Глава 29. Алла Баянова: «я ощущаю, что не сделала великой карьеры»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 29. Алла Баянова: «я ощущаю, что не сделала великой карьеры»

«От вас Россией за версту пахнет…»

Певица Алла Баянова родилась в 1916 году в Кишиневе. Отец Николай Баянов – русский оперный певец. Музыкальное образование, уроки вокала получила у отца. В 1918 году, когда Бессарабия отошла к Румынии, семья оказалась за границей. В Париже Алла в тринадцать лет стала профессиональной певицей. В 1933 году переехала в Бухарест, во время войны оказалась в концлагере. Много раз пыталась вернуться в Россию, чтобы петь на родине. С 1989 года живет в Москве и за одиннадцать лет дала более тысячи концертов. Выпустила несколько дисков и пластинок. Ее репертуар: цыганские таборные песни, романсы, песни 30—60-х годов, зарубежные шлягеры. Народная артистка России с 1999 года.

На пресс-конференции после своего творческого вечера на вопросы журналистов отвечала изумительной красоты женщина. Отвечала открыто, эмоционально. Я спросил Баянову, как она относится к современной эстраде: к Кобзону, Пугачевой, Киркорову или Земфире. А когда пришел в гости к Алле Николаевне в ее квартиру на Старом Арбате, она с порога словно продолжила пресс-конференцию:

– Земфира – такого сорта непредсказуемый персонаж, что за мои высказывания о ней когда-нибудь ее команда в каком-нибудь темном уголке так мне надает, что…

– Алла Николаевна, не бойтесь, это же полемика. Земфира наверняка понимает огромную разницу между ее поколением и вашим. Ваши вкусы как две разные планеты.

– На днях меня пригласили в жюри конкурса красоты по избранию какой-то там «Миссис Москвы». Мероприятие, в общем, интересное – соревновались молоденькие мамочки, и я с удовольствием наблюдала за красивыми стройными московскими леди. Но каждый сантиметр подиумного пространства освещался мощным потоком света, вокруг горели лампы и прожектора – синие, лиловые, красные, – и все двигалось, полыхало. От этой иллюминации публика чувствовала себя неуютно. А я тем более. Но оказалось, что это все цветочки. В честь победительниц был дан такой концерт, что я не выдержала. На сцене начался сущий ад: ор, грохот, рев, мяуканье, лай. Один махал микрофоном, точно ковбой пистолетом. О чем он пел и под какую мелодию? Наверное, знал только он один. Нельзя ничего было понять. Я в шоке ретировалась из зала. Заболело сердце, к машине шла шатаясь.

– Ну, вот видите, какая пропасть между тем, как это все происходило в ваши молодые годы в Европе, где вы жили, и тем, что происходит нынче в России. Но мне кажется, что все же совсем отвергать эстраду XXI века нельзя. Кстати, вы очень красивы. Наверное, сами тоже когда-нибудь участвовали в подобных конкурсах?

– Участвовала. Тогда я была слишком юной, мне было семнадцать лет… Было это в Париже, где я жила с родителями и где прошла часть моего детства и юности. С Парижем многое связано. Именно там на меня как на начинающую певицу обратил внимание Александр Николаевич Вертинский. Он меня обласкал, а своим искусством произвел на мое пылкое воображение безумное впечатление. Второго такого певца и человека я в своей жизни больше не встречала.

– Говорят, он очень любил красивых молоденьких женщин. Наверняка пытался ухаживать и за вами.

– Вы знаете, нет. Все наоборот, я охраняла его от наскоков пылких дам. Он мне говорил: «Аделаида (почему-то он так звал меня), спасай, в зале акулы, спрячь меня куда-нибудь».

– Совместные с ним выступления были?

– Один раз мы дуэтом спели «Молись, кунак…» (Алла Николаевна запела эту старинную песню, и я не мог не восхититься ее голосом. – Ф. М.). Это было прекрасно, я очень волновалась, но потом ужасно гордилась. Пели мы в ресторане, что по тем временам было совершенно естественно. Вся музыкальная культура вышла из ресторанов и кабаков: и Вертинский, и Морфесси, и Настя Полякова. Ресторан был подиумом к чему-то более высокому. Ведь тогда не существовало ни театра «Ромэн», ни эстрадных театров.

– Великие русские певицы Вяльцева, Плевиикая прошли мимо вас?

– Я их не знала, они были старше. Но мне очень нравилась Надежда Плевицкая, я слушала ее на пластинках, и даже не очень хорошего качества, но и по ним я понимала, что это большая певица.

– Скажите, а позже, в 30—60-е годы, что знали вы, проживая в Европе, о русском искусстве? Слышали о Лидии Руслановой, Клавдии Шульженко, Лемешеве, Козловском, о балерине Улановой?

– К сожалению, почти ничего. Ведь существовал железный занавес.

– Зато рядом с вами был великий Шаляпин.

– Это верно. Много раз я слышала его, а однажды в Бухаресте, где я работала в коллективе Петра Лещенко, мне посчастливилось общаться с ним в течение целого вечера. Но о Шаляпине можно долго рассказывать. Оставим эту тему на другой случай. В Париже тогда жила знаменитая балерина Кшесинская. Помню, как с моим отцом артистом мы выступали в Монте-Карло, в баре «Абрек». И вдруг струнный оркестр умолк. Я глянула и увидела, как в зал входит Матильда под руку со своим мужем. Оркестр заиграл в ее честь «Испанский танец» из балета «Лебединое озеро».

– Говорят, она была очень красива. Ведь сам Николай II был в нее влюблен.

– Нет, красивой я ее не находила. Но обаяние и какая-то магическая аура были при ней. Вся первая волна эмигрантов сплетничала, шепталась, что государь подарил Кшесинской не только дворец, но двенадцать солитеров. Вот вы наверняка не знаете, что это такое. Солитер – это большой бриллиант голубой воды. В переводе означает единственный, одинокий. Так вот, на балетной туфельке знаменитой балерины красовалось целых двенадцать солитеров.

– Выходит, вы мало знали о тогдашнем СССР. Но было ли предчувствие страшной катастрофы, войны, надвигавшейся на Европу?

– Да, было. Мой отец, участник Первой мировой войны, служил в 8-м Гвардейском кавалерийском полку, был дважды ранен. Смелый в своих суждениях, он говорил о Гитлере, о Сталине, они с мамой прививали мне и поддерживали горячую любовь к России. Помню, когда я была еще ребенком, отец посадил меня на колени, обнял и сказал: Знай, что нет на свете страны лучше России. Ты будешь жить своей жизнью, идти своим путем, но настоящее счастье придет к тебе, когда ты вернешься в Россию. И я рвалась в Россию. Всю жизнь. Но прорваться было невозможно. То не впускал КГБ, то не разрешал отъезд Чаушеску, то еще какие-то обстоятельства.

Из Франции мы уехали в 30-х годах. Путешествовали по миру. Объехали весь Ближний Восток, побывали в Израиле, по-тогдашнему, в Палестине. Впечатлений в памяти осталось много. Я помню то, что многие уже не помнят и не знают. Меня удивил тогдашний Тель-Авив, безлюдный, пыльный маленький городишко, в котором еще не было переселенцев. Страшное впечатление оставил Иерусалим. Заброшенным выглядел огромный собор, в котором хранятся Христовы святыни. А в Генуе мама меня сразу же повела на кладбище и показала знаменитые мемориальные скульптуры. Мне казалось, что они вот-вот оживут, так совершенны они были. Творения Микеланджело и Леонардо я видела еще тогда в оригинале. В Италии же позже я узнала о великом Карузо, а Марио Ланца еще только начинал.

– Вы упомянули имя Чаушеску, который, как я слышал, был вашим злым гением. Но ведь этот диктатор, как и многие тираны мира, не был лишен сентиментальности и любил внимать голосу муз.

– Да, это чудовище любило музыку, в особенности романсы. Он даже коллекционировал пластинки. Слышал он и обо мне. Чаушеску взбеленился после одного моего выступления по румынскому телевидению. Почему взбеленился? Потому что я пела только по-русски. Я не могу представить, скажем, как по-румынски петь «Очи черные». И тиран взорвался, он приказал мне петь только на румынском языке. Однажды он прислал ко мне людей в штатском, которые известили меня, что Николае Чаушеску пожелал иметь у себя мою запись пяти романсов на румынском языке. Что делать? Ночи напролет я переводила русские романсы на румынский. И сделала запись. Через две недели люди-невидимки пришли ко мне снова, чтобы сообщить приговор: «Товарищ Чаушеску прослушал один романс и сказал, что от вас Россией за версту пахнет, а нам таких не надо».

И я пуще прежнего попала в опалу. Мне перекрыли кислород, жизнь становилась невыносимой. А уехать в Россию было очень и очень трудно. Ничего не мог сделать и советский посол в Бухаресте, который был ко мне внимателен и приглашал на дипломатические приемы. Спас меня Михаил Горбачев. И 22 декабря 1989 года после полувековых скитаний по чужбине я вернулась на родину.

– В этой уютной комнатке, где мы разговариваем, наверное, и часть вашей прошлой долгой жизни. Я смотрю на старые фотографии – на них ваши отец и мать?

– Кроме этих фото ничего у меня не осталось от прошлого. Ведь я уезжала в СССР как бы на время, полагая, что меня снова выпрут обратно, как какую-нибудь изменницу, и с собой взяла лишь маленький чемоданчик. А вышло, что приехала навсегда.

– Понимаю, что вы давно уже вжились в нашу жизнь, в нашу демократию, в наш капитализм. И как вам живется-поется? Хватает ли пенсии? Или приходится выходить на сцену не только ради удовольствия?

– Ради удовольствия, как говорил Шаляпин, только птички поют. Хотя я давала очень много благотворительных концертов. Особенно люблю выступать перед моряками, которых я обожаю, перед блокадниками, инвалидами войны и, не удивляйтесь, милиционерами. Я их, конечно, не боюсь, стараюсь быть законопослушной, но жизнь у них нынче тоже нелегкая. Так что выступаю и за гонорары, мне кормить надо и своих помощников (они вас встречали в прихожей), и мою большую семью. Тем более, недавно она увеличилась сразу на три души. Там в углу в коробке спят три котенка. Они недавно родились. Их мама тоже со мной, а чтобы им всем было не скучно, я собираюсь подарить им общество двух прекрасных собачек.

– Алла Николаевна, что это у вас за орден на груди? Уж не мама ли вы героиня?

– Не шутите, это серьезный знак – я народная артистка России. Надела специально для вас. Как это в рекламе, ведь я его достойна. Хотя место на эстраде и народному артисту нелегко завоевать. Тем более мне, приезжей. Вся эстрада схвачена мафией. Не пробьешься, не пролезешь. Кругом кордоны. Мечтаю прорваться к самому Лужкову, поговорить с ним. Но как прорвешься, когда даже по его заместителям стреляют нынче прямо на улице. Ему, видно, еще долго будет не до моих романсов.

– Не обижайтесь, но мне кажется, что при вашем прекрасном голосе и необычной биографии ваша творческая карьера не достигла своего возможного пика. Вы могли бы завоевать весь мир.

– Спасибо, но я тоже ощущаю, что не сделала великой карьеры. Ни в творческом, ни в материальном планах. Так, видно, было угодно Богу. Но я не слишком переживаю и живу сегодняшними радостями.

2001

Данный текст является ознакомительным фрагментом.