«Четвёртый Интернационал»

«Четвёртый Интернационал»

Эта поэма не окончена. Состоит она всего из одной главы, названной весьма необычно: «ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МАЯКОВСКОГО ЦК РКП, ОБЯСНЯЮЩАЯ НЕКОТОРЫЕ ЕГО, МАЯКОВСКОГО, ПОСТУПКИ».

Начинается это письмо с сопоставления:

«Были белые булки. / Белее звёзд. / Маленькие. / И то по фунту. А вы / уходили в подполье, / готовясь к голодному бунту».

Сопоставлялась самая обычная жизнь россиян с тем, чем занимались революционеры-подпольщики:

«Жили, жря и ржа. / Мир / в небо отелями вылез,

лифт франтих винтил по этажам спокойным.

А вы / в подпольи таились,

готовясь к грядущим войнам».

Обратим внимание, что Маяковский не причислял себя к подпольщикам, ни слова не говорил о своём революционном прошлом. Он – тот, кто ел «белые булки» и жил, «жря и ржа». А когда большевики «в свои железоруки / взяли / революции огнедымные бразды», и когда были позади сражения под Царицыным, Ярославлем и мятеж в Кронштадте, только тогда настало время заговорить о себе. И Маяковский сказал:

«Восторжен до крика, / тревожен до боли,

я тоже / в бешеном темпе галопа

по меди слов языком колоколил,

ладонями рифм торжествующе хлопал».

То есть Маяковский, пожалуй, впервые честно и откровенно заговорил о том, что он собою представлял. Не называя себя ни человеком-пророком, готовым повести людей к счастью, ни человеком, вознёсшимся на небо и оттуда взирающим на бренный мир. Он говорил о себе как о самом обычном звонаре, который все эти годы только «языком колоколил».

Но в настоящий момент этот звонарь очень встревожен:

«В грядущее / тыкаюсь / пальцем-строчкой,

в грядущее / глазом образов вросся.

Коммуна! / Кто будет пить молоко из реки ея?

Кто берег-кисель расхлебает опоен?»

И тут Маяковский встревоженно заявлял, что на эти вопросы уже дало ответы отжившее свой век старичьё:

«Сейчас же, / вздымая культурнейший вой,

патент старьё коммуне выдало:

"Что будет? / Будет спаньём, / едой

себя развлекать человечье быдло"».

И поэт подробно перечислил, где можно увидеть деяния старичья:

«Свистит любой афиши плеть:

– Капут Октябрю! / Октябрь не выгорел! —

Коммунисты / толпами / лезут млеть

в Онегине, / в Сильве, / в Игоре.

К гориллам идёте! / К духовной дырке!

К животному возвращаетесь вспять!»

И Маяковский, обращаясь к революционерам-болыневи-кам, называл главную опасность, которая угрожала россиянам:

«Смотрите – / вот она!

На месте ваших вчерашних чаяний

в кафах, / нажравшись пироженью рвотной,

коммуну славя, расселись мещане».

– И это никого не волнует, никого не беспокоит! – утверждал поэт. Только он один без устали твердит об опасности, нависшей над страной:

«… грядущие бунты славлю.

В марксову диалектику

стосильные / поэтические моторы ставлю.

Смотрите – / ряды грядущих лет текут».

Владимир Владимирович напоминал работникам ЦК РКП (потерявшим, по его мнению, бдительность), что нужно как можно скорее смести завоёвывающее россиян мещанство:

«Взрывами мысли головы содрогая,

артиллерией сердец ухая,

встаёт из времён / революция другая —

третья революция / духа».

Неужели, сочиняя эти строки, Маяковский не понимал, что, если революция, которую совершили болыневи-ки (октябрьская), привела страну к невероятному голоду, то ещё один бунт может привести её к полному краху? А если не понимал, то неужели некому было подсказать ему это?

Поэту не только подсказывали – ему впрямую говорили о том, что он пишет не так и совсем не то, в чём нуждается страна. Исполняя распоряжение Ленина, многие газеты вообще отказывались иметь дело с поэтом-футуристом.

Но поэт продолжал верить, что она придёт – эта «третья революция духа». И рапортовал сотрудникам ЦК РКП(б), что он стремится ускорить её приход своими произведениями, которые кому-то могли показаться антиреволюционными и даже антипролетарскими.

На этом первая часть поэмы завершалась. Далее предстояло написать продолжение.