Дальневосточная республика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дальневосточная республика

В то время на Дальнем Востоке (или, если точнее, в Сибири) проживала группа людей, хорошо знавшая Маяковского и относившаяся к нему с большим уважением. Среди них был и Давид Бурлюк, которого вместе со всей его семьёй судьба забросила далеко от родных мест. Поэт Пётр Незнамов (Лежанкин) писал:

«В 1920 году Маяковский находился в Москве, а тень свою отбрасывал далеко на восток…

Несколько ранее частичку живого Маяковского привёз с собой Давид Бурлюк, когда он от города до города пересёк всю Сибирь.

Бурлюк ехал и пропагандировал футуризм. Но он любил Маяковского, стоял у колыбели его стиха, до мелочей знал его биографию, умел читать его вещи, – и потому сквозь бутады Давида Давидовича облик Маяковского возникал таким материальным, что его хотелось потрогать руками».

О Петре Незнамове другой поэт, Николай Асеев, высказывался так:

«Пётр Васильевич Незнамов в первую империалистическую войну был в царской армии в чине штабс-капитана артиллерии. Если пожелать представить себе духовный, да, пожалуй, и физический облик этого прелестного человека, стоит вспомнить офицера Тушина из „Войны и мира“. Та же скромность, то же воодушевление делаемым делом, то же упрямство или упорство в том, в чём убеждён делающий».

Теперь – о Давиде Бурлюке. Приезжая в какой-нибудь сибирский город, он первым делом устраивал выставку футуристических картин, которые возил с собой. Вечером делал доклад. Об этом – Пётр Незнамов:

«Сам Бурлюк – цветистый, в необыкновенном своём жилете, с квадратной спиной, со стеклянным одним и с „до крика разодранным“ другим глазом, с лорнетом в руке, тоже стоил разговора. Но всё же главным его козырем в поездке был Маяковский…

Импровизатор по преимуществу, зазывала и конферансье, он весь день шумел и спорил на выставке, давал пояснения, возражал, разубеждал, поражал знаниями, и то со страшным остервенением нападал на врагов футуризма, то с ласковой вкрадчивостью издевался над ними и наносил начищенные до блеска оскорбления. В своём умении подколоть с превеликим ехидством противника он не знал себе подобных… Ошарашить он умел. Из грустных, раздавленных впечатлениями провинциалов он делал котлетку. Один из них спросил, указывая на его жилет:

– Что это такое?

И Бурлюк немедленно парировал:

– Вы задаёте мне тот же вопрос, что и Горький, поэтому и отвечу так же, как ему: «Программа – максимум».

Доклад его был колюч и изобиловал стихами. Он читал стихи свои, Хлебникова, Каменского, Северянина и Маяковского.

Стихи Маяковского он читал яростно, прекрасно озлившись, с перекошенным ртом – и лицо его от этого делалось предельно красноречивым и привлекательным, а жест сорокалетнего задиры становился размашистым и убедительным. В стихах Маяковского, по его словам, «был взрыв жизненной грубости» – и это отлично подчёркивалось Бурлюком. Маяковский – большой, страстный, порвавший со старым искусством – проступал сквозь строчки стихов и шёл прямо на зрителя».

В конце июня 1920 года глава Дальневосточной республики Александр Красногцёков поехал в Москву. Известная в ту пору анархистка Эмма Гольдман (её называли «Красной Эммой» и «самой опасной женщиной в Америке») активно сотрудничала с ним ещё в Соединённых Штатах, когда он был мистером Тобинсоном. Теперь она встретилась с товарищем Краснощёковым, главой ДВР, в столице страны Советов и потом написала:

«Он приехал из Сибири в собственном железнодорожном вагоне, привёз с собой многочисленный провиант, собственного повара и пригласил нас на первый настоящий пир в Москве. Краснощёков остался таким же свободным и щедрым человеком, каким был в Штатах».

Был ли среди приглашённых на этот «пир» Владимир Маяковский, свидетельств не сохранилось. Но, во-первых, подобные хлебосольные застолья гость с Дальнего Востока устраивал неоднократно, а во-вторых, вместе с Краснощёковым приехал и товарищ (заместитель) министра просвещения ДВР Сергей Третьяков, старый знакомец Маяковского и убеждённый футурист. Он не мог не познакомить поэта с главой Дальневосточной республики.

В тот момент Александру Краснощёкову было чем гордиться. Эмма Гольдман приводит его слова:

«Он уверял, что в его части России царит свобода слова и печати… С ним сотрудничали анархисты, эсеры и даже меньшевики, и он своей деятельностью доказывал, что свобода слова и совместные усилия дают лучший результат».

Сергей Третьяков рассказывал москвичам, как в Дальневосточной республике пропагандируются футуристы и их лидер Маяковский. Говорил и о том, как Пётр Незнамов, часто бывавший в казармах, читал красноармейцам «Мистерию-буфф»:

«В аудитории находилось но полторы-две тысячи человек, принимавших Маяковского не дыша, причём даже такие каламбурные и сложные куски, как Эйфель и Нагорная проповедь, слушались отлично…»

22 июля 1920 года «Петроградская правда» опубликовала статью 28-летнего прозаика Константина Александровича Федина, называвшуюся «В плену у злобы дня». В ней подвергалась разгрому «Первая книга стихов» Василия Князева, вышедшая два года назад. Рецензент называл Князева «прытким стихотворцем», сочиняющим «пошлые, пустые стишки и куплеты». «Красная газета» тут же выступила в защиту поэта, подвергшегося такой уничтожающей критике, напечатав статью, автором которой был сам Григорий Зиновьев. Вождь большевистского Петрограда наградил Князева множеством восторженных эпитетов.

Маяковского в ту пору никто из советских вождей так не восхвалял.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.