ПРЕДИСЛОВИЕ К ПИСЬМАМ П.И. ОРЛОВОЙ-САВИНОЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПИСЬМАМ П.И. ОРЛОВОЙ-САВИНОЙ

(Для племянников ее — на будущее время)

Милые дети! Сестра моя, а ваша тетушка расковья Ивановна в 1855 году, при закрытии театров по случаю траура, ездила на три месяца в Симферополь, чтобы там ходить за ранеными и больными солдатами; и оттуда, по обещанию, данному мне, она постоянно присылала письма, которые я назвал «Дневником», переписал в эту книжку — нарочно для вас, милые дети. Если кто из вас в свое время сделается сочинителем, т. е. человеком грамотным (в наше время много сочинителей неграмотных), тот обязан написать биографию своей тетушки, не только как хорошей актрисы, умной, образованной женщины, но и как доброй и сердобольной сестры милосердия. Конечно, прилагаемые здесь письма ее будут лучшим украшением на страницах ее биографии.

В начале весны 1855 года, в один прекрасный день, тетенька вдруг спрашивает у меня совета на поездку в Севастополь в Симферополь для ухаживания за ранеными. Как человек положительный, никогда в подобных не говорю отрицательно, вместо ответа сам справа: «Ты, сестрица, как актриса надеешься этим произвести эффект?» Тетенька, скоро поняв мои слова, отвечает также кратко, но с силой и с неустрашимостью: «Если во мне только одно желание произвести эффект, то пусть Бог меня там же, посреди болезней и смертей, накажет за это». — «Стало быть, ты едешь для Бога?»— «Да! я — грешница: и хочу несколько загладить мои грехи!»— «А! если так, то поезжай с Богом».

Тут мы задумались только об одном: как сказать об этом маменьке (вашей бабушке Марье Михайловне), без согласия, а главное, без благословения которой, вы понимаете, дочь никуда не может ехать. Вот я, зная, что старушка наша богомольная и верующая, взялся прямо без обиняков сказать ей о намерении возлюбленной ее дочки. Сказал. Сцена драматическая. Надо вам знать, что бабушка ваша тоже в своем роде остроязычна… так, не говоря худого слова, она прямо спрашивает Прасковью Ивановну: «Что ты, матушка, не Юдифь ли какую новую там хочешь из себя представлять?»

На это тетенька серьезно и с чувством стала ей доказывать о возможности умереть и в Петербурге и везде, указывая на недавние примеры скоропостижной смерти между знакомыми и молодыми женщинами… Тут старушка заплакала.

Я, пользуясь сим, начал хвалить маменьку как богомольную и верующую христианку; потом всячески стал уговаривать не препятствовать доброму намерению сестры… и должно быть, я ей надоел, потому что она со слезами и с заметной досадой на меня спросила: «Да ты-то что так хлопочешь об этом?» Ну, конечно, на подобный вопрос я дал и достойный ответ: «Да как же мне не хлопотать, любезная маменька? сестра имеет деньги, а я единственный ее наследник!»

Как ни странен был в подобном случае мой ответ, но умная старушка рассмеялась, шутя назвав меня дурачком… и в этот же вечер дело кончилось тем, что сестра получила ее согласие на отъезд, а после и благословение на дорогу-

Надо еще вам заметить, что тетенька ваша взяла отпуск у начальства в южные губернии для излечения болезни и под фамилией мужа своего, Копыловой, следовательно, совершила добро тайно. Конечно, там в Симферополе встреча с кн. Барятинским и с другими (что вы усмотрите из писем ее) изменили ее инкогнито… но во всяком случае честь и слава ей. Поступок сестры возбудил во мне заснувшую поэзию: я написал к ней несколько писем стихами, которьк здесь же прилагаю, а равно и другие письма друзей тетеньки, по возвращении ее выпрошу у нее и впишу сюда. Теперь, когда я пишу это, Прасковья Ивановна возвращается утешить добрую старушку маменьку, обрадовать нас и снова начать свое сценическое поприще, которое, вопреки общественному мнению, не мешает человеку быть честным, добрым и нравственным христианином, чему пример ваша тетушка — актриса Прасковья Ивановна Орлова.

Тут я начала поспешно собираться. Мой неизменный друг, Н. И. Греч, начал всеми средствами стараться облегчить мой путь: писал в Харьков к губернатору Кокошкину, чтобы мне приготовили тарантас и почтальона в провожатые до Симферополя. Я ехала совершенно одна: моя верная горничная Татьяна просила взять ее с собой, но я сказала, что она имеет отца и мать стариков, и я не посмею подвергать ее опасности. Мою матушку я взяла с собой до Москвы. Там жила моя приятельница Ф. П. Ла-нина, и я была уверена, что ей будет у них покойно.

В последних числах апреля мы выехали в Москву, и 1-го мая я была уже в Лавре Преп. Сергия, где желала приобщиться Св. Тайн. Не зная никого из монахов, я спросила, кто здесь духовник. Мне назвали Николая и Авраамия. Не знаю по-чему — я просила сказать о. Авраамию. ослушник, возвратясь, сказал, что о. Авраам будет ожидать меня после Всенощной в церкви Пр. Никона. Когда вошла в церковь, я была поражена видом этого благолепного старца! Чтобы определить эту дивную личность, довольно сказать, что он был священником в Воронеже, лишился жены и сьша на 25 году жизни, пошел в монахи и незадолго до кончины высок, преосв. Антония, который открывал мощи Святителя Митрофана, был избран в духовники. О. Авраамий мне сам рассказывал, как Владыка, позвав его, приказал идти, надеть епитрахиль и исповедать его. «Я задрожал… упал в ноги, не имея возможности от страха слово сказать… Преосвященный поднял меня, успокоил… и я с тех пор, до кончины преосв., был его духовником». После он перешел в Троице-Сергиеву Лавру; перевез туда свою почтенную матушку, ночуя у которой я видела почти наяву Ангела. Затем, запасшись Бла-годатию Тела и Крови Христовой, я предалась воле Божией и 6-го мая выехала. Надо прибавить, что в Москве я повидалась с Александром Ивановичем Казначее-вым, моим кумом и очень преданным мне человеком. Александр Иванович, как всеми уважаемый сенатор, также помог мне своим влиянием: поручил почт-директору г-ну Рейнебот, чтобы меня всю дорогу берегли и покоили, и я ехала в почтовой карете как в собственной.