«Мой грех – я сделала перестройку»
«Мой грех – я сделала перестройку»
Не спасет запоздалый крик,
Не разгонит пучины тьму, —
Как «Титаник», страна-материк
Накренилась, задрав корму.
Джуна
Иногда Джуна напоминала мне белую кобру, лишенную ядовитого зуба, сидящую на своих сокровищах, накопленных за жизнь восточными ракшасами.
Душа моя не всегда сразу определяла, какую роль в своей жизни отводит она ей.
– Я же ничего плохого не делаю, Света, – порою превращалась Джуна в кающуюся грешницу, возводя меня, соответственно, в сан принимающего покаяния, – у меня есть только один грех, в котором я хочу покаяться. Я сделала перестройку…
Она рассказывала это только раз. Слуги в тот день отсутствовали. Вики прилежно посматривал то на нее, то на меня, наверное, удивляясь. Джуна пыталась мне угодить. И это было очевидно. Она сама «колдовала на кухне», немного ворча, что ее «эти негодяи снова оставили без кусочка хлеба». Однако хлеб тут же находился, нарезался и выставлялся на стол. За ним – подогретые тушеные овощи, хачапури, нарезки колбасы и мраморного мяса. Клубника не в сезон…
Джуна таинственно молчала. А я не спрашивала, заинтригованная началом разговора.
– Я знала, чем это кончится. Но у меня был маленький сын. Понимаешь, Света?
Я кивнула.
– Ешь! – сделала она глаза угрожающими, не терпящими возражения, и сразу же они стали мягкими и лукавыми. – Покушай, я тебя прошу, я сама тебе налью чаю. С лимоном?
Я терпеть не могу чай с лимоном. Но кивнула, чтобы Джуна лишний раз не тратила энергию на уговоры, как делала всегда. С нею проще было согласиться, чем полчаса объяснять, почему мне нельзя лимон…
Убедившись в том, что я жую, она тоже положила в свою тарелочку несколько кусочков овощей. Но не притронулась. Ее кофе тоже безнадежно остывал. Джуна говорила медленно и таинственно, пытаясь вспомнить что-то важное. Возможно, ей не все удавалось.
– Я почувствовала, я вовремя увидела, чем это грозит стране. Державе. Каждому человеку. Я поняла это раньше, чем Сережка Есенин, которого повесили в «Англетере». Он ведь тоже понял все тогда. За это и утюгом по лбу получил… и в гробу лежал с раной вот здесь…
Она поморщилась, чувствуя чужую боль. Я давилась овощами, осознавая, что присутствую при чем-то странном и необъяснимом – при ее вхождении в пространство.
– Я не имела шанса ослушаться. Понимаешь? У меня был маленький сын. Семья.
Джуна словно вытаскивала слова, тихие и слабые, откуда-то изнутри. Как стихи звучали они в пустом доме. Вики ревниво поднимал то одну бровь, то другую.
– Чтобы отвлечь народ, нас троих выпустили на экраны и в залы во время перестройки. Чумак «заряжал воду». Кашпировский «давал установки». А я… а я, Света…
Она закурила. Пауза показалась мне долгой. Бесконечной.
– Но Россия должна быть благодарна мне, я не дала ее развалить! Не дала!
– От тебя что-то зависело?
– Молчи! – вскричала Джуна. – Молчи! Я говорю! Зачем ты сейчас вот это сказала…
Она попыталась перевести разговор на другую тему. Но ей не удалось. И Джуна косвенно снова вернулась к нему:
– Я получила вот этот дом. На Арбате. И еще пять квартир. Я потом их подарила. Переписала на племянника и приемного сына. Друга Вахо.
Вдруг глаза ее заблестели, и заискрились, она зарумянилась и улыбнулась, наконец:
– Я купила Вахо телевизор. И себе такой же. У него был компьютер. И экран. Вот такой. И у меня. У меня стол. И у него такой же. У него ванна. И у меня такая же. Мы ходили друг к другу «в гости», – весело засмеялась Джуна. – Мой Вахо – самый талантливый ребенок на свете. Способный. Самый красивый. Мы все время были с ним вместе! Я никогда не отпускала его. Мы ездили по всему миру. Я брала его на приемы.
Вспомнив о том, что я долго молчу, она неожиданно стала нападать:
– А тебя поместили бы в барокамеру? А? Ты смогла бы… выжить?
– Джуна, чего ты хочешь? – я никогда не боялась перемен ее настроения.
– Я хочу умереть, – горько сказала она и заплакала.
Я неловко обошла стол и поцеловала ее затылок. Вики дернулся, залаял, не позволяя приближаться к хозяйке. Джуна легонько отстранила меня рукой и сама как бы вывернулась, не привыкшая к состраданию. И снова рявкнула:
– Ешь!
Ну что с нею было делать?
Сейчас, положа руку на сердце, я могу сказать: ни один человек, встреченный мною на жизненном пути, не был столь полярен и интересен мне, столь остро и нежно любим и… понятен. Я понимала Джуну, как уставшие люди понимают… сон. Я решительно ничего от нее не хотела. Я старалась ей дать то, чего она хотела от меня. И не могла.
Джуна то теребила звонками и требовала. То, добившись малейших результатов, буквально крохотных шажочков, отменяла просьбы и кричала: «Мне ничего не надо!», и не проходило недели, как вновь раздавался звонок, и как ни в чем не бывало Джуна узнавала, как по тому или другому давно замороженному проекту идут дела…
Быстро определив эти особенности, несмотря на ее метания, и далее не слушая, надо ей это или нет, я просто завершала все, что было задумано вместе. Ставила перед свершившимся фактом великую мою целительницу, как делала это с собственными детьми. Надо и всё. И никакой такой демократии.
– В прошлой жизни ты была моей матерью, – сказала однажды Джуна.
– Да ладно?! – захохотала я. – Мои дети воспитанные. А ты хулиганка!
Джуна тоже засмеялась, попыталась достать меня рукой, чтобы шутливо шмякнуть, но я увернулась. Она вообще была драчливой. Зная это, друзья приходили, театрально падали на колени и подставляли ей спину:
– Царица, ударь!
И она их шутливо так била. Иногда и посильнее. Своеобразный ритуал.
При каждой встрече она старалась «сунуть в руки» что-нибудь из своих сувениров. Я всегда отказывалась от всего, кроме книг. Иногда просила подписать для своих знакомых. Она старательно выводила: «С уважением к Вам, Джуна» И ставила дату.
Она хотела подарить большие картины.
– Мне не надо, у меня квартира совсем маленькая. Если только на потолок!
Однажды мы перефотографировали ее ранние работы, и я увидела небольшой рисунок.
– Вот! – обрадовалась я тому от Джуны, что уместится в мой дом. – Подпиши!
Глаза ее засияли. Наконец я позволила себе хоть что-то взять от нее.
И чтобы как-то выделить меня из общей массы посетителей, она решила написать что-то более значимое.
– Ты же писатель. Как ты подписываешь обычно свои книги? – спросила Джуна, замерев над листком с нарисованным черным сфинксом с ее лицом.
– Джуна, не заморачивайся. Я всегда подписываю: «От автора с любовью!»
– Всем?
– Всем!
– Ты что, любишь всех?
– Всех!
Джуна таинственно улыбнулась и вывела красивые закорючки: «Любимой Светочке с любовью. Джуна».
– На тебе! Пис-сатель! – торжественно вручила она.
– Ну, ты переплюнула… пис-сателя! – мы захохотали.
Сейчас ни за какие коврижки не расстанусь я с этим миленьким маленьким рисуночком, так много значащим для меня.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.