орденом Красной Звезды – пожалуй, исключительный случай в артистической среде!

Для Лидии Смирновой, сыгравшей роль Вари, это была вторая большая работа в кино. Ей довелось играть роль молодой любящей женщины, убежденной в великой силе любви, способной преодолеть даже смерть:

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло!»

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня Обещанием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой.

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

Варя читала эти симоновские стихи в госпитале раненым бойцам и заряжала их своей верой и неподдельной искренностью чувств. И никто из зрителей даже и мысли допустить не мог, что сама-то актриса Лидия Николаевна Смирнова знала, что ее муж, с которым она прожила восемь лет, никогда уже не вернется – он погиб в самом начале войны…

Вот такие драматические узлы завязывала война, когда вымысел и действительность так переплетались между собой, что невозможно было отделить одно от другого. Да никто и не пытался анатомировать этот сплав: ведь люди верят в то, во что им хочется верить.

А между тем жизнь продолжалась. И здесь же, в Алма-Ате, на съемках прекрасного фильма Фридриха Эрмлера «Она защищает Родину», где Смирнова сыграла роль деревенской девушки Феньки, случилось то, что, в общем-то, и должно было когда-то случиться. Об этом хорошо рассказал с присущей ему скромностью Глеб Скороходов:

«Съемки велись в единственном павильоне, время которого было расписано по минутам, шли днем и ночью. Кинематографисты жили в доме, который сами же прозвали «лауреатником»: в нем расположились только именитые. Смирновой случайно досталась здесь крохотная комнатка – ее она делила с подругой. И скоро Лида получила сразу два предложения «руки и сердца» – от режиссера-постановщика Фридриха Эрмлера и от оператора той же ленты Владимира Раппопорта. Сватом с эрмлеровской стороны выступал Михоэлс, убедительно доказывавший настоятельную необходимость Смирновой стать женой замечательного режиссера и человека, сватовством со стороны Раппопорта занялась Вера Марецкая.

И тут случай. Обычные актеры жили впроголодь на «рабочую» карточку. Именитые, а к ним относились оба смирновских претендента, получали спец-пайки.

– Лидочка, я принес вам два яичка из пайка на завтрак. Подкрепитесь – вы стали такой бледненькой, – появился в комнате, где жила Смирнова, Фридрих Эрмлер.

Через несколько минут после этого в дверях остановился Владимир Раппопорт с кошелкой в руках.

– Лида, это мой паек – возьми его, тебе нужнее.

Марецкая, наблюдавшая эти сцены, решительно сказала:

– Вот видишь, один тебе будет всю жизнь таскать два яичка, другой – отдаст все! Выбирай.

Лида стала женой Раппопорта.

– Сердце подсказало, – объясняла она потом свой выбор.

И долгие годы жила с ним душа в душу. Он бережно относился ко всему, что делала супруга, хотя снимал ее всего в четырех фильмах. Собирал в специальные альбомы все ее фотографии, все рецензии по каждой картине. До конца своих дней оставался Лиде верным другом…»

Вот такая удивительная история, от которой почему-то хочется плакать. Наверное, потому, что светлое и чистое чувство всегда вызывает слезы умиления. И, конечно же, сами по себе ни куриные, ни перепелиные яички не имеют ко всему этому никакого отношения.

Но вернемся к «парню из нашего города» – Николаю Афанасьевичу Крючкову. Сорок лет спустя Лидия Смирнова скажет о своем партнере самые добрые и проникновенные слова:

– Никогда не забыть мне тот памятный сорок первый год. Мы жили в тесноте, в холоде, работали в ночную смену (не хватало помещений), в нетопленых павильонах, мечтая о стакане горячего чая. Случалось, в гриме уходили домой и валились без сил.

А сводки с фронтов приходили тревожные… Именно тогда я узнала удивительного Крючкова-оптимиста. В нем всегда было так необходимое многим из нас начало – воля, вера, юмор, душевная поддержка. Я думаю о Сергее Луконине, которого сыграл Николай Афанасьевич. Будь сам Крючков другим, в тех суровых обстоятельствах военных лет едва ли удалось бы ему воплотить в своем герое лучшие черты советского человека, воина…

Лучшего партнера я не встречала. Меньше всего Крючков заботится о том, как будет выглядеть в кадре. Он всегда думает о партнере, всей душой стремится помочь ему. На съемочной площадке часто случается, что партнер Николая Афанасьевича, не знающий, как сыграть конкретную сцену, встретится глазами с ним – и все становится на свои места.

У тех, кто впервые оказался на съемочной площадке, может создаться ошибочное впечатление, что он работает без особого напряжения. Этакая легкость, за которой, кажется, и труда никакого нет. Но именно труд – упорный, серьезный, подвижнический труд актера – рождает эту легкость, внешнюю и внутреннюю свободу на площадке.

Вот и вспомним еще раз крылатую фразу художника А. Саврасова: «Будет просто, когда переделаешь раз сто». Эта кажущаяся «простота» и придавала Николаю Афанасьевичу «ощущение свободы», в которой он чувствовал себя полностью раскрепощенным от условностей искусства и жил полнокровной жизнью своих героев.

Отсюда и органичность таланта Крючкова, о чем уже много говорили и писали, его природное соответствие своим героям. Николай Афанасьевич соглашался с этим, но с небольшим уточнением: одной природной органичности не хватит на всю жизнь. «Ее накапливать надо, воспитывать, пополнять, обновлять жизненным опытом».

Образ Сергей Луконина создавался на довоенных представлениях о войне. Он был овеян пафосом, романтической приподнятостью, совершенной уверенностью в своей неуязвимости. Таким его и сыграл Крючков.

Жесткая и жестокая правда войны сняла с нее покров романтики. И эта обнаженная правда потребовала новых героев.

В самые трудные дни летней военной кампании 1942 года газета «Правда» стала печатать из номера в номер пьесу Александра Корнейчука «Фронт», в которой автор резко критиковал через образ генерала Горлова устаревшие способы ведения войны.

Собственно, конфликт, обозначенный в пьесе, должен был решать еще до войны сам Верховный Главнокомандующий, а не перепоручать его войсковому политработнику полковнику Корнейчуку. Тем более расхожий банальный конфликт новатора с консерватором здесь, в конкретном случае, нес в себе общенациональную зловеще-трагическую окраску и не мог быть разрешен на театральных подмостках. Когда же пьесу экранизируют в конце 1943 года, ее общественная, политическая и познавательная значимость будет равна нулю, а драматургический конфликт уже не представит никакого интереса.

«Фильм вышел на экраны кинотеатров, – напишет Крючков, – когда уже отгремела Сталинградская битва, позади было великое сражение на Курской дуге, освобожден от захватчиков Киев, когда Красная Армия неудержимо шла на запад. Многое из того, что так волновало авторов картины и весь наш съемочный коллектив, утратило свою сиюминутную значимость. Но не устарело в фильме, да и никогда не может устареть, то, что связано не со спорами генералов, а с войной, с тяжелой кровавой работой на войне, с гибелью батареи гвардии старшего лейтенанта Сергея Горлова».

Эту роль сына бездарного генерала в сценарии допишут специально для Крючкова. Этот персонаж и должен был, по мысли сценаристов, представлять собою новый тип героя, рожденного войной.

Таким образом, Николай Афанасьевич снимался одновременно в двух совершенно не схожих ролях: Сергея Луконина и Сергея Горлова, за которым был уже опыт трагических месяцев войны. Поэтому у него начисто отсутствовали луконинские прекраснодушие, романтика, пафос «жди меня, и я вернусь». У старшего лейтенанта Горлова не было такой уверенности, да он и не задумывался, вернется он или не вернется. В сущности, он был фаталистом, для которого исполнение воинского долга ставилось превыше всего. Поэтому его героический подвиг стал кульминацией всего фильма. И Крючков показал в этой сцене не гибель героя, а честное исполнение им своего долга.

Сам Николай Афанасьевич тоже честно относился к исполнению своего профессионального долга. На всю жизнь запомнил он глаза двух молоденьких солдат, когда выступал перед ранеными в бакинском госпитале. У них на двоих было две руки. И они с азартом хлопали в эти две руки и хохотали до слез, а у артиста – комок в горле. Поэтому и не мог он не по-настоящему воевать в своих фильмах и никогда не пользовался услугами дублеров. Не обратился он к их помощи и в трагической сцене гибели своего героя.

«На съемках «Фронта», – рассказывал он, – мой Сережа Горлов один на один с гранатами на танк выходит. «А что, Коля, – сказал вдруг режиссер Сергей Васильев, – не слабо и в самом деле под танк лечь?» – «Надо, так лягу», – отвечаю.

Вырыли мне ямку и успокоили: сказали, что грунт твердый и все обойдется. В эту ямку я должен был, как только машина на меня наедет, вовремя упасть. И вот я иду с гранатами во весь рост на фашистский танк, и такая злоба меня охватила.

– Не пройдешь, гад! – кричу я ему, бросаю связку гранат и прыгаю в эту ямку.

Танк прошел, но меня всего землей засыпало – не таким уж и твердым оказался грунт тот самый. И вот лежу я, засыпанный, а в голове шальная мысль: ну раз, думаю, мой герой погиб, почему бы мне не сыграть эту роль до конца?

С грехом пополам меня откопали, и тут на меня настоящий страх навалился: ведь действительно под танком лежал… А в момент съемки все было отключено, у меня была одна задача – врага не пропустить.

Пришел я в гримерную и вижу в зеркале, как сквозь слой грима, грязи, копоти проступает смертельная белизна. Сознание опасности пришло потом, когда все кончилось. Наверное, и в жизни так было, когда люди шли на последнюю решительную схватку, не думая, не умея в ту минуту думать о последствиях».

И все же при несомненной актерской удаче роль старшего лейтенанта Горлова не стала для Крючкова такой же «любимейшей», как роль Сережи Луконина. Не запомнилась она и зрителям – заданность литературного персонажа, его рассудочность, откровенная официозная плакатность слишком уж явно напоминали повзрослевшего, но не изменившего своим убеждениям незабвенной памяти Павлика Морозова. Так же, как и пионер Павлик, Горлов-младший «не поддается чувству родства», чем умилился один генерал-критик, и во всеуслышание заявляет о командующем фронтом: «А старик, мой отец, недалекий человек», что в ту пору было равносильно доносу.

Впрочем, прототипы этого «недалекого человека» (Тимошенко, Буденный, Ворошилов и др.) благополучно пережили войну, объяснили своим бездарным командованием фронтами «синдром Горлова» и уже в мирное время стали получать звания Героев Советского Союза – одни в 70 лет, другие – в 85, а третьи – даже в 87. Вот уж поистине – герои не стареют. И для чего, и для кого тогда нужно было ставить спектакли, выпускать фильмы?..

А вот Сергей Горлов – Николай Крючков – бросился с гранатами под танк. И погиб. Артиста, слава богу, откопали…

И все же, чтобы не заканчивать этот рассказ на печальной ноте, вспомним песню из «Фронта», где есть такие строки:

Грозное время промчится,

Снова вернусь я домой.

Верь, ничего не случится,

Друг мой далекий родной.

Но эта вдруг обретенная героем вера в возвращение домой – не заслуга сценаристов и поэтов. Ни в пьесе, ни в сценарии этой песни нет. Николай Афанасьевич, конечно же, сам прекрасно чувствовал, что образ Горлова-младшего засушен, как листок в гербарии, и чтобы хоть немного оживить его, наполнить жизненными соками, сочинил вместе со звукооператором фильма Виктором Зориным текст, а музыку подобрал сам. Назвали ее «Вязаный шарф голубой», и очень уж она напоминала «Синенький скромный платочек» и темой, и стихотворным размером:

Помнишь сентябрьский вечер,

Дачный вокзал под Москвой,

Нашу прощальную встречу

Хмурой осенней порой…

Поезд к перрону подходит,

Мы расстаемся с тобой.

Ты на прощанье мне даришь

Вязаный шарф голубой…

– Отзвучит песня, – объяснит потом Николай Афанасьевич ее эмоциональное значение в фильме, – и начнется бой. Последний бой, смертельный. И когда все его орудийцы склонят голову на стылую землю у своих развороченных пушек, встанет лейтенант Сергей Горлов в полный рост и пойдет с гранатами на фашистский танк. Погибнет просто, как и пел. Не из порыва искупить собственной смертью вину отца, а единственно из чувства долга русского солдата, защищающего свою землю.

У Николая Афанасьевича, в отличие от сценаристов, было свое понимание чувства прекрасного, и, как всегда, оно оказалось безошибочным. Горлов-младший только перед гибелью обрел «душу живую», которую вдохнул в него артист, и она осветила всю жизнь бунтаря-лейтенанта солнечным светом.

Так что если бы не эта творческая находка Крючкова, то образ Сергея Горлова вряд ли остался бы в памяти зрителей. А уж о явлении нового героя вообще несерьезно говорить.

Кстати, история с песней «Вязаный шарф голубой» послужила некоторым образом началом «композиторской» деятельности Крючкова.

«Композитор Гавриил Попов, – вспоминал Николай Афанасьевич, – принимавший участие в работе над этой лентой, был симфонистом, песен не писал, но наше творчество одобрил и все, помнится, предлагал:

– Запиши ноты, Коля, в соавторы возьму.

А я все отмахивался:

– Да ну, не мое это дело – музыку писать.

И все же случилось, что я и взаправду в «композиторы» попал. Черным по белому на листовках, отпечатанных в 1943 году в Алма-Ате ко Дню танкиста, значилось: «Стихи Натальи Кончаловской, музыка Николая Крючкова». Листовки разбрасывали с самолета, и все пели:

В бой пойдем мы бесстрашно и твердо,

Земляки нас проводят в поход.

Это парень из нашего города

Головную машину ведет.

И еще. Нельзя не напомнить о том, что в этом фильме Крючков впервые встретился на съемках с замечательным артистом Борисом Бабочкиным, сыгравшим роль генерала Огнева. За девять лет до этого Борис Андреевич снялся в картине «Чапаев», и с тех пор эти два имени станут неразрывны. Когда кинозритель слышит фамилию Бабочкин, она у него сразу же ассоциируется с другой – Чапаев.

Когда фильм вышел на экраны столицы, на улицах можно было увидеть колонны людей с транспарантами «Мы идем смотреть «Чапаева».

И ведь что интересно: игра Бабочкина, внешне не похожего на своего прототипа, была настолько убедительной и достоверной, что артист воспринимался людьми, знавшими лично Василия Ивановича, более реальным и земным, чем сам Чапаев. Сослуживцы легендарного комдива, когда им показывали подлинный портрет Чапаева, не признавали своего соратника: «Не похож!» – утверждали они в один голос, так как перед ними сразу же возникал экранный образ.

А маршал Тухачевский определенно заявил:

– Образ Чапаева в передаче товарища Бабочкина верен не только объективно. Чапаев такой, каким он был, такой, каким я видел его под Бугурусланом и Уфой, встает перед глазами как живой.

Сотни ролей были сыграны Борисом Андреевичем в театре и кино, но в памяти зрителей навсегда остался в его исполнении образ Василия Ивановича Чапаева. И, конечно же, мертворожденная роль генерала Огнева ничего нового не могла добавить к славе великолепного артиста.

Кинорежиссер Иван Пырьев был убежден:

– Николай Афанасьевич мог выполнить любую актерскую задачу, связанную с трудовыми и боевыми действиями героев. В фильме «Трактористы» он должен был работать на тракторе, ездить на мотоцикле, на автомобиле, играть на баяне, петь и плясать. И все это делал сам – почти без тренажа, что называется с ходу. Мне кажется, что, если бы ему нужно было по ходу роли взлететь на самолете, он бы сделал это не задумываясь.

Не известно, задумывался ли он или не слишком, когда все-таки поднял «По-2», именуемый в народе «кукурузником», в воздух.

Все – сам, всегда – сам. Оттого-то у него и был солидный «послужной» список травм, о которых он говорил коротко: «ломал руки и ноги двенадцать раз, обжигал глаза, потерял зубы, заработал ревматизм».

Кстати, о зубах. Сын замечательного артиста Сергея Столярова (кто не помнит знаменитый фильм «Цирк», где он сыграл главную роль!), тоже прекрасный артист Кирилл Столяров, как-то рассказал забавный случай. Сидел он в театральном буфете, когда к нему подсел Николай Афанасьевич. И Кирилл стал угощать его пряниками.

– Возьмите пряник. Очень вкусный.

– Нет, не могу, старик.

– Хороший пряник, попробуйте.

– Не могу, старик, – зуб болит…

– Какой?

– Какой, какой… Вот этот вот!

Крючков вытащил вставную челюсть и ткнул в нее пальцем.

Можно было, конечно, и пошутить над мнимой болью, но когда она становится осязаемой и невыносимой и к ней еще примешивается боль за своего товарища, она становится жестоким испытанием.

Жизнь свела Николая Афанасьевича с человеком трагической судьбы – режиссером Владимиром Николаевичем Скуйбиным. Он снял всего четыре картины, в двух из которых («Жестокость» и «Суд») участвовал Крючков. И прожил Скуйбин всего тридцать четыре года. Все знали и сам он знал, что дни его сочтены, неизлечимая болезнь неотвратимо сковывала все тело этого красивого и сильного человека. Когда он снимал свою последнюю картину «Суд», пальцы его уже онемели и машина с ним въезжала прямо в павильон…

Владимир Николаевич оставил нам прекрасную статью о Крючкове – искреннее признание в любви к актеру, с которым он снял свои лучшие фильмы.

«Актерские качества Крючкова, – писал он, – неразрывно связаны с его человеческими качествами. Я помню, как на «Жестокости» во время обострившегося тромбофлебита ему приходилось целые дни проводить в седле, да еще на морозе. Он ни за что не соглашался прервать съемки. А в фильме «Суд» ему пришлось много раз прыгать в ледяную воду. На третьем дубле актер сломал ногу. И вот – больница, гипс. Но на второй день Крючков снова на съемке, на костылях. Мы снимали крупные планы. И когда через пару дней крупных планов уже не стало, Крючков ножом распиливает гипс и продолжает сниматься…»

Чтобы хоть как-то утишить нестерпимую боль в ноге, Николай Афанасьевич просил только раскладушку после отснятого дубля. Он понимал, что, если приостановить съемку, Скуйбин фильм не закончит…

Николаю Афанасьевичу было уже за семьдесят, когда режиссер фильма «Особо важное задание» Евгений Матвеев решил его пожалеть.

– Предстояло снять эпизод, – рассказывал Евгений Семенович, – в котором герой Крючкова вскакивает на крыло самолета. Зная, что Николай Афанасьевич дважды на съемках («Море студеное» и «Суд») ломал ногу, и учитывая его возраст, я распорядился приставить к самолету стремянку. «Ты что? – обиделся Крючков. – Рано еще жалеть меня и щадить». И, прыгнув, вскочил на крыло самолета. И никто не знал, чего ему это стоило. После съемок подошел ко мне и улыбнулся: «А ты говорил…»

Многие ему чего только не говорили, но уговорить так и не могли, если он чувствовал, что будет нарушена правда жизни.

В «Брестской крепости» герой Крючкова, немолодой уже старшина Кухарьков, выбегает из казармы босиком, в галифе и в одной нижней рубашке, потому что не успевает надеть гимнастерку. Крепость уже бомбят, все вокруг усеяно битым кирпичом. А Кухарькову-Крючкову предстоит с километр бежать по этим острым осколкам.

– Николай Афанасьевич, наденьте сапоги.

– Не надо!

– Наденьте! Ведь все равно ноги не в кадре.

– Нет уж! Без «липы»!

Так и побежал. Километр по битому кирпичу. Босиком.

А когда снимали кинокомедию «Станица Дальняя», пригодился Николаю Афанасьевичу и опыт, приобретенный им в кавалерийском полку, что стоял на Ходынке и где его обучали кавалеристы доброму обращению с лошадьми и вольтижировке.

Съемки проходили в станице Казанской под Майкопом. Крючкову в роли лихого казака Мишки предстояло не только гарцевать и скакать на коне, но и преодолевать нелегкие препятствия. И, конечно же, Николай Афанасьевич никак не мог позволить себе, чтобы этим занимался за него какой-то дублер.

На конезаводе выделили артистам лошадей и дали в помощь конюха. Пришли москвичи в конюшню, и Крючков сразу же приметил одного красавца.

– Этого? Туриста?.. – возмутился конюх. – Да это же конь лично для товарища Буденного! И чтобы я его в руки артистам?..

– Но попробовать можно? – попросил Крючков.

– Ежели только попробовать, – смилостивился конюх и разрешил артисту пообщаться с конем.

Посмотрел хозяин опытным глазом, как обхаживает Крючков коня, и сдался.

– Этому, – сказал, – доверяю: прямо настоящий казак!

«На буденновском Туристе, – вспоминал Николай Афанасьевич, – я тогда и через свадебный стол перескакивал, и совершал еще много забавных «подвигов».

Вряд ли Николаю Афанасьевичу удалось бы совершить много экранных «подвигов», требующих основательной физической подготовки, если бы не его увлечение спортом, которому он никогда не изменял, начиная со спортивного кружка «Трехгорки». И своими спортивными знаками он гордился не меньше, чем орденами.

– У меня есть спортивный знак «Ветеран ДСО «Спартак», – хвалился он. – Видимо, за верность обществу, за то, что я самый преданный болельщик «Спартака». Ведь эта футбольная команда родилась на моей Пресне. В те времена она так и называлась – «Красная Пресня». Нас, молодых рабочих, буквально околдовала яркая, неповторимая игра Николая Старостина, Петра Исакова, Павла Канунникова… Сколько с тех пор составов сменилось, но команду по-прежнему люблю.

Замечательный тенор солист Большого театра Зураб Соткилава рассказывал:

– С первой встречи мы с Николаем Афанасьевичем как-то очень естественно перешли на «ты», разговаривали, будто давно знаем друг друга. Думаю, что сблизила нас и общая любовь к футболу. Оказалось, что Николай Афанасьевич не только помнит мои выступления в Москве в составе тбилисского «Динамо», но у нас и общие футбольные кумиры.

Не случайно его, семидесятилетнего страстного болельщика, газета «Неделя» избрала членом Олимпийского общественного совета. Ведь он не пропускал ни одного футбольного, ни одного боксерского турнира на приз «Недели». А уж что говорить о хоккейном турнире на приз «Известий»!

– Спорт, – говорил он, – помогает почувствовать прилив сил и иногда даже превзойти самого себя. Смотрю я на иных – целыми днями торчат в поликлинике. А меня туда не затащишь, я от хождения по кабинетам заболеваю. Довелось как-то в больницу попасть, уговорили лечь на обследование, так я до конца срока там не выдержал, дал деру, в чем был, в пижаме, в тапочках. Благо такси подвернулось и шофер знакомый. Меня ведь после фильма «Горожане» произвели в почетные таксисты Москвы.

Вот Николай Афанасьевич упомянул «знакомого» шофера. Да для него все были «знакомыми»! Всенародный любимец, он отвечал любовью на любовь, и для него все были близкими и родными. Видимо, именно поэтому он никогда не держал чиновную дистанцию между собой и своим собеседником, кем бы он ни был – важным партийным функционером или простым колхозником. Главное – был бы достойный человек.

В ту пору, когда Николай Афанасьевич познакомился с Сергеем Эйзенштейном, тот был уже всемирно признанным режиссером, выдающимся теоретиком кино, профессором ВГИКа. Перед ним все трепетали и преклонялись. А что же Крючков? Он к нему обращался так же, как и ко всем своим «знакомым». Кому-то это показалось непозволительным панибратством, и он решил обратить на это внимание самого живого классика:

– Сергей Михайлович, почему вы позволяете Крючкову обращаться к вам на «ты»?

– Видите ли, – ответил Эйзенштейн, – Коля у нас человек простой. Для него, если много, то «вы», а если один – «ты».

Крючков был на «ты» даже с птичками. Как-то он загнал лодку в камыши, собираясь порыбачить, и спугнул камышевку. Николай Афанасьевич посмотрел внимательнее и увидел гнездо с птенцами. И тогда он поделился с птичкой червячком. Сперва она недоверчиво отнеслась к подарку, но потом все-таки склюнула его и унесла в гнездо. А скоро они перешли на «ты», и камышевка уже безбоязненно принимала подарки от доброго рыбака.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.