Часть четвертая
Часть четвертая
Одиночество
Вскоре после женитьбы Айвазовский писал своему другу:
«Теперь я спешу сказать Вам… о моем счастии. Правда, я женился как истинный артист, то есть влюбился как никогда. В две недели все было кончено. Теперь, после 8-ми месяцев, говорю Вам, что я так счастлив, что я никогда не воображал половину этого счастья. Что день, то более и более молю бога за счастливую судьбу. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так я и женился…»
Но недолго был счастлив в семейной жизни Иван Константинович — всего лишь несколько лет. Потом жена стала жаловаться на феодосийскую глушь, все чаще требовала переехать в Петербург или отправиться за границу. Юлия Яковлевна хотела забыть, что когда-то в юности служила в богатом петербургском доме гувернанткой. Самолюбие ее до сих пор страдало от этого. Теперь, когда она была женой знаменитого художника, ей хотелось завести свой дом в столице. Тщеславному воображению красавицы-англичанки рисовались приемы в петербургском салоне.
Юлия Яковлевна знала, что покойный царь Николай I выражал недовольство переездом Айвазовского в Феодосию. Теперь они вернутся в Петербург. Императорский двор станет к ним благосклонен, их будут приглашать на придворные балы. Своими тщеславными мечтами она делилась с Иваном Константиновичем. Вначале Айвазовский от души смеялся над ее выдумками и причудами, но потом начал огорчаться: он видел, что жена решила всерьез повернуть их жизнь в другую сторону, оторвать его от Феодосии, где ему так хорошо работалось и жилось.
Юлия Яковлевна была достаточно умна, чтобы понять, что решение Айвазовского остаться в Феодосии на всю жизнь твердо и неизменно. Тогда она принялась устраивать званые вечера и балы, на которые приглашала местную и губернскую знать. Первое время Иван Константинович мирился с этим, но потом начал тяготиться. Приходилось играть роль гостеприимного хозяина зачастую перед пустыми, тщеславными людьми, отвлекавшими от работы. А его больше тянуло к рыбакам, ремесленникам, приезжим морякам. Были у него друзья среди этих простых людей, он любил приглашать их к себе и за стаканом виноградного вина вести с ними долгие беседы. Первое время жена притворялась, что ничего не замечает, но со временем начала открыто выговаривать за плебейские симпатии и требовать, чтобы друзья-простолюдины не посещали их дома. Порой такие разговоры кончались ссорами.
С годами красота Юлии Яковлевны становилась все неотразимее. Сердце художника было в плену этой красоты, но ум его ясно сознавал растущую несхожесть вкусов, привычек, всего миропонимания. Все попытки Айвазовского если не изменить, то хотя бы смягчить взгляды жены встречали с ее стороны надменный и непреклонный отпор. В конце концов Юлия Яковлевна стала все чаще уезжать с детьми то в Петербург, то в Ялту, то в Одессу. Там своим новым друзьям и знакомым она жаловалась на Ивана Константиновича. Совместная жизнь стала далее невозможной.
На двенадцатом году супружеской жизни она оставила Айвазовского и больше не вернулась к нему из Одессы. Юлия Яковлевна взяла с собой всех четырех дочерей: Александру, Елену, Марию и Жанну. Только время от времени она разрешала им навещать отца.
Жизнь художника надолго омрачилась. Айвазовский любил Юлию Яковлевну, и глубокое разочарование в ней было для него мучительно. Часами бродил он по затихшему дому, мысленно перебирая все двенадцать лет совместной жизни, и не находил, в чем мог себя упрекнуть.
Художник остался один. Но с ним были его труд, его пламенная любовь к искусству. Он не изменил своему призванию, остался ему верен даже ценой семейного счастья. Утешением в эти дни служили ему раздумья о Тальони. Ему припомнилась та беседа в Венеции, когда Тальони рассказала причину ее разрыва с мужем. Айвазовскому казалось, что он снова слышит ее тихий, полный глубокой искренности голос: «Наши ссоры были для меня мучительны.
Я любила мужа настоящей большой любовью, но его неуважение к моему искусству убивало мою любовь… Я стала ощущать его рядом с собой как слепую жестокую силу… Три года я стояла перед выбором: искусство или любовь. И наконец выбрала искусство…»
Айвазовский достал из ящика письменного стола небольшую шкатулку. В ней хранятся единственное письмо Тальони и ее башмачок. Эта шкатулка сопровождала его всюду, во всех путешествиях. Бережно берет он в руки белый башмачок… Это не просто туфелька с ноги любимой женщины. Теперь это символ великой жертвы во имя искусства. Он тоже принес свою жертву.
И искусство вознаградило художника за все его потери: ему, написавшему тысячи картин и признанному во всем мире, предстояло еще создать прекрасные творения. В 60-х годах начинается период «голубых марин» Айвазовского. На его холстах постепенно затухает яркий колорит, присущий той поре, когда он искал в природе контрасты, потрясающие своим драматизмом. Теперь художник создает полотна, написанные в тонкой, сдержанной красочной гамме голубых и синих оттенков.
Все чаще Айвазовского посещает то состояние светлой душевной приподнятости, окрыленности, когда испытываешь ощущение парения в воздухе. И чудилось, будто слышит он голос любимого поэта:
Мне грустно и легко, печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой…
А на холстах возникало голубое сияющее море в ясный полдень, зыбь за кормой легкого парусного суденышка, вся сотканная из золотых солнечных блесток, зеленоватая прозрачность набегающей на берег волны, ясная лазурь неба…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.