XV. ЖИЗНЬ — ВСЕГДА ГОРЕНИЕ

XV. ЖИЗНЬ — ВСЕГДА ГОРЕНИЕ

Сцена Большого театра. Концертные залы Москвы и Ленинграда. И опять сцена Большого театра. А Собинову хотелось теперь петь не только для москвичей и ленинградцев. Его тянули к себе необъятные просторы Родины: Свердловск, Пермь, Киев, Харьков, Тбилиси, Баку, Ташкент. И он едет в периферийные центры и там показывает свое искусство тысячам новых зрителей. Его глубоко трогает и радует то, что он видит: прекрасно оформленные спектакли, хорошо спевшиеся ансамбли солистов местной оперы, полный состав хора и оркестра.

Художественное впечатление от спектаклей, в которых участвует Собинов, огромно. И артисты и зрители восторженно встречают дорогого гостя. Свердловская газета, описывая встречу Леонида Витальевича уральцами в 1928 году, отмечает, что «прошедшие с его участием спектакли («Евгений Онегин», «Лоэнгрин», «Дубровский», «Травиата») были не только музыкальным праздником, но и большим культурным событием в жизни уральской столицы».

Выступления Собинова в молодых оперных коллективах имели также огромное воспитательное значение. Для артистов совместная игра с ним была великолепной школой сценического мастерства.

Собинов стал для молодых певцов тем же, чем в свое время был для Собинова, например, Хохлов.

Народная артистка СССР М. И. Литвиненко-Вольгемут вспоминает, как она пела на сцене Харьковской оперы вместе с Собиновым в опере «Лоэнгрин»:

«Я пела Ортруду, Собинов — Лоэнгрина. Только тогда я ощутила, какое вдохновляющее значение имеет партнер! Как сама незаметно ощущаешь в себе творческие силы, как невольно отзываешься на его гениальные нюансы, раскрывающие и в его и в твоем образе новые черты!»

Особенно часто и много Л. В. Собинов во второй половине двадцатых годов выступает в оперных театрах Украины. В апреле 1925 года он поет в киевской опере пятнадцать спектаклей («Лоэнгрин», «Евгений Онегин», «Травиата», «Ромео и Джульетта»). Сезон проходит с огромным успехом! Самому Леониду Витальевичу гастроли в Киеве доставили большое внутреннее удовлетворение: ведь это был театр, в создании которого принимал участие и он! Немало сил и энергии ушло на организацию оперного дела в Киеве в 1919 году, и многое, что теперь цвело пышным цветом, было заложено им в те трудные дни.

За прошедшие годы выросли молодые национальные кадры артистов. Пора было подумать и о том, чтобы ставить оперы на родном языке. Однако первое время некоторые консервативно настроенные артисты отнеслись к введению украинского языка на сцене оперного театра недоброжелательно. Одним казалось, что украинский язык в пении неблагозвучен, другим просто не хотелось переучивать партии по-украински. Эти настроения мешали работе коллектива, внося раздоры в среду артистов.

Леонид Витальевич считал, что национальная украинская опера должна исполняться на родном языке, только тогда она станет истинно народным достоянием, приблизит искусство к народу. Уважая национальные традиции, стремясь помочь театру стать подлинно народным, Леонид Витальевич решил к следующему приезду на Украину разучить «Евгения Онегина» и «Лоэнгрина» на украинском языке.

И вот на его письменном столе появляются учебник украинского языка, словари, грамматика. Приглашенный преподаватель, помимо уроков языка, присутствует на музыкальных занятиях, проверяет произношение и четкость дикции в пении. Всего около двух месяцев понадобилось Леониду Витальевичу, чтобы в совершенстве овладеть украинским текстом партий Ленского и Лоэнгрина. Его природная восприимчивость к языкам и чуткое ухо музыканта помогли быстро схватить характерные особенности произношения, интонации украинского языка.

В ранней молодости украинское пение и язык очень нравились артисту. Теперь же, серьезно занявшись изучением украинского языка, он наслаждался его легкостью и музыкальностью.

На украинском переводе либретто «Лоэнгрина» он даже написал:

«Когда я, получив перевод Лоэнгрина на украинский язык и севши за рояль, пропел знаменитое обращение к Лебедю, я невольно закричал: «Да ведь это же звучит совсем по-итальянски — красиво, звучно, благородно и поэтично!»

Зимой 1926/27 года Собинов приезжает в Харьков. На вокзале его встречают друзья, коллеги. Начинаются приветствия. Речи произносят на украинском языке. Среди собравшихся заметно смущение: а вдруг их дорогой гость нуждается в переводчике? Но вот ответное слово берет Собинов. Он говорит на чистом украинском языке, с образцовым произношением. Конец речи артиста тонет в возгласах одобрения и аплодисментах.

Приходит день репетиции. И здесь Собинов не только разговаривает, но и поет на украинском языке. И так в течение всех гастролей. За ним невольно перешли на украинский язык и другие артисты. Они пели и удивлялись: как это раньше не замечали — ведь действительно красиво звучит. Так Собинов как бы раскрыл глаза некоторым артистам украинской оперы на красоту и богатство их родного языка.

В газете «Харьковский пролетарий» о спектакле «Лоэнгрин» писали: «Молодая украинская опера имеет все основания гордиться: в ее ансамбле принимает участие Л. В. Собинов. Он прекрасно овладел украинским текстом партии, дает отчетливую дикцию и пленяет одухотворенностью украинской певучей речи. К трудной для него, как коренного москвича, «украинизации» Лоэнгрина Собинов подошел с исключительной добросовестностью, и такое культурное отношение к делу нашего московского гостя особенно резко бросалось в глаза по сравнению с остальными исполнителями… ясностью и выразительностью дикции они отнюдь не могут похвалиться».

Другой отзыв также подчеркивает совершенство украинского произношения Собинова, который «своей блестящей дикцией и замечательным украинским произношением служит как бы живым укором: «Учитесь, мол, у меня работать…»

Но у Собинова можно было учиться не только добросовестной работе, а и подлинно творческому отношению к молодежи театра. Став знаменитым певцом, он всегда помнил, как много лет назад неопытным юнцом пришел в Большой театр, как пел первый спектакль с Хохловым и Дейша-Сионицкой, как внимательны они были к нему, как терпеливо ждали, пока Авранек по многу раз подряд повторял одно и то же место арии Владимира Игоревича, отрабатывая каждую его интонацию.

Собинов помнил, насколько легче было репетировать, когда он видел подбадривающую улыбку Хохлова, когда дирижер снова просил повторить выход или останавливал квартет в прологе из-за того, что голос молодого тенора недостаточно сливался в ансамбле с другими. Помнил и так же чутко относился теперь к молодому поколению певцов.

В труппе харьковской и киевской опер в 1927 году служил П. М. Норцов, тогда еще молодой, начинающий артист (ныне народный артист РСФСР). Любимую партию Онегина ему довелось впервые спеть с Леонидом Витальевичем в Киеве 20 февраля 1927 года.

«Для меня этот день остался памятным на всю жизнь, — рассказывал П. М. Норцов на одном из вечеров памяти Л. В. Собинова[16]. — В театре идут репетиции «Онегина». Моим волнениям нет предела… Поезд опоздал, и Леонид Витальевич приехал накануне спектакля поздно вечером. Конечно, репетиция не состоялась.

День спектакля. Я ни жив ни мертв. Придя на спектакль за два часа до начала, я стал гримироваться. Рядом была уборная Леонида Витальевича, он уже был в театре… Вдруг слышу звонкий голос: «А где мой Онегин?» Стук в дверь. Входит Леонид Витальевич Собинов.

— Мой Онегин, приятно познакомиться, я — ваш Ленский.

Увидев мое смущение, Леонид Витальевич… всячески старался вывести меня из моего взволнованного состояния. Через четверть часа я чувствовал себя совершенно спокойным, и мне казалось, что наша встреча не первая, а по меньшей мере сотая».

Весной 1930 года Леонид Витальевич еще раз посетил Ярославль.

Студенчество, учащиеся музыкального техникума, рабфаковцы, рабочие ярославских заводов и фабрик пришли слушать земляка, имя которого явилось символом величайших достижений русской музыкальной культуры. Старшее поколение местная интеллигенция также была здесь. Имя Собинова воскрешало в памяти многих студенческие годы, увлечение искусством. Музыкальная молодежь, любящая низвергать авторитеты, с завистью и в то же время с недоверием слушала рассказы о чудесном певце. Вот если бы им удалось послушать его в расцвете таланта! А сейчас… Не раз случалось возвращаться с концерта какого-нибудь заслуженного артиста разочарованным: расшатанный голос со следами хорошей школы, остатки большого мастерства и лишь изредка проблески былого вдохновения.

Но вот на сцену легкой походкой вышел высокий, полный, уже очень немолодой человек. На висках его серебрилась седина, но взгляд все еще прекрасных глаз был полон жизни. Его сопровождал худенький пианист, казавшийся совсем маленьким в сравнении с крупной фигурой артиста. «Собинов, Собинов!» — понеслось по залу. И зал задрожал от аплодисментов. Растроганный теплой встречей, артист кланялся, и лицо его, озарившееся улыбкой, сразу помолодело. Наконец рукоплескания смолкли, и в зале воцарилась напряженная тишина. Собинов дал знак аккомпаниатору…

Невольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила..

С первых же пропетых фраз Собинов завладел вниманием слушателей. Поразила прежде всего свободно льющаяся русская речь. Простые и прекрасные слова музыкального речитатива произносятся певцом с максимальной жизненной правдой разговорной речи, но в то же время сохраняют всю строгую музыкальность своей основы.

Напевный речитатив Князя сменяется широкой мелодией, в которой изливает он свою скорбь о давно минувшем, молодом счастье, утерянном навсегда. Глубокое раздумье человека, ушедшего в воспоминания о самом дорогом, близком сердцу, западает в душу, будя в ней ответные чувства. Каждое слово, ясно и четко произносимое Собиновым, приобретает особый смысл, и слушатель испытывает огромное наслаждение, вновь и вновь погружаясь в красоту родного языка.

Великое мастерство в соединении с истинным вдохновением художника покоряло и захватывало.

…С концерта не хотелось уходить. Давно уже были спеты все номера программы. А Собинов пел еще и еще — все, что ни просила молодежь, плотной стеной стоявшая у рампы, заполняя все проходы партера. К звонким юношеским выкрикам присоединяют свои голоса и те, кто слышал Собинова в его молодые годы. Они вновь во власти замечательного артиста, и на склоне лет сохранившего молодость своего творчества.

«Свадьба» Даргомыжского, «На заре туманной юности» Гурилева, «Средь шумного бала», «Ни слова, о друг мой» Чайковского — все эти жемчужины русской вокальной лирики звучали непередаваемо прекрасно, так, как пел их только он, Собинов.

Слушатели, молодые и старые, уходили с концерта потрясенные, унося чувство глубокой радости и благодарности великому артисту за счастливые минуты высокого наслаждения искусством.

Гуляя по улицам родного города, Леонид Витальевич испытывал радостное чувство. До чего же изменился Ярославль за эти годы! Там, где раньше теснились разнокалиберные деревянные домишки, стояли в лесах красивые здания, вместо неровной, с выбоинами булыжной мостовой — асфальт.

Из тихого провинциального губернского городка средней руки Ярославль превратился в индустриальный центр. Вырастали новые городские районы. В дни молодости Собинова город, если идти в сторону бывшего Романовского шоссе, кончался перед Загородным садом, где помещалась больница. Дальше тянулись пустыри, поля и деревни. Теперь же здесь развернулась стройка многоэтажных жилых домов, прокладывался широкий проспект Шмидта, а по Романовскому (теперь Тутаевскому) шоссе на несколько километров закладывалось строительство новых заводов гигантского Резино-асбестового комбината.

В городе открылись новые школы, клубы, кино, картинная галерея, местный краеведческий музей. Вместо прекратившего свое существование после революции юридического демидовского лицея — Педагогический институт. При Пединституте — рабфак с энергетическим и педагогическим отделениями. Возникло около десятка средних специальных учебных заведений, среди них техникумы: музыкальный, художественный, театральный.

В домах — радио, телефоны, электрическое освещение, новые линии трамвая соединяют отдаленные районы с центром города, центральные улицы оживлены: автомобили легковые и грузовые мчатся во всех направлениях.

Как непохоже было то, что видел теперь Леонид Витальевич, на его детские воспоминания! Долго бродил он по бульвару и набережной. Светило яркое солнце, старые липы стояли в цвету, наполняя ароматом воздух. Родная Волга катила спокойные воды, на горизонте узкой полосой синели сосновые леса. Леонид Витальевич с улыбкой вспоминал мальчишеские проказы, веселые путешествия на Верхний остров, вечерние катанья на лодках с песнями под гитару. И сейчас, как тогда, звенели над Волгой молодые голоса, только песни уже были иные.

Под впечатлением последней поездки по Волге и пребывания в родном городе Собинов сочинил несколько стихотворений. Одно из них посвящено описанию Ярославской ярмарки.

Так в трудах, творческом отдохновении, заботах и радостях шло время.

…Между тем годы брали свое. Развившаяся за последнее время болезнь сердца настойчиво напоминала о себе и плохо поддавалась лечению. Бывали периоды, когда врачи предписывали Собинову полный покой. В 1932 году Леонид Витальевич пел в опере только два раза: Ленского в молодежном студенческом спектакле Ленинградской консерватории и на сцене Большого театра. Но артист не хочет сдаваться без боя. Если нельзя петь в опере, он будет выступать с концертами — это менее утомительно. И пусть между концертами в Москве, на периферии приходится делать все более длительные перерывы, он все равно будет петь, потому что без музыки, песни нет для него и жизни.

Весной 1933 года Большой театр торжественно отмечал тридцатипятилетие артистической деятельности Леонида Витальевича. В юбилейный спектакль 24 мая был поставлен третий акт «Лоэнгрина» и две картины из «Евгения Онегина» — бал у Лариных и сцена дуэли. В собиновском спектакле участвовали лучшие артистические силы Большого театра: постоянная партнерша Леонида Витальевича А В. Нежданова (Эльза), П. М. Норцов (Онегин), И. С. Козловский (Трике), М. О. Рейзен (Зарецкий), А. С. Пирогов (Тельрамунд).

В адрес юбиляра поступило письмо, подписанное К. Е. Ворошиловым.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ Москва — Кремль

24 мая 1933 г.

Народному артисту Республики Л. В. СОБИНОВУ.

Дорогой Леонид Витальевич!

Правительственная Комиссия по руководству Государственным Академическим Большим Театром горячо приветствует Вас, выдающегося мастера вокально-оперного искусства, в день 35-летнего юбилея Вашей художественной артистической деятельности.

Правительственная Комиссия с большим удовлетворением отмечает Вашу непрерывную художественную артистическую деятельность в советском театре, Ваше исключительно талантливое служение советскому искусству.

Правительственная Комиссия вошла в Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР с ходатайством о награждении Вас ко дню Вашего 35-летнего юбилея в ознаменование Ваших заслуг перед советским искусством орденом Трудового Красного Знамени Союза ССР.

Желаем Вам еще долгие годы продолжать Вашу выдающуюся артистическую деятельность. По поручению Правительственной Комиссии

К. Ворошилов.

Трогательно выразили юбиляру свою любовь старые рабочие Большого театра — они преподнесли Леониду Витальевичу деревянную лиру, сделанную ими из старых досок сцены Большого театра, на которой прошла вся творческая жизнь великого артиста.

К. С. Станиславский, будучи в отъезде, прислал юбиляру письмо, которое зачитал И. М. Москвин:

«Сегодня Правительство высокой наградой отмечает Ваши большие заслуги. Толпы Ваших почитателей разбросаны по всей стране и за ее пределами, они кричат Вам здесь и издали: «Слава Собинову! Хвала Собинову! Да здравствует Собинов! Благодарность, удивление и преклонение перед Собиновым!..» Вы родились в сорочке, жили в плаще, при шпаге. И я уверен, что, когда придет к Вам старость, Вы не наденете теплого халата с туфлями. Крепко обнимаю Вас, поздравляю, думаю о нашей давнишней дружбе.

Сердечно любящий Вас К. Станиславский».

Леонид Витальевич был счастлив. Юбилейные торжества заставили его мысленно окинуть взором пройденный путь и задуматься над будущим. С чистой совестью он мог сказать, что выполнил завет директора гимназии. Да, он не зарыл свой «голосовой талант» в землю, не растратил дары, щедро отпущенные природой. Как прилежный садовник в упорном труде он растил и берег свой талант, развивал и совершенствовал способности.

Труд его как артиста теперь завершен. Здоровье стало не то. Врачи все настойчивее требуют прекращения не только сценических, но и концертных выступлений. Да и сам он, в особенности после того как однажды в середине спектакля ему сделалось дурно, пришел к заключению, что пора оставить сцену. Годы, полнота мешали создавать внешне убедительные образы, а одышка сказывалась на короткости дыхания. С каждым новым годом приходилось отказываться от той или другой партии. Склонный к юмору, Леонид Витальевич, всмотревшись на одном из спектаклей «Демона» в свою отраженную зеркалом внушительную фигуру, тут же сымпровизировал двустишие:

Среди актерских образин Скорей я грузен, чем грузин..

Да, пора было уходить, несмотря на то, что голос звучал еще прекрасно, а сценическое мастерство заставляло забывать о годах!

Существуют разные взгляды на то, когда певцу надлежит кончать свою карьеру. По-разному решают этот тяжелый вопрос и сами артисты.

Одни» покидают сцену в полном блеске дарования потому, что не в силах вынести возможного в дальнейшем охлаждения к ним публики. У других ранний уход мотивируется повышенной требовательностью к себе. Такой артист, однажды усомнившись в качестве своего исполнения, считает недопустимым продолжать артистическую деятельность. Так поступил, например, любимец москвичей П. А. Хохлов, покинувший Большой театр в расцвете творческих сил.

Собинов при всей огромной требовательности к себе как к художнику держался противоположного мнения. Он считал, что должен своей артистической деятельностью служить примером молодым, начинающим оперным певцам. Эту мысль он точно сформулировал в письме к И. В. Ершову в день тридцатилетия сценической деятельности друга:

«Дорогой товарищ и друг Ваня, — писал Собинов, — вчера я прочел в вечерней «Красной газете» беседу с тобой, в которой ты объясняешь, почему хочешь покинуть оперную сцену.

Позволь сегодня в день твоего тридцатилетнего служения Мариинскому театру высказать и мне свои соображения по этому поводу.

Я думаю, что своим ничем не оправданным уходом не только дашь дурной пример нам, твоим сверстникам, но и произведешь обескураживающее впечатление на поколения, идущие нам на смену.

Карьера наша так хрупка, нашедших правильную дорогу так мало, что молодежи нужны образцы — и уменья сохранить голос, несмотря на долгую работу, и высокого сценического искусства. Эти образцы должны служить стимулом. И не уходить надо со сцены, а держаться на ней возможно дольше по примеру великого Петрова»

Невольно вспомнив это письмо, написанное более восьми лет назад, Леонид Витальевич улыбнулся. Оно подействовало! Иван Васильевич Ершов еще долго продолжал волновать зрителей своим могучим искусством.

Тогда, восемь лет назад, он сам был еще героем. И вот подведен итог тридцатипяти, даже тридцатишестилетней сценической деятельности Пришло время — пусть цветет молодежь! «Мы, старики, свое дело сделали», — весело говорил Собинов. И только очень близкие друзья угадывали нотку сожаления в его голосе.

Вполне естественно чувство грусти у каждого человека, вынужденного расстаться с любимым делом, которому отдал всю жизнь — будь то артист, художник или рабочий. Но Леонид Витальевич гнал от себя грустные мысли. Не в его характере было предаваться унынию. Несмотря на годы и ухудшившееся состояние здоровья, он был все так же жизнерадостен, энергичен, страстно влюблен в жизнь. Как всегда в течение всей жизни, внимательно следил за политикой, горячо радовался успехам социалистического строительства, росту кадров молодых специалистов. Он давно решил, что, когда покинет сцену, займется педагогической деятельностью. Растить артистическую молодежь, передавать ей свой богатый артистический опыт, помогать овладевать вокальным мастерством — в этом Собинов видел теперь свой гражданский долг художника.

О том, что Л. В. Собинов интересуется вопросами воспитания вокалистов, знал К. С. Станиславский. Они нередко подолгу засиживались, обсуждая эту тему.

Константин Сергеевич в это время руководил оперным театром, выросшим из бывшей Оперной студии Большого театра. В репертуаре театра было много удачных постановок, среди них «Царская невеста», «Майская ночь», «Борис Годунов», «Пиковая дама». Выросли талантливые артисты: Гольдина, Мельтцер, Панчехин, Платонов, Детистов и другие. В коллективе строго проводился принцип равенства всех его участников: сегодня артист пел заглавную партию, а завтра был рядовым хористом.

Осуществляя свои стремления реформировать оперный спектакль, насытить его жизненной правдой, Станиславский, несмотря на искреннее желание строго следовать музыке, все же в самой методике работы исходил из своего опыта режиссера драматического театра. Всей душой ненавидя дилетантизм, он работал в постоянном контакте с опытными специалиста ми-музыканта ми и вокалистами. В театре часто можно было встретить А. В. Нежданову, М. Г. Гукову, А. В. Богдановича. Оркестром одно время дирижировал В. И. Сук. И когда Сук накладывал свое «вето» на какую-нибудь постановочную идею Станиславского, тот беспрекословно подчинялся, так как при всем опыте оперного режиссера не чувствовал себя достаточно свободно в вопросах специфики оперного искусства. Естественно, что ему хотелось иметь постоянного помощника, опытного мастера, близкого по духу, по устремлениям. Всякий раз, когда Станиславский задумывался над этим вопросом, он невольно вспоминал о Леониде Витальевиче. Из прежних бесед с ним Станиславский вывел заключение, что работа в молодом Оперном театре привлекает Собинова.

Стихотворение Л. В. Собинова (факсимиле).

— Соглашайтесь, дорогой друг! — уговаривал он Леонида Витальевича. — Я помню ваш опыт с режиссированием «Богемы». О нем я сужу не по спектаклю, а по вашим репетициям, за которыми следил. Вы имеете подлинное чутье сцены — и именно оперной. Вы идеально владеете вокальной дикцией, а эта сторона в нашем театре, увы, пока еще не на высоте… Наконец, вы сможете передать нашей молодежи ваш личный опыт первоклассного мастера… А ансамбль? Разве можно было в условиях работы на казенной сцене достигать полного художественного единения хора, солистов и оркестра? Помните, какой сюрприз преподнес вам Купер на премьере «Богемы»? Наша с вами задача — воспитание коллектива, не отдельного артиста. Вы скажете, что сейчас вы сможете работать над этим и в Большом театре. Но… — Станиславский поморщился. — Я-то знаю, как трудно переучивать «старую гвардию»: и солистов и хористов… Ведь в конце концов из моей затеи со студией Большого театра вышло мало толку. Работа велась с несколькими энтузиастами, а в основном с молодежью. Старое поколение, те ходили больше вокруг да около, с понимающим видом посматривали на мою лабораторную работу над отдельными отрывками и воображали, что они научатся с одного лицезрения! Нет! — Константин Сергеевич раскатисто рассмеялся. — Наблюдая за бегуном, сам быстрее не побежишь! Мы с вами отлично знаем это… И главное, — заключил Станиславский, считая вопрос как бы уже решенным, — ваше честное имя большого художника, ничем и никогда не погрешившего против искусства, ваше благоговейное отношение к своему делу, скромность, трудолюбие, высокая принципиальность, это ли не пример для артистической молодежи? Мы должны воспитывать не только артиста, но и человека…

Леонид Витальевич смущенно пытался прервать панегирик в свой адрес, но Станиславский, взяв его руки в свои, заставил выслушать до конца и объявил, что он уже беседовал в Наркомпросе, встретил там полную поддержку, что на днях он уезжает за границу и надеется, что за это время Леонид Витальевич обдумает его предложение и согласится.

И Леонид Витальевич согласился стать заместителем заведующего художественной частью Оперной студии имени К- С. Станиславского.

А несколько дней спустя Собинов читал письмо Станиславского:

«Дорогой и милый Леонид Витальевич! Спасибо Вам большое за Ваше согласие работать с нами. Ваша телеграмма принесла мне много радости. Не сомневаюсь, что мы с Вами отлично поймем друг друга и поладим. Постараюсь, чтобы работа для Вас была приятной. Мы очень нуждаемся в таком маете ре своего искусства, как Вы. Не будьте только слишком строги к нам в первое время. Сама судьба хочет, чтобы мы опять встретились с Вами, как тогда, давно, в самом начале Вашей карьеры. Вспоминается концерт в театре Корша, в котором мы с Вами чуть ли не впервые выступали в качестве подлинных артистов. Таким образом, мы с Вами давнишние друзья и потому наше слияние еще больше радует. Еще раз благодарю и обнимаю Вас. Любящий Вас К. Станиславский».

…Выйдя из дому в один из весенних дней, Леонид Витальевич как-то по-особому взглянул на мир. Ему казалось, будто и солнце сегодня светит ярче и воздух необыкновенно бодрящий Сощурившись, он с минуту постоял, натягивая перчатку на руку, потом легкой, молодой походкой зашагал по Большой Дмитровке. Он шел в театр, который должен был стать его вторым домом. Его ожидали. Весь коллектив в полном сборе, хотя не хватало еще десяти минут до назначенного часа. «Школа Константина Сергеевича!» — отметил он про себя. По тому, как осветились радостью горевшие любопытством и ожиданием молодые лица, как искренно прозвучали слова первых приветствий, Леонид Витальевич почувствовал, что здесь ему будет хорошо работать. Он обвел улыбающимся взглядом собравшихся. Вон в самой середине сидит Мария Леопольдовна Мельцер, великолепная Татьяна. Немного поодаль — не менее талантливая М. С. Гольдина, справа — А. Г. Детистов, Г. М. Бушуев, Н. Д. Панчехин…

Л. В. Собинов, Л. В. Нежданова, К. С. Станиславский.

— Ну, друзья, давайте побеседуем, — предложил Леонид Витальевич. — Драматическая фраза должна быть не только сказана, но и спета. В этом я вижу основу своей задачи. В вашем возрасте голос гибок, пластичен, поддается обработке. В голосе у каждого из вас заложено богатство тембров, богатейшая палитра красок, которыми надо широко пользоваться в интересах художественной выразительности. Я не случайно воспользовался словом «палитра», — пояснил Собинов, заметив тень недоумения, пробежавшую по лицу сидевшего в первом ряду чрезвычайно внимательного юноши. — Это образное выражение подсказал мне один большой меломан, ныне покойный, в разговоре о пении несравненного Мазини. Брошенное моим собеседником слово открыло мне сразу глаза на процесс работы и дало такой толчок, который определил мое продвижение вперед и принес мне самому много творческой радости.

Так вот, друзья мои, я не собираюсь говорить длинной речи, — заключил Собинов, — прошу вас только отнестись ко мне товарищески, с возможной искренностью и дружеским расположением, помня о том, что мы работаем в театре Станиславского и должны быть достойны его имени.

С этого дня началась большая дружба между Собиновым и молодыми артистами.

В воспоминаниях артистов Оперной студии имени К. С. Станиславского, несмотря на короткий срок, который удалось проработать там Л. В. Собинову, ярко запечатлелся его облик как чуткого и вдумчивого руководителя. Любовь к молодежи воодушевляла Леонида Витальевича, и он работал с необычайной энергией и подъемом, успев за три месяца почти полностью пройти оперу «Дон Пасквале» и приготовить программу концерта «Пушкин в музыке». Леонид Витальевич часто посещал репетиции и учил молодежь, как глубже вживаться в образ, тоньше проникать в замысел композитора. Внимательно ознакомившись со всей труппой, Леонид Витальевич выдвинул из числа хористов на первые партии А. И. Орфенова, ныне заслуженного артиста РСФСР. Постановка «Дон Пасквале» — оперы, в которой Собинов когда-то дебютировал в миланском театре «Ла Скала», проходила под его непосредственным руководством. Помещений для репетиционной работы у студии было недостаточно, и Леонид Витальевич охотно приглашал молодежь к себе. Атмосфера занятий носила непринужденный характер. Леонид Витальевич в промежутках между делом часто демонстрировал студийцам напетые им пластинки, декламировал свои стихи.

Он не довольствовался только подготовкой вокальной стороны оперы, но входил также во все детали постановки: требовал осмысленности перевода, воевал против ненужных отступлений от оригинала. Его богатейший сценический опыт позволял ему свободно ориентироваться и в вопросах чисто режиссерских. Так, благодаря неоднократному вмешательству Леонида Витальевича, были устранены излишне сложные мизансцены, отчего спектакль значительно выиграл.

…Репетировали «Евгения Онегина». Шла сцена в саду — объяснение Онегина с Татьяной. Несмотря на усилие артистов и режиссера, она явно не клеилась…

Леонид Витальевич долго сидел, слушал, смотрел, потом неожиданно встал: «Дайте, я покажу» — и пошел на сцену. Вместо пожилого, полного человека артисты увидели подлинного Онегина — молодого, с барственной осанкой, немного рисующегося своим благородством. Почувствовав рядом с собой такого партнера, по-иному стала подавать реплики и артистка, игравшая Татьяну. Этот блестящий показ стоил многих напрасно потраченных усилий режиссуры…

Наступившее лето прервало работу Леонида Витальевича. Вместе с женой и дочерью он поехал отдыхать за границу. Посетил Милан — город, особенно дорогой ему по воспоминаниям. Встречи со старыми друзьями— итальянскими певцами и музыкантами — были очень теплыми.

Незаметно подкралась осень. Пора было возвращаться на родину.

«Еду домой и радуюсь, что сердце в общем в порядке. Очень соскучился по дому и по работе», — писал он из Берлина 8 октября.

Остановившись в Риге, Леонид Витальевич не вытерпел и позвонил по телефону в Москву, интересуясь ходом работ в Оперной студии. В одном из санаториев близ Риги лечился В. И. Качалов. Собинов поехал навестить старого друга. Веселый, жизнерадостный, он с увлечением делился с Качаловым своими планами. Его очень занимала будущая работа в Академии вокального мастерства (предполагалось, что такая Академия будет организована при Большом театре). Затем перешли на воспоминания.

«Он не захотел войти в комнату, и мы остались на воздухе, в саду, — рассказывал В. И. Качалов. — Леонид Витальевич говорил о партии Ленского, которую ему как-то пришлось петь на украинском языке. «Послушай, как это хорошо звучит!» — сказал он и потихоньку запел. Санаторные больные один за другим повылезали из окон и дверей дома: как ни тихо он пел, нельзя было не узнать знаменитого собиновского пиано. А потом, когда Леонид Витальевич уехал, они все жалели, что он так мало побыл с нами: «Ведь это был Собинов! Ах, почему же он так мало пел!..»

Л. В. Собинов.

16 октября он рассчитывал быть в Москве. Но смерть распорядилась иначе. 14 октября 1934 года перестало биться сердце великого артиста, навеки умолк певец, так щедро даривший людям радость, надежду, счастье…

Вот что писал председатель ЦИКа М. И. Калинин в телеграмме вдове Леонида Витальевича Собинова, Нине Ивановне:

«Глубоко сожалею о кончине Народного артиста Республики Леонида Витальевича Собинова, смерть которого наносит тяжелый удар русскому искусству и оперному театру Союза. Выражаю Вам искреннее соболезнование в постигшем Вас и других членов семьи покойного горе. Калинин».

…На гражданской панихиде в полпредстве прозвучали первые прощальные речи. Перечисляя исключительные заслуги Собинова в области русского искусства, поверенный в делах СССР в Латвии особо подчеркнул, что Собинов до конца остался вместе со своим народом, «не обменял родину на чековую книжку в заграничном банке и остался верным сыном своей социалистической рабоче-крестьянской страны… и трудовой народ, рабочие и крестьяне, заявившие свое право на культуру и искусство, платили Собинову любовью и признательностью».

Днем 17 октября траурный поезд прибыл в Москву.

Многотысячная толпа, обнажив головы, провожала любимого артиста до Большого театра. До позднего вечера, несмотря на дождь, не прекращался нескончаемый поток желающих отдать ему последний поклон…

Памятник на могиле Л. В. Собинова (работы В. И. Мухиной).

— Спасибо тебе, что ты жил с нами, работал с нами, пел нам! Ты пропел нам свою песнь, чудесную, как твоя жизнь, и прожил с нами жизнь, прекрасную, как твоя песнь. Прими наш земной поклон за ту неповторимую радость, которую ты нам подарил и своей песнью и своей жизнью.

С такими словами обратился В. И. Качалов к усопшему другу.

Мало кто, как Собинов, любил жизнь и умел радоваться ей. И потому и искусство его было солнечно и прекрасно. Великий дар — вселять в людей радость. Обладают этим даром лишь немногие. И Собинов был одним из них.

…Дебют молодой певицы Т. Олейниченко! Четырехсотый спектакль «Ивана Сусанина»! В партии Кармен солистка Софийского оперного театра! Юбилей народного артиста Союза ССР А. Пирогова! И так почти каждый день. Каждый новый день приносит большую радость и коллективу лучшего в стране театра и тысячам зрителей, многие из которых приезжие из самых различных городов нашей необъятной Родины.

Но есть один день в году, когда вот уже более двадцати лет со сцены Большого театра неизменно звучит чудесная музыка Чайковского. Это бывает в разгар весны, когда вся Москва утопает в сирени. Сирень в садах, в парках, на лотках у цветочниц, в руках у девушек и юношей. В этот день нежный аромат весны врывается и в зрительный зал Большого театра. О весне говорят букеты цветов, летящие на сцену из партера, лож, ярусов зрительного зала, светлая лучезарная музыка «Евгения Онегина», особенно праздничное настроение артистов, исполняющих партии Онегина, Татьяны, Трике, Ленского.

День этот — 26 мая — день рождения лучшего Ленского, какого только знали оперные сцены мира, — Леонида Витальевича Собинова.