Запад. Соединенные Штаты. Знакомство с одномерным человеком. Париж. 30.09.1974–1980
Запад. Соединенные Штаты. Знакомство с одномерным человеком. Париж. 30.09.1974–1980
и коль уехали ребята на
Запади в чужую глушь
и я уеду, что же я-то!
Прощайте вы – мильены душ!
И вы – о редкие дороги!
И ты внизу – Хорезм. Памир!
И пусть к стране ми слишком строги
Уедем все. Нам чужд сей мир!
Первые остановки за кордоном – Вена, Рим. О Вене Лимонов позднее напишет: «город-музей (вальсы, моцарты, эрцгерцоги, улочки, по которым бродил полуголодный молодой неизвестный художник)». Город Вена лично для меня грустен, как его брат по навсегда утраченному имперскому величию Питер, Петрополь. Вена – зажиточный брат. Но и в нем путешественника угнетают тени прошлого величия. Первый ресторан, куда меня занесло в Вене, оказался любимым местом отдохновения Франца Иосифа. Строение напомнило киевский ресторан «Динамо» советской поры.
В Вену уже знаменитым Лимонов вернулся в 1988 году по приглашению зажиточного фонда, которым руководила невестка Пола Гетти, для участия в литературной конференции. В аэропорту его встретил на убитом «фольксвагене» давний приятель по московским этюдам Андрюха. Лозин постеснялся парковаться у шикарного отеля, прямо напротив здания Оперы.
– Подъезжай прямо сюда, на парадный вход, – скомандовал писатель.
Остановились. Лозин достал из багажника синюю сумку, которую услужливо забрал у него швейцар. Писатель прошествовал в солдатской советской шинели стройбата с золотыми буквами СА на черных погонах. О нем и о шинели написала «Франкфуртер Альгемайне» (в ФРГ это как «Правда» для СССР).
В Риме мне побывать не довелось. Как до 1974 года и Эдуарду Лимонову, хотя еще в конце шестидесятых в стихотворении «Саратов» он живописал край на берегу южных морей.
Деревья над морем расцветая
и тонкий аромат распространяя
и люди босиком там ходят
Иные купаются, иные рыбу удят
Кто хочет умирать – тот умирает
и торговать никто не запрещает
В широкополой шляпе проходить
и тут же на песке кого любить
В Вене и Риме, по его собственному признанию, он столько внимания уделил музеям, что его стало тошнить от холстов и стендов. Стихи, сочиненные в Харькове и Москве, тут, за кордоном, ясное дело, никому не были нужны. Зато прохода не дает здешний сотрудник ЦРУ Умелец «профилактировать» – в юбке. И воркует, не напишет ли изгнанник о настроениях среди рабочих, угнетенных Кремлем. Пообещав сделать все возможное, писатель возвращается домой и приходит в замешательство. Вспомнил только одно настроение, настроение бригадира бригады коммунистического труда, который как-то на ночной смене признался, что готов лишить ближнего жизни, пойти на «мокрое», если бы светило грабануть миллион.
Все же статья была готова. Назло ЦРУ Лимонов высказался как на духу. Религиозное возрождение в СССР посчитал мифом. О диссидентах отозвался презрительно, потому что преимущественно в диссиденты идут люди, у которых нет таланта ни к писательству, ни к изобразительным искусствам. Гонорар ЦРУ превзошел все ожидания – двадцать пять тысяч лир. Три тысячи лир стоили две чашки кофе в кафе недалеко от посольства Соединеных Штатов в Риме.
Первоначально он намеревался попробовать закрепиться в Вене, но не нашел средств к существованию. Вскоре Елена и Эдуард получили разрешение отправиться в США, куда прилетели в феврале 1975 года. Там через год семейный корабль разбился о неустроенный быт, закончилась их совместная жизнь. Лимонов печатается в эмигрантской прессе, продолжает творить. В августе 1975 года редактор «Нового Русского Слова» Яков Моисеевич Цвибак (он же Андрей Седых и Моисей Бородатых как персонажи прозы писателя) зачисляет его корректором. Но знакомых новоиспеченный газетчик уверяет, что его приняли на ставку журналиста и лишь иногда он замещает корректора.
Первое в своей жизни и в Нью-Йорке интервью берет у перебежчика. В 1947 году в американский сектор Берлина с экскурсии в музее сбежал тридцатилетний майор Советской армии. Этот майор свободно владеет английским и французским, заочник академии. Просит политического убежища и мечтает бороться с коммунизмом. Его сначала отблагодарили двумя с половиной годами одиночки в подземелье, бункере и ежедневными допросами: подозревали как засланного. Потом дали работу по специальности, военного инженера. К пенсии предатель Родины заработал трехэтажный дом в очень хорошем районе и репутацию паталогического антисемита. Беседа с философом-человеконенавистником завершилась рассуждением последнего о том, что ожидал и что получил на Западе. Ожидал, что появятся крылья. Что полетит. Но не полетел. Упал. У персонажа рассказа о перебежчике Тихонове «Первое интервью» есть реальная фамилия (настоящая непонятна, как и многое в биографии этой личности). Это был Григорий Климов. Эдуард Лимонов однажды выразил непонимание шума вокруг книжек Климова: «После их чтения возникает желание проветрить комнату».
Лимонову в жизни пришлось повидаться с великим множеством современников, славе которых не стоит завидовать. Еще в Москве на приеме в посольстве Венесуэлы один латиноамериканский студент озадачил своей пафосностью и безапелляционностью. Много лет позже он узнал постаревшего студента в кадрах новостей. Это был «террорист века» Карлос, Ильич Рамирес Сантос.
Бахчанян считает, что до Нью-Йорка, пока изгнанник не прочитал воспоминания Троцкого, он не интересовался политикой. Думаю, это спорное мнение, точнее сказать, в Москве писатель не участвовал в политических акциях (очень жаль, что с Бахчаняном уже не поспоришь). Достаточно сказать, что в 1968 году писатель читал «Мои показания» Анатолия Марченко, «Хронику текущих событий» и спорил о прочитанном с Владимиром Гершуни. Этого вполне хватало для очень продолжительной посадки.
Нью-Йорк второй половины семидесятых для манхэттенского странника Эдуарда Лимонова превратился в лабораторию изучения капитализма. Что мы знали в СССР о нем кроме теории? Что можно расхищать соцсобственность, брать и давать взятки? Может, разве что фарцовщики и цеховики приближались к постижению его истоков. Как легендарный харьковский Сэм. Сэма забрали четверо неизвестных с шофером прямо из «Автомата», четыре дня голого, привязанного к стулу, пытали электричеством. Он так и не выдал налетчикам, что у него, студента Библиотечного института, есть хоть чуточка, кроме десятки в заначке. Хотя в подпольном харьковском мире жуликов и фарцовщиков его состояние оценивали цифрой за миллион вечнозеленых «бакинских рублей». Представим, если удастся, что это значило по ценовой шкале начала шестидесятых.
В Нью-Йорке, в городе своей второй юности, писатель побывал на дне и приобщился к вершинам состоятельности. Отели «Лэйтем», 29-я улица. «Винслоу», где, сидя на кровати за уродливым столиком, он создает первый свой роман «Это я, Эдичка».
– Я думаю, в новых условиях я оказался сразу под многими стрессами, под ударами шока соприкосновения с новой действительностью, личными какими-то неприятностями, хотя они, может быть, для другого человека ничего бы не значили. Совокупность всех этих причин побудила меня перейти к прозе. В то же время уже можно найти в моих вещах начала 70-х годов элементы перехода к прозе, в той же поэме под названием «Русское» – не в книге, а в поэме, входящей в этот сборник. Она написана совершенно прозовыми кусками. Позднее я написал поэму «Мы – национальный герой». Она тоже написана кусками прозы. То есть это был, очевидно, уже начавшийся процесс, который под действием новых обстоятельств, новой действительности убыстрился. Надо было вместить новый опыт, а старый жанр отказывался вмещать новое. Поэтому я отбросил старый жанр и стал писать по-новому, – объяснял в интервью 1988 года.
Его первый роман в переводе на немецкий в ФРГ издали с английским названием, которое в благозвучном переводе на русский звучит как «Америка, пошла ты на…». Книгу заметили после публикации на русском в 1976 году, а после выхода в ноябре 1980 года на французском она вызвала фурор. Ее мечтал экранизировать другой бунтарь в искусстве, Фолькер Шлендорф, много дискутировал об этом с Лимоновым, но проект не состоялся, не нашли продюсера. Одним из первых читателей рукописи был Михаил Барышников. После кончины Рудольфа Нуриева на его ночном столике нашли этот роман с пометками великого танцора. «Вашингтон пост» рецензию озаглавила: «Русская месть». «Лимонов выступает против приютившей его страны с яростью, которой позавидовал бы Ленин!» – говорилось в ней.
Сегодня автор следующим образом оценивает свою пробу пера – ему первый роман «…напоминает «Страдание молодого Вертера». Я себе нравлюсь как поздний Гете, знаете, я в гетевской модели размышляю».
Отель «Эмбасси», где Лимонов прожил восемь месяцев и куда бежал, чтобы не сталкиваться нос к носу с назойливыми и бесцеремонными землячками. В «Эмбасси» его не забыл и навещал один только литературный персонаж Злобин, в действительности Ян Евзлин. Тут, на дне, обитали несколько сотен отверженных. Среди них один белый, изгнанник, который намеренно поселился в незнакомой и чужой среде. Его утомили стенания и неизменная тяга соотечественников прибедняться, жаловаться, сплетничать и лицедействовать. После всеобщего причитания и ханжеского оханья его окружили афро-американский крик и хохот. Опасность быть ограбленным или униженным на нью-йоркском дне для воспитанного на Салтовке Эда, Совы, была понятной и предсказуемой. Он сразу поставил на место первого нападавшего. Здоровиле-вымогателю десятки врезал и ответил встречным требованием десятки для себя. Услышал уже ставший привычным хохот. Его приняли за своего. Главное – дать понять, что не боишься. Раз и навсегда. Как наставлял на Салтовке урка Толик Толмачев. Контролируй свои движения и изменения мышц лица. Иначе малейшее замешательство, заискивание растолкуют как слабость.
Позже отель купили японцы. Здание перелицевали в неуместно дорогой и, на взгляд писателя, глупый комплекс апартаментов.
В Нью-Йорке Эдуард Лимонов одолевает английский. Со словарем корпит над «Философией Энди Уорхола». Стремился узнать, как чешский эмигрант стал эдаким «Дуче поп-арта». Другие настольные книги – изданная в Лондоне биография Бенито Муссолини «Дуче» объемом в 400 страниц, «Реминисценции Кубинской гражданской войны» Че Гевары.
Отель «Эмбасси» знаменит еще и тем, что в нем в 1950-х арестовали героя тайной войны СССР и США Фишера – Абеля. Свидетель мнимого триумфа ФБР старенький менеджер отеля Кэмпбэлл продолжал работать и в семидесятых. Сам разведчик позднее делился подробностями ареста с друзьями в Москве. Он уже ударился в бега, но вынужден был вернуться в отель забрать подотчетную валюту.
В жизни с Уорхолом у него были три короткие встречи. Последняя – в Париже. Энди запомнился лунными волосами альбиноса и характерным лицом. Лунный Чех. О пути художника высказывается в рассказе «Quarter Энди Уорхола»: «Я верю в то, что однажды он сделался очень зол я имею в виду – серьезно зол, на этот мир. А это есть наилучшее состояние из всех, что могут случиться с человеком. Исключительно редкое также, вряд ли и один из десяти миллионов когда-либо испытывает его. В этот момент злой, как все дьяволы ада, человек может выбраться в зачеловеческую область. Побывав там однажды, он будет помнить это путешествие всегда».
Эдуард трудится в США в поте лица. Прилепин в биографии Лимонова указывает на тринадцать профессий, которые он осваивал в США. Вкалывал, где придется. Научился копать и заливать фундамент. Устанавливать рентгенаппараты, помогая Лене Косогору перепродавать подержанную медицинскую аппаратуру. Леня Косогор – колоритнейший персонаж с симферопольским акцентом. Опекал Лимонова как отец, годился ему в отцы и по возрасту: «Леня был хороший кусок Родины и традиций в чужой стране». Создал литературный клуб и рискнул стать писателем. Но промучившись год над одним-единственным рассказом, охладел к писательству. А поначалу вознамерился потягаться с Солженициным. Больше него сидел, десять лет. От звонка до звонка.
«Талант не измеряется количеством лет, отсиженных в лагере», – подумал, но не сказал ему писатель. И написал трагикомичный рассказ «Портрет знакомого убийцы».
Лимонов работает грузчиком у начинающего бизнесмена Алешки Шнеерзона. Сын московского профессора попал в СССР в психбольницу и места заключения. О чем он по всякому поводу напоминал, демонстрируя некую якобы лагерную одежду, которую умудрился пронести через советскую таможню и надеть на себя перед выходом на трап самолета по прилету в свободный мир. Шнеерзон начинал грузчиком, потом перечитал в прессе бесчисленное количество рекламы грузоперевозчиков и решил, что и он достоин большего. Организовал фирмочку, предложив Лимонову подзаработать. Первые его клиенты были связаны с еврейскими религиозными общинами. Перед встречей с ними Алеша Шнеерзон надевал черную кипу. Его подчиненный, лишний раз демонстрируя салтовское своенравие, обходился без нее. В упомянутом рассказе жалеет: может, помешал собрату по эмигрантским будням заработать лишнюю десятку сверху?
Однажды в порту подошел к судну под красным флагом с серпом и молотом. Разговорился с капитаном. Мореплаватель к нему сначала обратился по-английски. Перед ним стоял манхэттенский лохматый бродяга, одно стекло очков расколото, плащ цвета асфальта в мазутных пятнах, растоптанные вроде ван-гоговских башмаки. А оказался соотечественником. Удивился, что у американца нет денег на одежду. Русский украинец Эдик Лимонов захотел нагрубить. Капитана бы в его шкуру. В отель, на его десятый этаж, конуру номер 1026 с лозунгом Бакунина «Разрушение есть созидание» на плакате над койкой, за которую платит 160 из 278 долларов месячного пособия. В рутину оббивания порогов издателей, которые отказывают ему в праве обличать рожу их общества в зеркале прозы.
С января 1979 по май 1980 года Лимонов трудится управляющим, дворецким, хаузкипером в нью-йоркском особняке Питера Спрэга. Владелец несметных активов и сокровищ, внук строителя городского сабвея исповедывал веру в то, что деньги есть не что иное, как раскрашенные бумажки. И например, сгоревший под окном «Астон-Мартин» – не повод расстраиваться.
За пять лет Лимонов собрал полную информацию о западном строе, он общался с людьми всех слоев общества, от низших до высших. «Только тот, – писал он, – кто вынужден был лично испытать на себе все проблемы жизни простого труженика на Западе: искать работу, квартиру, быть без работы – имеет право сказать, что знает жизнь чужой страны. Чужого строя».
На Западе, уже в США, Эдуард Лимонов усвоил, что одномерность вознаграждают, лояльность поощряют, а о порядочности желательно позабыть. Он познал цену тамошней свободе выражать собственную точку зрения. Пишет статью «Жить не по лжи»: «Мне сказали, что в Калифорнии некий бывший крупный работник марксистского института пишет книгу о левых художниках и их выставках. О самиздате рассуждают люди, которые его в глаза не видели. Повторяю, да, советская власть плоха, но еще страшнее вывезенный оттуда советизм внутри человека. И это именно он заставляет безобидного обывателя, попавшего на Запад, надуваться, корчить из себя борца. Сценаристы, песенники, фельетонисты, фотографы, переводчики строчат, забывая о том, что стыдно после драки (в которой, кстати говоря, не участвовали) размахивать кулаками. Стыдно!
И опять о Союзе писателей. У некоторых авторов читаем: «Союз писателей – филиал КГБ». У других (их много больше): «Поэт был исключен из Союза писателей… Вы исключили Солженицына, а теперь…»
Вовсю курится фимиам тем, кто осознал свои ошибки, но недостало фимиаму на тех, кто ошибок не совершал, всегда знал, что такое советская власть, и к ней на литературную, самую нехорошую службу не шел. Достанет ли когда фимиаму на святого, патриарха 3-й литературы, поэта, художника, учителя жизни, мудреца, прожившего всю жизнь с простыми людьми в бараке (там он живет и сейчас) Е. Л. Кропивницкого? Заслонили его громко кричащие. Так быть не должно. Так нельзя.
А по относительной моей молодости, признаюсь, хочется мне порою крикнуть некоторым, дабы остудить их пыл: “А чем вы занимались до такого-то года?”».
Потом он публикует статью «Разочарование». Непризнанный официозом в Москве изгнанник оказался теперь востребован в СССР. В 1976 году приложение к «Известиям» еженедельник «Неделя» перепечатал «Разочарование». За «Неделю» в Штатах очутился на улице. Вот тебе и права человека.
Сапгир зарифмовал лимоновский анабазис: «А что Лимонов? Где Лимонов, как Лимонов? Лимонов партизанит где-то в Чили, Лимонова давно разоблачили. Лимонов – обладатель миллионов, Лимонов – президент «Юнайтед Фрут». Лимонова и даром не берут…»
Пишет ответ критикам «Разочарования» и озаглавливает его «Нетерпимость»: «Можно жить в СССР и не быть советским человеком. Я таких людей знал! А можно выехать в самую свободную страну мира и остаться пленным, скованным, несвободным».
После первого романа создал в 1977 году «Дневник неудачника, или Секретная тетрадь». Если поэму «Мы – национальный герой», как уже говорилось, называет «розово-конфетным» предвидением своего будущего, то в «Дневнике неудачника» содержатся озарения о грядущих испытаниях, войнах, на которых побывает военным корреспондентом. Он еще тогда пророчествовал о смуте в Восточной Европе, о руинах Советской империи. Он создает свой литературный стиль. Пусть иные «работают над книгами». Эдуард Лимонов не работает над книгами, а создает их, занимаясь множеством других дел. Ему смешны те, кто корпит над очередной страницей и пишет, словно разливает вареные ослиные мозги.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.