О светской жизни Глава III, в которой Англия свингует, Франция распевает йе-йе, мини-юбки правят бал, дискотеки беснуются, а поп-арт задает тон в искусстве

О светской жизни

Глава III,

в которой Англия свингует, Франция распевает йе-йе, мини-юбки правят бал, дискотеки беснуются, а поп-арт задает тон в искусстве

Хотя должность креативного директора позволяет мне проводить фэшн-съемки практически в любом уголке земного шара, я редко пользуюсь возможностью вернуться в Лондон с тех пор, как почти тридцать лет назад переехала в Нью-Йорк. Могу припомнить лишь несколько эпизодов, когда я придумывала сюжеты для съемок в декорациях Великобритании. Может, во мне поселилась таинственная неприязнь к британскому прошлому? И в самом деле, теперь я провожу куда больше времени по другую сторону Ла-Манша – Париж неизменно удовлетворяет самые буйные фантазии фотографов.

Впрочем, недавно я несколько раз пересекала океан, чтобы поработать в английской провинции. Это были съемки по мотивам фильма «Брайтонский леденец» и фотосессия в Корнуолле, на которую меня вдохновила лента Стивена Спилберга «Боевой конь». Должна признаться, меня с головой захлестнула ностальгия по этим диким, исполненным романтической красоты ландшафтам. Пожалуй, ничто не сравнится с английскими полями, лесами, садами и цветами, которые создают магический фон для любой фотографии. В мой последний визит я навестила Кингз-роуд в Челси, который в начале шестидесятых годов был для меня и домом, и центром модной вселенной. Прогулявшись от «Края света» до Слоун-сквер, я с ностальгией прошла мимо дома, где мне, начинающей модели, впервые предоставили собственную квартиру; мимо паба, где регулярно зависала наша компания – «кружок Челси»; вспомнила некогда шумные итальянские ресторанчики и кафе-бары, в которых мы подкреплялись во время шопинга. Здесь больше нет того озорного духа: тротуары стали шире, фасады магазинов осовременили – и не сказать, чтобы удачно. Но в маленьких переулках все же сохранились островки с шармом и характером.

В какой-то момент я вдруг заметила, что за нами неотступно следует пара школьников. Суетливые, заметно нервничающие мальчишки старались не отставать от нас, бросали на меня долгие многозначительные взгляды и подталкивали друг друга локтями. Меня это удивило. Я вдруг подумала: мало того что мои пять минут славы после «Сентябрьского номера» докатились до Англии, так теперь я стала интересна еще и подросткам, которым впору играть в футбол или крикет. «Что им нужно, интересно?» – спросила я своего спутника, который подошел к ребятам выяснить, не охотятся ли они за автографом. «Они приняли тебя за Вивьен Вествуд», – ответил он, вернувшись.

Это был мощный удар по моему эго. Подумать только, пятьдесят лет прошло с тех пор, как я переехала из Ноттинг-Хилл, где снимала свое первое жилье, в относительно спокойный Баттерси – прямо напротив Челси, только по другую сторону реки. Вместе с тремя китайскими актрисами я делила квартиру на Принс-Уэльс-Драйв с видом на зеленые лужайки, аттракционы и заросли рододендронов в парке Баттерси. Потом я еще не раз переезжала с место на место, пока окончательно не обосновалась на Роял-авеню в самом центре Челси, что считалось очень крутым.

Я знала практически всех, кто жил в округе. Здесь я чувствовала себя, как в маленькой деревне, обособленной от остального мира. Я знала все злачные места на Кингз-роуд, где постоянно зависали молодые художники, писатели, рекламщики, люди из мира моды и кино, и находила их безумно экзистенциальными. В то время я смотрела уйму фильмов, потому что в них снимались мои друзья. Больше всего мне нравились британские ленты «новой волны»: «Вкус меда», «Такого рода любовь», «В субботу вечером, в воскресенье утром», «Свистни по ветру». Мне даже предлагали роль в одном из них. Английский режиссер Тони Ричардсон, тогда женатый на актрисе Ванессе Редгрейв, однажды подловил меня, когда я шла босиком (я была большой оригиналкой) по Кингз-роуд, и пригласил в свой фильм по пьесе Джона Осборна «Комедиант» с сэром Лоуренсом Оливье в главной роли. Речь шла о сцене вечеринки с участием начинающих актрис, и от меня требовалось свалиться с низкой крыши в розарий, приземлившись на брата Ванессы, актера Корина Редгрейва, и поцеловать его – что я и сделала, хотя в итоге мой эпизод почему-то вырезали.

Каждый раз, заселяясь в новую квартиру, я принималась обустраивать ее по своему вкусу. Перекрашивала стены в сливово-фиолетовый или темно-синий, покупала яркие узорчатые ковры и керамическую испанско-мексиканскую посуду в магазинчике Casa Pupo в Пимлико; в мебельных комиссионках на Нью-Кингз-роуд выискивала популярные предметы обстановки вроде столов из некрашеной сосны и валлийских комодов. Они стали самыми модными атрибутами интерьера, а появившиеся цветные приложения к воскресным газетам рекламировали их как свидетельство безупречного вкуса хозяина. Позже, когда я ездила в зарубежные командировки от редакции журнала, то обязательно заглядывала в местные магазинчики в поисках какой-нибудь оригинальной вещицы. Я всегда из Найроби привозила жестяные блюда, из России возвращалась с красочными сувенирами, а из Китая везла постельное белье. В Шри-Ланке я стала одержима круглыми москитными сетками, которые казались мне нежными и романтичными. Куда бы я ни приезжала, всюду встречала что-то интересное, и мне приходилось покупать новые чемоданы, чтобы дотащить свой скарб до дома.

Богемная публика Челси, мой привычный круг общения, собиралась каждый вечер в Markham Arms, традиционно-шумном старом пабе рядом с Bazaar – бутиком Мэри Куант на Кингз-роуд, с которого и началось мое серьезное увлечение шопингом. Захаживала я и в Kiki Byrne чуть дальше по Кингз-роуд. Эти два магазина стали первыми в Англии бутиками и моими фаворитами. Свежие коллекции, которые менялись каждую неделю, были рассчитаны исключительно на молодежь и не имели ничего общего с одеждой для «молодых взрослых», что продавалась в крупных универмагах и представляла собой модели для зрелых женщин, только перекроенные в расчете на подростков.

Одежда от Мэри Куант пользовалась огромной популярностью. Мэри была продвинутым модельером, ворвавшимся в свингующие шестидесятые со своими ультрасовременными представлениями о моде. Я купила у нее полосатое платье без рукавов с приспущенным ремнем и короткую юбку, которую можно было носить поверх обтягивающего свитера или саму по себе. Она оказалась на удивление универсальной, и меня так и тянуло надеть ее снова. Я дополняла ее остроносыми туфлями с изогнутым каблуком. По мере того как стиль Мэри Куант приобретал известность, юбки поднимались все выше и выше, пока не стали такими короткими, что больше напоминали лоскутки ткани. Тут же возникла проблема, как садиться в двухэтажный автобус. Мало того что теперь все видели твои панталоны, так еще могли мелькнуть края чулок и подвязки. Поэтому Мэри начала выпускать мини-шорты, которые можно было надевать под платья. А вскоре совершила настоящую революцию в моде, подтолкнув промышленность к выпуску колготок.

Кингз-роуд, в шестидесятые ставший эпицентром лондонских стиляг, быстро заполонили уютные итальянские ресторанчики и кофе-бары вроде Sa Tortuga и Fantasie, а также невероятно яркие бутики Top Gear и Countdown. Их совладелицей была Пэт Бут – дерзкая модель-блондинка из Ист-Энда, которая мудро вложила сбережения в развитие бутикового бизнеса на пару с Джеймсом Веджем, своим бойфрендом и талантливым шляпником.

Несмотря на то что в какой-то момент Карнаби-стрит в Вест-Энде, запруженная модными бутиками и подростками на скутерах, бросила вызов превосходству Кингз-роуд, он остался вотчиной аристократов рока, космополитов и патлатых кинозвезд и просуществовал в этом статусе еще лет тридцать.

Мода стала еще более значимой в моей жизни в середине шестидесятых, когда я начала регулярно летать на работу в Париж. К тому времени поврежденный глаз почти восстановился, и я снова могла полноценно трудиться. Я была достаточно известна в британских модельных кругах, мое имя входило в топ-десятку ведущих моделей, но неизбежно фигурировало под номером девять, поскольку меня считали в большей степени авангардной и стильной, нежели красивой. Прозвище «Треска» прочно ко мне приклеилось. «Холодная, как треска, но горячая, как огонь», – гласил заголовок не дожившего до наших дней таблоида The Daily Sketch, который, должна признать, мне нравился. Он представлял меня пылкой и сексуальной, в то время как большинство воспринимало меня с точностью до наоборот.

Я стала появляться на страницах французского Elle, который в ту пору имел репутацию действительно хорошего журнала мод. В Париже я останавливалась либо в дешевом отеле на площади Мадлен, либо в таком же неприглядном France et Choiseul на улице Сент-Оноре, который впоследствии превратился в модный и очень шумный H?tel Costes.

Поскольку в Париже я была новенькой, мое французское агентство Paris Planning посылало меня на бесконечные кастинги, где меня ставили в самый конец длинной очереди из болтливых и высокомерных француженок, не снисходивших даже до того, чтобы подсказать мне, который час. И когда я наконец нашла работу – в Elle Studios, где работали сразу несколько фотографов и каждый мог задействовать модель для съемок лишь на пару часов, – девушки исчезали в обеденный перерыв, даже не обмолвившись о том, куда идут. Я оставалась в раздевалке одна, холодная и голодная, гадая, где же они пропадают, пока мои коллеги не возвращались, сытые и отдохнувшие. Как выяснилось, в Elle Studios был кафетерий, только вот мне о нем ничего не сказали. Это напоминало «черный юмор» популярных в то время фильмов Жака Тати о бедах и несчастьях маленького человека, проистекающих из пресловутой французской заносчивости.

Вскоре я открыла для себя Bar des Th??tres («Театральный бар») на авеню Монтень, который был излюбленным местом встреч амбициозных моделей и таких же энергичных фотографов. К тому времени я уже могла позволить себе больше, чем просто le sandwich. Мой бюджет вмещал и le hamburger, и бокал божоле нового урожая или vin ordinaire[16]. Между делом мне удалось обзавестись и дьявольски красивым бойфрендом. Альберт Коски был агентом фотографа. Польский еврей с романтической шевелюрой, он носил белые френчи в стиле Мао от Farouche, и его часто принимали за Уоррена Битти. Он был невероятно соблазнительным, и я быстро потеряла голову. Мы стали жить вместе в роскошном доме на улице Дюфренуа, по соседству с авеню Виктора Гюго. У нас даже был свой садик и большой полосатый кот по кличке Титов.

Парижане могут быть несносными. Хотя у нас была горничная, иногда я сама ходила за продуктами – наверное, просто чтобы убедиться, что владельцы магазинов были (и остаются) высокомерными грубиянами, особенно в нашем эксклюзивном Шестнадцатом округе. Если ты не говоришь на безупречном французском, тебя даже не станут слушать, не говоря уже о том, чтобы помочь, – отделаются пренебрежительным «Ба!» или «Па!». Я приучила себя, садясь в такси, передавать водителю листок бумаги с записанным адресом, как в Японии. В ответ на мои жалобы Альберт лишь пожимал плечами и невозмутимо говорил: «Если не можешь освоить французский, даже не пытайся здесь жить».

Два раза в год, в январе и июле, мои фотосессии совпадали с Неделями французской высокой моды и проводились в основном по ночам. Днем коллекции выставляли в салонах кутюрье для показа богатым клиентам, так что для фотографий они были недоступны. Даже во время коротких съемок ранним утром я должна была демонстрировать надлежащее высокомерное отношение к происходящему. Как говорила неподражаемая Диана Вриланд, оракул американской моды: «Чуть больше томности на губах».

Но с появлением на рынке более дешевой одежды массового производства, позже названной «прет-а-порте», модели получили свободу самовыражения. В этих демократичных нарядах мы могли вести себя более раскованно. Одежда «помолодела», в ней появилась легкость, располагающая к движению, и уже можно было не чувствовать себя скованной куклой, как на показах «от-кутюр». Техника макияжа тоже заметно изменилась. Теперь все внимание было приковано к глазам: они должны были стать более выразительными и драматичными, «глазами панды». Тонкая линия по краю верхнего века, которая в пятидесятые годы поднималась в уголке глаза маленькой запятой, стала толще и растушевывалась, загибаясь книзу.

У каждой девушки был свой уникальный стиль в макияже глаз. Моя «фишка» была в том, что я широким мазком прорисовывала складку верхнего века, дополняла его экстравагантными тонкими линиями под нижним веком, создавая эффект кукольных ресниц, а потом рисовала точку во внутреннем углу глаза – сама не знаю почему, но мне казалось, что это выглядит эффектно и актуально. Позже я обнаружила, что мои безумные ресницы называют «твиглетс» и приписывают их юной британской модели Твигги. Все бы ничего, только их придумала я. И, возможно, еще раньше, чем она родилась!

Одежда стала спортивной – сплошь на молниях – и поразительно короткой. Современный модный образ должен был представлять либо девушку с широко открытыми глазами, энергичную, азартную и слегка истеричную, либо, наоборот, плюшевую и пассивную, со сведенными вместе коленями и вывернутыми наружу ступнями, как у тряпичной куклы с плохо пришитыми ногами.

Для меня это было время лихорадочно активной светской жизни, так не похожей на сегодняшний день, когда я предпочитаю покой и редко выхожу на ужин в компании более чем одного человека. Мы с Альбертом никогда не посещали Maxim или другие пафосные заведения на Правом берегу, потому что они уже тогда считались «старомодными» и «нудными». Мы предпочитали Caf? de Flore в Сен-Жермене – излюбленное место встречи молодых художников, где дым всегда стоял столбом в прямом и переносном смысле. Перекусить мы ходили через дорогу от Flore в традиционные бистро, например Brasserie Lipp с немецкой мясной кухней. Иногда, в порыве расточительности, меня водили в Caviar Kaspia («Каспийскую икру») на Правом берегу на площади Мадлен, – но икра там была и остается лучшей в Париже, а сам ресторан с тех пор совсем не изменился. Все тот же приглушенный свет, старомодный декор с деревянными панелями, мерцающие канделябры, картины маслом, изображающие катание на русских санях, и, по-моему, почти те же официанты. Единственное отличие в том, что сегодня это место, которое во время модных показов наводняет галдящая гламурная толпа. А прежде здесь царила тихая и удушливо-буржуазная атмосфера – как раз для стареющего французского бизнесмена или политика правого крыла, решившего побаловать свою любовницу.

Еще одним местом паломничества модной тусовки в те времена служил шикарный бар La Coupole в стиле ар-деко, который был открыт в самом сердце Монпарнаса еще в 1920-е годы. Впервые я попала туда с Максом Максвеллом, арт-директором журнала Queen. Мы присоединились к компании, в которой оказался Альберт Коски. Собственно, там мы и познакомились. Я обожала La Coupole. Там я могла удовлетворить свою страсть к любимым crevettes grises[17], которые всегда лежали на видном месте среди гор мидий, устриц и лангустов на искрящемся льду прилавка с fruits de mer[18] при входе. Правую часть бара обычно занимали представители мира моды, и мы с Альбертом обедали здесь с фотографами, которых он представлял. Среди них были Жанлу Сьефф, Марк Испар, Арт Кейн, Джеймс Мур, Рональд Трегер и Жюст Жакен (который позже снял знаменитый фильм «Эммануэль»).

В La Coupole можно было увидеть весь Париж без прикрас, в его первозданном виде. Чего стоили хотя бы древние, с пергаментными лицами и трясущимися руками, французские патроны, которые, похоже, обедали здесь каждый день с момента основания бара. Бывало, что под впечатлением от вашего внешнего вида (или просто найдя его забавным), они аплодировали, когда вы проходили мимо их столиков. Самые экзотические персонажи, вплывавшие в обеденный зал через двустворчатые двери, – например, величавая немецкая модель Верушка со своим спутником, итальянским фотографом Франко Рубартелли, или знаменитые лондонцы Джин Шримптон с Дэвидом Бэйли – каждый раз удостаивались бурных аплодисментов. Париж кишел моделями, их родственниками, бойфрендами и прихлебателями, поскольку в те времена мода оживала не только во время показа сезонных коллекций. Круглый год Париж был центром мировой моды.

Еще в Уэльсе, когда мне не было и шестнадцати, я научилась водить автомобиль, наматывая круги по старому заброшенному аэродрому. Потом – как ни странно, вскоре после той страшной аварии – я сдала экзамен по вождению в центре Лондона, причем босиком, что, говорят, в некоторых странах считается незаконным. Однако, хотя в Лондоне я вовсю носилась на своей «Мини» с форсированным движком, в Париже я не осмеливалась сесть за руль. Французы и в особенности парижане, как мне кажется, обладают каким-то суицидальным неуважением к правилам дорожного движения. Я чувствовала, что поставлю свою жизнь под угрозу, стоит мне только оказаться в водительском кресле. Однажды мне все-таки удалось сделать полкруга у Триумфальной арки, после чего остановила машину и выскочила с криком: «Я дальше не поеду!» Боже мой, это было ужасно – как на автодроме в парке аттракционов, только куда опаснее. У меня просто волосы вставали дыбом.

По субботам, около полуночи, мы с Альбертом старались заскочить в Le Drugstore на Елисейских Полях, чтобы купить утренние издания английских воскресных газет. Частенько нас можно было застать на танцах в модном ночном клубе New Jimmy’s, где мы до рассвета отплясывали под йе-йе, французскую поп-музыку того времени, прежде чем окунуться в дневную работу.

Я носила маломерные детские свитера из шетландской шерсти, купленные в лондонском магазине Scott Adie (по ним сходила с ума вся элита французской моды), и джинсы Newman в облипку (приходилось ложиться на пол и энергично ерзать, чтобы в них пролезть) из тончайшего хлопчатобумажного бархата или вельвета великолепных цветов. В то время их можно было купить только в одном маленьком магазине на задворках бульвара Сен-Жермен, где всегда было не протолкнуться от поклонников этой марки. Я покупала одежду и в бутике Elle, новом и очень стильном. Журнал Elle размещал на своих страницах фотографии избранных коллекций, после чего на неделю выставлял эти вещи в своем бутике, стимулируя спрос. Моя привязанность к ультрасовременным и очень коротким мини-юбкам вызывала легкое неодобрение француженок, которые предпочитали «мини-килты» длиной до колен, считая их куда более изысканными.

Моим кумиром была французская модель Николь де ля Марж, которая тоже носила le mini-kilt. Она была подружкой фотографа и арт-директора Elle Питера Кнаппа, и ее называли «моделью из моделей». Я бы сравнила ее с хамелеоном: обладая совершенно неприметной внешностью, она преображалась в сказочную красавицу, стоило ей нанести макияж. Она очень уверенно создавала собственный образ. Ее стиль действительно соответствовал духу Elle. Он был современным, свежим, доступным и добавлял журналу оптимистических ноток. Николь была Линдой Евангелистой своего времени, но, к сожалению, в молодости погибла в автокатастрофе.

Я приобрела совершенно другое, куда более рафинированное чувство стиля, вращаясь среди парижанок и снимаясь для таких журналов, как Elle и французский Vogue (о чем втайне мечтала любая модель, поскольку на него работали самые известные в Европе фотографы – Хельмут Ньютон и Ги Бурден). Вскоре я узнала, как мода диктует стиль и как недолго живут любые тренды. У Альберта был «Ягуар» Е-класса, на котором мы каждые выходные гоняли в Сен-Тропе, если не ездили туда на поезде. Мы останавливались неподалеку от порта в небольшом пансионе La Ponche, по утрам наслаждались caf? complet[19] на узком балконе своего номера, а потом садились на мопед «Велосолекс» и разъезжали по самым модным пляжам – Памплон, Клуб 55, но чаще Муреа, который принадлежал Феликсу, легенде Сен-Тропе и владельцу самого шикарного ресторана L’Escale («Пристань») в порту.

Я загорала в купальниках из последней коллекции Eres, сшитых из новейшего материала – легкой, как перышко, лайкры, – но отказывалась появляться на пляже топлес, хотя это и вошло в моду благодаря Брижит Бардо и совершенно расслабленной атмосфере Сен-Тропе. Однако ровный загар был необходим – иначе трудно было конкурировать с остальными моделями. Так что я мужественно принимала солнечные ванны до тех пор, пока моя кожа не побагровела и не облупилась. Я просто-напросто сгорела!

Сен-Тропе был эпицентром светской жизни. На своем красавце «Ягуаре» мы колесили по округе, встречались с друзьями – актрисой Катрин Денев и ее новым мужем Дэвидом Бэйли, лордом и леди Рендлшем, Эли МакГроу (в ту пору она еще не была актрисой) и ее бойфрендом Джорданом Калфусом, менеджером известного американского фотографа Джерри Шацберга. Еще мы нередко заезжали в дом английского фотографа Дэвида Гамильтона, в интерьерах которого он создавал эротические портреты юных девушек.

Я была поражена тем, насколько быстро меняется мода – иногда всего за несколько дней. Скажем, в выходные мы отправлялись на юг Франции, и в моде были джинсы. В следующий уик-энд мы возвращались в Париж, а там уже все сходили с ума по английским платьям в цветочек. Помнится, я очень переживала по этому поводу. Пожалуй, только Катрин Денев и ее сестра Франсуаза Дорлеак умудрялись непринужденно носить космические одежды от Куррежа и Пако Рабанна. Если, конечно, не считать тот единственный вечер, когда мы с Катрин, Бэйли и Альбертом сидели в клубе R?gine’s, и официант опрокинул бутылку красного вина на ее новый белоснежный наряд от Куррежа, стоивший, должно быть, не одну тысячу франков.

Прийти на дискотеку L’Esquinade неправильно одетым было недопустимо. Вас просто подняли бы на смех. Эти повернутые на моде француженки могут быть настоящими стервами. Я никогда не осмеливалась говорить с ними об одежде или еде. Для меня французы всегда были на голову выше в вопросах стиля. Да, Англия – это круто, но не шик.

В тот период я была увлечена геометрическими конструкциями Пьера Кардена, так что моя портниха копировала для меня его наряды «от-кутюр». Эммануэль Хан, Дороти Бис, Ви де Ви и Кристиана Байли были абсолютными лидерами новых французских дизайнеров «прет-а-порте». Их одежда подходила для повседневного ношения благодаря укороченной длине и шилась из высокотехнологичных новых тканей вроде плащевой и эластичного джерси – потом они пригодились для узких женских комбинезонов с капюшоном.

Я жила в Париже, но постоянно ездила в Лондон на работу. В Англии набирало силу женское движение за равноправие. Все вращалось вокруг противозачаточных таблеток. И все поголовно слушали альбом «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» группы Beatles. В ходу были словечки «круто» и «классно». Каждый вечер я в стильной французской экипировке отправлялась по самым модным клубам вроде Ad Lib у Лестер-сквер в шумной компании актеров Майкла Кейна и Теренса Стэмпа, фотографов Даффи, Донована и Бэйли, кумиров публики Джейн Биркин, Патти Бойд, Рудольфа Нуриева, Марианны Фейтфулл, Романа Полански, ребят из Beatles, Rolling Stones и многих других рок-групп, которые одинаково внезапно вспыхивали и исчезали. Не помню, чтобы я когда-нибудь напивалась. Меня всегда пугала перспектива потерять над собой контроль. Когда начинались крепкие алкогольные возлияния, мне как-то удавалось вовремя остановиться и уйти домой. Помню, после одной бурной ночи я приняла приглашение Полански, который вызвался меня проводить. Он довез меня до своего дома и попытался затащить внутрь. Я вырвалась, но домой пришлось возвращаться пешком.

Наркотики были еще одним соблазном, которому я не поддалась. Однажды на танцполе в нью-йоркском декадентском клубе Studio 54 известный американский киноактер пытался прыснуть мне в нос попперс. Это было ужасно. Допинги и депрессанты тоже казались мне глупостью. Хотя я не прочь иногда расслабиться, предпочитаю обходиться без марихуаны.

Я снимала небольшую квартиру в западном Лондоне, которой пользовалась, когда не была с Альбертом в Париже. Этот старый кирпичный дом был популярен среди успешных молодых фотографов. Один из них, мой хороший друг Эрик Суэйн, имел привычку крутить романы с самыми завидными невестами Лондона – например, длинноногой моделью Патти Бойд (прежде чем она вышла замуж за «битла» Джорджа Харрисона) и Джейн Биркин (пока она не стала женой французского певца Сержа Генсбура). Эрик был одинаково дружен и с новоиспеченными знаменитостями вроде Кита Ричардса и Мика Джаггера из Rolling Stones. Иногда они приходили ко мне в гости и надолго зависали в студии. Помнится, однажды явился Мик и начал ко мне подкатывать. Ситуация становилась все более интригующей; я уже воображала, как целуюсь с самим Миком Джаггером, но тут зазвонил телефон – это был Альберт, с которым я еще не начала встречаться. Он пригласил меня на выходные в Париж. Момент был упущен. Мимолетный флирт с Миком Джаггером – это одно, а с Альбертом, как я чувствовала, у меня могло сложиться будущее.

Мой дом находился по соседству со стадионом футбольного клуба «Челси». Как правило, команда играла там по вторникам и субботам, и в эти дни район был наводнен разгоряченными фанатами. Футболисты «Челси» славились своей агрессивностью – как и их болельщики. Этого я не учла, когда снимала квартиру, – хотя рев толпы, доносящийся со стадиона, мог бы послужить хорошей подсказкой. Так что мне не стоило удивляться, когда, вернувшись однажды из Парижа, я увидела у дверей своего дома омерзительное сборище. Полиция пыталась перекрыть движение по улице. Спешно возводились ограждения. Как я ни старалась осторожно прокрасться мимо на своей машине, толпа все больше распалялась. Внезапно мою «Мини» – и меня вместе с ней – оторвали от земли и перевернули набок. Сама я не пострадала. Но в то время я была на седьмом месяце беременности от Альберта, и на следующий день у меня случился выкидыш. Как оказалось, это было первое и последнее зачатие в моей жизни. Это событие стало для меня самой большой трагедией.

Хотя конец шестидесятых был у меня связан преимущественно с Парижем, время от времени мы с Альбертом возвращались в Англию, где у него был офис на Маунт-стрит в Мейфэр. К тому времени мы уже обзавелись pied-?-terre[20] в Лондоне – современным пентхаусом в Эннисмор-Гарденс, Кенсингтоне, с просторной террасой и окнами от пола до потолка. (Этих окон я никогда не забуду, потому что наш рыжий кот постоянно разгонялся и бился головой о стекло в надежде выскочить на балкон. Однажды окно оставили открытым, кот по привычке бросился к нему, и…)

Квартира была красивой, но я никогда не чувствовала себя там как дома. И хотя мы были помолвлены, Альберт практически не покидал Францию, в то время как я начала понимать, что предпочитаю Лондон.

Мой парижский период длился четыре, может быть, пять лет. За это время я рассталась с длинными волосами, сделав отчаянно-короткую стрижку «пикси» – точь-в-точь как у Миа Фарроу в фильме Романа Полански «Ребенок Розмари». Наступал момент прощания. Я покидала Францию, искушенная в моде и стиле, но разочарованная фальшью отношений и горечью измен.

Вскоре я узнала, что Альберт, мой красавец-жених, – не зря обручальное кольцо было в форме змеи – долгое время прямо у меня под носом крутил роман с сестрой Катрин Денев, Франсуазой Дорлеак. Это продолжалось вплоть до ее безвременной кончины, когда ее машина взорвалась по дороге в аэропорт Ниццы. По слухам, она как раз возвращалась в Париж, чтобы умолять Альберта на ней жениться.

Я была в постели с Альбертом, когда нас разбудил телефонный звонок с известием о ее гибели. Так что в тот момент он потерял не только ее. Он потерял и меня.

Мне было двадцать семь – двадцать восемь лет, и, хотя я все еще была востребованной моделью, я чувствовала, что после возвращения в Англию мне хочется чего-то большего. Я понимала, что пора уходить из модельного бизнеса. В любом случае, он был не таким уж приятным – все эти постоянные разъезды, пересадки с рейса на рейс, ненормированный рабочий день, еда на ходу. К тому же в моду входили все более юные девушки, слегка андрогинные подростки со свежими личиками вроде Лесли Хорнби, которой мой друг и протеже Сассуна, Леонард, сделал короткий «боб» и в таком образе предъявил миру под именем Твигги. Я решила, что отработаю еще пару сезонов перед камерой, как вдруг однажды, на съемках для журнала Queen, известная своей прямолинейностью леди Клэр Рендлшем (она как раз недавно перебежала туда из Vogue) внимательно на меня посмотрела и сказала: «Грейс, ты должна стать редактором модного журнала. Для модели ты слишком стара». Конечно, она была права. Она спросила, не хочу ли я работать редактором в Queen. Эта идея никогда не приходила мне в голову – и не пришла бы, если бы ее не озвучила фигура такого масштаба, как Клэр. Может, она и обладала репутацией мегеры, но в вопросах моды ей не было равных. Между прочим, она была первым в Англии редактором, который понял и принял прогрессивных парижских дизайнеров – Куррежа и Пако Рабанна.

Я не приняла предложение, но мне было приятно, что Клэр разглядела во мне природное чувство стиля. Я была самоуверенной и всегда считала, что разбираюсь в моде лучше, чем большинство из тех, для кого она являлась профессией. А теперь, пожив в Париже, и набравшись французской самонадеянности, я только укрепилась в этой мысли. Во время фотосессий я все чаще ловила себя на том, что вмешиваюсь в процесс, залезая в свою модельную сумку со словами: «Я только что купила туфли от Шарля Журдана. Возможно, они лучше подойдут к этому наряду». Или: «Думаю, эти серьги от Пако Рабанна спасут положение».

Тем временем моя личная жизнь в Лондоне вселяла надежду. После разрыва с Альбертом я собиралась вступить в серьезные отношения с Майклом Чоу, будущим знаменитым ресторатором.

Майкл был обаятельным, энергичным и очень симпатичным. Мы познакомились много лет назад, еще когда я вместе с тремя китайскими актрисами снимала квартиру на Принс-Уэльс-Драйв в Баттерси. Одна из них, Цай Чин, была его сестрой. Они с Майклом родились в Шанхае и происходили из большой и очень культурной семьи. Их отец был легендарным артистом Пекинской оперы, и в 1952 году родители отправили Майкла и Цай учиться в Англию. Все три подруги в то время снимались в фильме «Мир Сьюзи Вонг», в котором и Майклу досталась небольшая роль.

Я шла по Кингз-роуд, когда случайно столкнулась с ним. Он возвращался после обеда с Альваро, который на тот момент был самым известным ресторатором в городе. «Хочешь посмотреть мой новый проект?» – спросил Майкл.

Он привел меня на стройплощадку в Найтсбридже. Там кипела работа. Майкл рассказал, что планирует открыть китайский ресторан с итальянскими официантами, которые традиционно намного более дружелюбны, чем китайцы. Интерьер он собирался сделать минималистским и современным, потому что большинство китайских ресторанов в лондонском Ист-Энде и Сохо были далеки от гламура. Они скорее напоминали дешевые закусочные со столами впритык друг к другу – лишь бы разместить все многодетные китайские семьи, которые здесь питались. Для меню ресторана он выбрал пекинскую, а не мандаринскую кухню. Короче говоря, Майкл хотел создать привлекательную обстановку, в которой ему самому было бы приятно есть блюда собственного приготовления. Метрдотелем он взял Сандро, официанта Альваро, привез поваров из Гонконга и поселил всю команду в прекрасных апартаментах на Кадоган-сквер, неподалеку от строящегося ресторана.

День был солнечным, а Майкл – импульсивным. Мы поужинали, провели вместе ночь, и практически сразу же я переехала к нему на Чизвик-Хай-роуд. Он снимал квартиру на пару с поп-певцом Майком Сарном, который впоследствии стал кинорежиссером и снял бесподобно отвратительный фильм «Майра Брекинридж» с Ракель Уэлч в главной роли.

Майкл оказался первым из моих знакомых, кого действительно можно было назвать мастером на все руки: актер, ресторатор, художник. Помимо этого, он изучал архитектуру. До меня он встречался с хозяйкой парикмахерского салона на Слоун-авеню, на стыке Южного Кенсингтона и Найтсбриджа. Он сделал очень красивый дизайн для ее салона, но потом она его бросила.

Майкл открыл мне глаза на новый стиль жизни: минимализм во всем. Его квартира была голой и суровой, как иглу, без всякого хлама и памятных вещиц, которые были такими привычными для меня, типичной британской девчонки. Помню, как меня ужасало отсутствие в доме лишнего ножа или вилки. Но в конце концов аскетизм стал казаться мне привлекательным. И я начала осознавать, насколько проще жить без излишеств. И, словно с целью укрепить отношения, мы с Майклом продали обе наши машины и купили общий «Роллс-Ройс Силвер Клауд» в бежево-кремовых тонах. Он был очень серьезным и очень забавным.

Хотя Клэр Рендлшем по-прежнему оставляла за мной место в редакции журнала Queen, мои взгляды были устремлены в сторону давно любимого Vogue. Молодежным разделом британского Vogue заведовала Марит Аллен – очень толковый редактор и жена Сэнди Либерсона, продюсера потрясающего фильма «Представление» с Миком Джаггером и Джеймсом Фоксом в главных ролях. Она договорилась о собеседовании с Беатрикс (Беа) Миллер – новым главным редактором британского Vogue, которую недавно переманили из Queen. Мы встретились за ланчем в Trattoria Terrazza в Сохо. Беа вскользь коснулась многих тем, обсуждаемых в мире моды. Ей было любопытно узнать о моих достижениях в учебе, и, похоже, ее гораздо больше интересовало, какие книги я читаю, а не во что я одета. Знакома ли я с творчеством Лесли Бланч? «Нет», – сказала я, – потому что, честно говоря, никогда о нем не слышала. «Не о нем, а о ней, дурочка», – раздраженно фыркнула Беа. Я чувствовала, что мысленно меня уже списали как непроходимую тупицу. Тем не менее к концу обеда я была принята на работу – с нового года, на должность младшего редактора отдела моды, с годовым окладом в тысячу сто фунтов плюс талоны на обед.

Начало моей редакторской карьеры совпало с открытием ресторана Mr Chow, и это «звездное» мероприятие Майкл совместил с днем рождения Женевьев Уэйт, популярной старлетки с детским голосом. Праздничный торт внесли в зал, когда часы пробили полночь.

Вскоре в ресторан потянулись знаменитости и, что еще важнее, ведущие художники того времени. Это была блестящая идея Майкла – кормить их бесплатно в расчете на то, что они подарят некоторые свои работы ресторану, который стал бы идеальным местом для их экспозиции. Я тоже внесла свой вклад в премьеру: проследила за тем, чтобы самые известные художники доставили готовые картины к началу торжественной церемонии. Американец Джим Дайн создал серию рисованных сердец. Английский поп-художник Питер Блейк представил графическое изображение двух борцов начала века с Майклом в роли тренера. Клас Олденбург и Патрик Проктор подарили несколько своих гравюр. Клайв Баркер отлил из бронзы трех пекинских уток, которые до сих пор висят под потолком обеденного зала на нижнем этаже. Портрет Майкла работы Дэвида Хокни украсил собой фирменный спичечный коробок ресторана (я присутствовала на первом сеансе, когда Майкл позировал для этого портрета, но чем-то так не угодила художнику, что тот в гневе разорвал набросок и настоял, чтобы в следующий раз Майкл пришел один). Позже художники Эд Рушей, Джулиан Шнабель и Жан-Мишель Баския помогали оформлять филиалы Mr Chow в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, пополнив своими полотнами роскошную художественную коллекцию, которая по нынешним меркам тянет на целое состояние.

К тому времени мы с Майклом переехали на новое место жительства и осваивали причудливое, в духе Диккенса, серое кирпичное здание на вовсе не престижной окраине Фулхэма. Думаю, Майклу не терпелось показать свое мастерство архитектора, потому что он просто выпотрошил дом и сделал его ультрасовременным – с обилием белого пространства, винтовыми лестницами и гигантскими произведениями поп-арта. (Позже, уже в следующем браке, он устроил на нижнем этаже бассейн, который начинался на кухне.) Естественно, нас всегда фотографировали дома, в окружении наших новомодных интерьерных решений, как одну из самых ярких пар Лондона: он – крутой молодой ресторатор, небрежно раскачивающийся в гамаке, и я – утонченный стилист, примостившаяся на гигантской копии банки супа «Кэмпбелл».

Между тем мои волосы отреагировали на все эти жизненные перемены самым странным образом: из девичьих гладких вдруг превратились в непокорную копну. Оглядываясь назад, я думаю, что это был немой крик о помощи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.