2. Погоня

2. Погоня

Мы преследовали антоновские банды, загоняя коней, выматывая самих себя до предела, но они уходили от нас, отрывались от преследования. На их стороне было несколько ощутимых преимуществ перед нами, регулярными частями Красной Армии.

Прежде всего, это были почти сплошь местные люди, которым хорошо знакомы все окрестные тропки — и протоптанные и непротоптанные, все заросли и овраги, где можно было надежно схорониться от преследователей, все болота и броды, где можно было организовать засаду и обороняться. Антоновские силы имели, так сказать, территориальное построение: мятежники одной или нескольких волостей или целого уезда составляли один «полк», и этот отряд старался не соваться далеко за волостные или уездные границы. Если красноармейские части настигали ту или иную банду, она нередко рассыпалась и пряталась. Надо заметить, что антоновцы не имели каких-либо знаков отличия, не говоря уже об особой воинской форме. Попадались «вояки» и с кокардами царской армии, и даже с красноармейскими звездочками, которые они нацепляли для маскировки. «Обмундирование» было самое пестрое и живописное — крестьянские черные картузы с лакированными козырьками и фуражки защитного цвета с высоким околышем и с выступающим матерчатым козырьком (эти фуражки были в моде у эсеров после Февральской революции), френчи цвета хаки, ватники и пиджаки, подпоясанные красными кушаками. Одежда, как правило, потрепанная, грязная. Только командиры выглядели немного опрятнее, щеголяя похрустывающими ремнями и начищенными бляхами.

Под напором красноармейских частей конница антоновских мятежников делала в сутки переходы верст по сто, по сто двадцать. Антоновцы врывались в деревни, нередко насильно, под дулом винтовок и наганов, меняли взмыленных, измученных лошадей на свежих и мчались дальше. Тем более что и переседлывать коней было им не очень-то трудно: многие ездили на подушках с веревочными стременами; бывало, что они скакали в облаках пуха и перьев, неплохо помогая тем самым нашим разведчикам обнаруживать их.

Постоянная смена лошадей была одним из главных преимуществ антоновцев. Мы, разумеется, были лишены возможности брать лошадей у крестьян.

Антоновцы пользовались в те дни значительной поддержкой местного населения. Разная это была поддержка. Кулаки, всякие «бывшие» из деревенских торгашей, поповичей, царских офицеров, волостных чинов и просто уголовники, ненавидевшие Советскую власть, поддерживали их сознательно, ибо они являлись для них последней надеждой на возврат «доброго старого времени». Многих крестьян, в основном из середняцкой прослойки, эсеровские демагоги сумели запутать, сбить с толку, запугать призраком «красных карателей», состоящих, по их словам, почти целиком из иностранных наемников. И наконец, бандиты добивались поддержки плетью и шомполами, пулей и петлей, перекинутой через первый попавшийся сук, они сжигали избы красноармейцев и бедняков, поддерживающих Советскую власть.

Так, например, банда численностью около пятисот человек скрывалась в лесу к северу от села Малая Талинка и почти каждую ночь делала на это село набеги. В течение всего лишь нескольких суток из села было угнано три четверти крестьянских лошадей. Бандиты пригрозили крестьянам: если не пойдете к Антонову — заберем весь скот, а село сожжем дотла.

Чем ближе подкатывалась антоновщина к пропасти полного разгрома, тем все более зверели эти «истинные выразители чаяний русского крестьянства».

В уездах, пораженных мятежом, деревни и села кишели антоновскими соглядатаями. Они были неплохо связаны между собой и с контрреволюционным подпольем в Тамбове, имели условные знаки (например, определенный разрез козырька, нашивки на одежде и т. п.), по которым узнавали друг друга, оказывали помощь в критические минуты. Сигнал тревоги передавался по своеобразной эстафете. При появлении красноармейских отрядов лопасти мельниц останавливались. И так с бугра на бугор, от мельницы к мельнице антоновские агенты передавали весть о приближении советских войск. На первых порах борьбы с мятежом, пока наши чекисты не ликвидировали антоновских шпионов в Тамбове (а они сумели пробраться на весьма высокие и ответственные посты), случалось так, что красноармейская часть, выступившая по приказу из губернского центра, находила на опустевшей стоянке бандитов копию того самого приказа, на основании которого она в данный момент действовала.

Перед нами вырисовывалась важная задача — лишить антоновцев всякой поддержки местного населения, переломить настроение его в нашу пользу, восстановить его против белокулацких мятежников, одним словом, как метко и верно выразился тогда на военном совещании М. Н. Тухачевский, необходимо было «создать сопротивление среды».

Задачу эту ясно и четко обрисовал перед нами и председатель полномочной комиссии ВЦИК по борьбе с эсеро-кулацким мятежом на Тамбовщине Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.

Нас, нескольких военкомов, приехавших в Тамбов на совещание к М. Н. Тухачевскому, он пригласил на короткую беседу. Помню, с большим интересом ждал я встречи с этим выдающимся революционером. Я знал, что он стал на путь революционной борьбы семнадцатилетним юношей и уже через год вступил в ряды Российской социал-демократической рабочей партии. Я знал также, что за активное участие в организации вооруженного восстания против царизма в Севастополе в 1906 году Владимир Александрович был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии двадцатилетней каторгой. С каторги ему удалось бежать за границу. Антонов-Овсеенко был одним из активнейших участников Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде, человеком, который под непосредственным руководством В. И. Ленина разработал план штурма Зимнего дворца, где окопалось Временное правительство, руководил штурмом и арестовал это правительство. И вот теперь Центральный Комитет партии и Советское правительство поручили Антонову-Овсеенко, бывшему командующему красными войсками юга России и — позднее — Украинским фронтом, ответственный пост председателя полномочной комиссии ВЦИК в Тамбовской губернии.

— Разрушить смычку между рабочими и крестьянами, оторвать деревню от советского города — вот чего хотят главари этого мятежа, — говорил нам Владимир Александрович. — Они воспользовались чрезвычайным обстоятельством — тяжелым экономическим положением на местах… Крестьянство сильно страдает, чувствуя близкий призрак голода, ощущая острый недостаток изделий рабочего производства. И надо раскрыть крестьянам глаза на правду, разъяснить им, что именно эсеры, организуя диверсии на железнодорожных путях, ведущих на юго-восток и в Сибирь, затрудняют подвоз хлеба к нашим фабрично-заводским центрам, чтобы остановить промышленные предприятия и тем самым не дать крестьянам товаров первой необходимости… Наш лозунг — неразрывный союз рабочих и крестьян. Призывайте крестьян как можно больше расширить посевные площади, как можно лучше засеять поля. В этом — выход. Помогите трудовому крестьянству в посевной и в уборке. Порой самая скромная практическая помощь в хозяйственных делах или в бытовом устройстве дает больше любого красноречия. Поймите, что в теперешних условиях вооруженная борьба с врагом — это еще не все. Перед нами тамбовское крестьянство. Середняки. Бедняки. Их необходимо как можно скорее высвободить из хаоса обмана, лжи, эсеровского террора. Необходимо без промедлений наладить порядок в губернии, укрепив Советы на местах, помочь в уборке и в посеве озимых. Делом покажите крестьянам, что такое союз между рабочим классом и крестьянством.

Таковы были задачи, которые партия поставила перед нами, участниками борьбы с антоновщиной.

Мы понимали, что в решении этих задач огромную роль должно было сыграть безупречное поведение наших бойцов и командиров среди местных крестьян. Крестьяне должны были как можно скорее на собственном опыте, собственными глазами убедиться в том, что есть бандиты и есть революционные рабоче-крестьянские войска, подлинно народная армия.

Моя память сохранила несколько эпизодов, на первый взгляд, казалось бы, маловажных, но очень характерных, показательных…

Помню, пришла наша бригада в село Рождественское. На улице я встретил пожилую крестьянку, лет пятидесяти пяти. Мы разговорились с ней. Она была матерью красноармейца, который, по ее словам, служил где-то на Украине.

— Как живете? — спросил я ее. — Обижают вас бандиты?

— Да, голубчик мой, все взяли, все!.. И теленка, и поросенка, и кур… А ведь что с нас взять-то? Век мы безлошадными были…

— А как банда называлась, кто вожак, не помните?

— Не знаю, право, не знаю… Нам ведь об этом не говорят. Стали у меня выпытывать: где твой сын, мы, дескать, ему напишем, и он вернется к тебе. А не скажешь — угоним тебя с собой, а избу сожжем… А я и впрямь не знаю, где сейчас мой сыночек, в какой губернии, два года уже не единой весточки нет. Уж я и не знаю, жив ли он…

Крестьянка пригласила меня в свою избенку. Одна половина ворот во двор висела на нижней петле, Другая валялась на земле. Бедность глядела на меня изо всех углов. В соломенной крыше зияла большая дыра. На улицу уныло смотрели три подслеповатых оконца с разбитыми стеклами. Кровати не было. Рваное ватное одеяло и еще какие-то лохмотья валялись на широкой крышке старого сундука…

— Дайте топор, — попросил я, — наши бойцы навесят вам ворота.

Крестьянка сначала недоуменно посмотрела на меня, а затем пошла и принесла топор со старым, искрошенным топорищем. Работать им было нельзя. Два наших кавалериста быстро насадили топор на новое топорище и починили ворота.

Я заглянул в огород, обнесенный невысоким плетнем… Хилая ботва картошки прежде времени безжизненно поникла под палящими солнечными лучами. Из пересохшей земли едва выступали хвостики морковной ботвы.

— Как с хлебом-то у вас? — спросил я хозяйку.

— Вот отведайте, если хотите…

И она вынесла из избы ломоть «хлеба» — липкого, с зеленоватым оттенком. Его с трудом можно было разрезать ножом. Крестьяне просушивали лебеду и растирали ее в ступе, добавляя горсть муки. Так получалась зеленоватая «мука», которая и спасала их.

А из соседнего двора доносился частый стук сапожного молотка. Там котовцы тоже время даром не теряли. Пожилая крестьянка-беднячка достала из сундука несколько рваных опорок и попросила бойцов:

— Может, почините, родименькие, а то хоть босой в холодную пору ходи…

Наши шорники принесли обрезки кожи для седел и тут же стали чинить крестьянскую обувь.

В этом же селе антоновцы перед самым нашим приходом насильно забрали всех лошадей, годных для кавалерийских рейдов. Но удрать далеко они не успели. Котовцы настигли их, дали бой и отобрали крестьянских коней. Этот табун мы пригнали в центр села и вернули лошадей их владельцам. Надо ли описывать, какой радостью и благодарностью светились лица мужиков, когда они повели лошадей к своим избам!

Такие сцены можно было наблюдать в каждой деревне, на каждом привале. Как писали в то время газеты, «правая рука красноармейцев стальным, карающим кулаком обрушивалась на голову врагов революции, левая помогала крестьянству восстанавливать хозяйство». Починка лопаты или топора, рубка дров, ремонт сарая или телеги, помощь в уборке урожая и в уходе за скотом — все это нередко действовало на крестьян сильнее любых речей. Молва о поведении красных кавалеристов опережала даже самых быстроногих коней. И настроение крестьянской массы стало заметно меняться. Обманутые стали отворачиваться от антоновцев, запуганные уже не страшились «большевистских извергов», о которых им на сходках все уши прокричали эсеровские болтуны.

Мы разъясняли крестьянам, что антоновцы разрушают железнодорожные пути и для того, чтобы сорвать подвоз хлеба к крупным городам и промышленным центрам и тем самым сорвать выпуск изделий, столь необходимых крестьянству, и для того, чтобы отрезать деревню от города, лишить крестьянина пролетарской помощи, сельскохозяйственных орудий, ситца, спичек, керосина, соли. Антоновцы быстро теряли почву под ногами. Конным и пешим бандам приходилось все туже и туже.

Помню выступление одного крестьянина на деревенской сходке, созванной сразу после нашего прихода.

— Большевики землю нам дали, — говорил он. — А что дали антоновские «партизаны»? Смерть да разорение! Голоду они помогают! Сеять запрещают, грозят расстрелять… А большевики пекутся о нашем брате — мужике. Вот, говорят. Ленин продразверстку отменил, продналог ввел. А что такое продналог? Я так понимаю: что после уплаты налога — все наше, мужицкое. Распоряжайся как хочешь. Верно?

— Эдак мы понимаем! — послышались голоса из толпы. — Пусть красноармейцы нам сами расскажут! Пусть говорят!..

Но в одной из деревень произошел случай, который мог серьезно испортить наши взаимоотношения с крестьянами.

Было это 2 июня 1921 года в небольшой деревне с красивым, каким-то песенным названием Сестренки, расположенной неподалеку от села Бакуры в пределах Саратовской губернии.

Встретили там нашу бригаду радушно, гостеприимно. И стар и млад — все вышли на улицу. Всюду светились приветливые улыбки. Женщины выносили молоко и простоквашу в крынках и кувшинах, угощали бойцов кусками хлеба, поили холодным квасом. Тащили ведра с водой, чтобы напоить коней.

Незаметно пролетели часы короткой дневки. Когда время перевалило за полдень, прозвучала команда строиться. И снова вся деревня на улице. Кругом слышатся голоса:

— Как бы поскорее укротить этих ворогов…

— Они и нас к себе зазывали, да мы не пошли…

— Не успели нас мобилизовать. А теперь-то мы никогда к ним, супостатам, не пойдем!..

И тут мой слух уловил женский голос, который звучал диссонансом в этом радостном говоре.

— Товарищи командиры!.. Товарищи командиры!.. У меня беда приключилась…

Я быстро обернулся: сквозь толпу крестьян пробиралась старая женщина.

— Что случилось, гражданка? — спросил я, подходя к этой женщине. — Какая беда?

Подошли командиры полков Н. Криворучко, И. Попов и комиссар полка И. Данилов.

— Да вот какое дело, родимые мои… — начала было крестьянка и замялась: чувствовалось, что тяжело, неловко как-то заводить ей этот разговор. — Было у меня девичье серебришко да золотишко. Дочку надо замуж выдавать, так это ей в приданое… И штоф водки был… Я бы ему водку и сама отдала, зачем она мне… Да вот золотишко это… Кто без приданого-то возьмет?..

Оживленный гомон вокруг нас сразу стих. Воцарилась тягостная тишина.

— Кто же у вас был, хозяюшка? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Да я и не помню толком-то. Фамилию-то я не спросила. Чернявый такой…

— Может быть, вы сами отдали, подарили? — спросил кто-то из-за моей спины.

— Нет, не отдавала я… Вышла это я из избы, а потом вернулась. Смотрю, шкатулка пустая… Я, дура, не сдержалась, прибежала сюда. Вы уж простите меня, мы люди бедные…

Я подошел к Котовскому и тихо предложил:

— Единственный выход — построить всех в один ряд…

— Правильно! — кивнул Котовский и отдал команду.

Через несколько минут бригада спешилась и выстроилась на деревенской улице.

Котовский громовым голосом приказал: кто повинен в мародерстве — пусть выйдет из строя.

Шеренга не шелохнулась, никто не вышел.

— Ну, ладно, — проговорил комбриг. — Сейчас проверим…

— Пойдемте, мамаша, — попросил я старушку. — Покажите, кто к вам заходил.

И мы, Котовский, командиры полков, я и эта крестьянка, медленно пошли вдоль строя. Старушка вглядывалась в лица бойцов и отрицательно покачивала головой: «Нет, не этот». Когда мы поравнялись с невысоким черноволосым бойцом с темными глубоко посаженными, бегающими глазами, старушка шепнула мне:

— Боюсь грех на душу брать… Но вот этот больше всех похож.

Так дошли мы до конца шеренги. Старушка убежденно сказала мне:

— Нет, только тот, чернявый.

Котовский подступил вплотную к бойцу, на которого указала нам старушка, и негромко сказал:

— Ну, говори…

Боец стал отнекиваться: ничего не знаю, ничего не брал. Мы обыскали его. Заглянули в сумки, пристегнутые к седлу. Там в белье лежал неполный штоф водки. Подозвали крестьянку:

— Этот?

— Да вроде такой, как у меня был. Они ведь все похожие. Вот также половина осталась…

Я взглянул на Котовского и почувствовал, как ярость перехватила у него дыхание. Он обнажил шашку.

— Признавайся!

Чернявый повалился на колени, расплакался.

— Не брал я ничего! Не я это!..

Мы обыскали его сумки вторично и нашли золотые и серебряные вещи, неприметно завязанные в рубахе. Вина стала бесспорной.

Отошли в сторону — Котовский, я, Криворучко и Данилов.

— Ну, какое ваше мнение, что будем делать? — спросил Котовский.

Решили: за мародерство в напряженнейший момент борьбы с белокулацким мятежем расстрелять на глазах крестьян в этой же деревне.

Приговор был приведен в исполнение.

Крестьяне в Сестренках говорили потом:

— Страх-то какой! За такую малость — и смерть! Жизнь отняли!.. «Партизаны» все забирали, что хотели, коней угоняли, и никто из их командиров и бровью не повел, никого пальцем не тронули. Одно слово — бандиты!.. А тут сразу видно: другой солдат, нашенский, из Красной Армии.

Жители Сестренок оказали нам немалую помощь. Они показали нам, где повстанцы зарыли при отходе артиллерийское орудие, сказали, куда ушел конный отряд мятежников. И предупредили нас:

— Захватите с собой бревна, а то сядете на первой же переправе…

Взяв с собой подводы с бревнами (пилы и топоры у нас были), котовцы двинулись в путь. Предупреждение крестьян оправдалось. Нам пришлось восстанавливать первый же мост, сожженный отступавшими антоновцами.

То и дело нам приходилось вступать в ожесточенные стычки с антоновскими бандами. Мне особенно запомнился бой с крупным конным отрядом повстанцев.

Было это так. Наши дозоры сообщили штабу бригады, что конная банда в пятьсот сабель, загнанная нами накануне в Подыскляевский лес, ночью вырвалась оттуда и устремилась в расположение красноармейских пехотных частей, расположенных между селами Рождественское и Нижне-Спасское.

Бригада была поднята по тревоге и пошла по следам антоновцев. Те, заметив преследование, дали тягу за реку Осиновку, на хутор Шкарино.

Наши кони были вымотаны до предела, люди не могли удержаться в седлах, не могли стоять на ногах. Но упускать банду было нельзя. И как только мы настигли ее, забыв об усталости, с криками «ура!» с ходу ринулись в атаку. Врезались в середину антоновского отряда и расчленили его. Два наших эскадрона устремились на фланги противника.

Бой принял жестокий характер. Рубились, стреляли. Кругом рвались «лимонки». Бойцы, под которыми падали лошади и у которых ломались клинки или отказывали револьверы, буквально с голыми руками бросались на конных антоновцев, стаскивали их с лошадей и приканчивали на земле… Красноармеец 1-го кавалерийского полка Константин Мартынов спас в бою помощника командира бригады командира полка Н. Криворучко. Группа бандитов окружила Криворучко и хотела захватить его живым. Он был ранен в руку. Здоровой рукой продолжал отстреливаться и ранил нескольких антоновцев. Но кольцо вокруг него сжималось все больше и больше. И вот в эту минуту Мартынов подскочил на коне, спешился и открыл меткий огонь по антоновцам. Двое были ранены, а остальные бежали в такой панике, что даже оставили поблизости своих коней.

Алексей Ткаченко, командир взвода 1-го кавалерийского полка, врезался в отряд антоновцев, огнем и клинком сразил восемь человек, а потом, захватив вражеского коня с седлом, невредимым ускакал к своим. Ткаченко был храбрым и стойким бойцом революции, участвовал во многих боях, которые выпали на долю бригады Котовского. Советское правительство наградило его орденом Красного Знамени. Спустя несколько лет после разгрома антоновщины Ткаченко погиб смертью героя в неравном бою с басмачами в Туркестане.

Бандитский конный отряд был опрокинут и полностью разгромлен. Опрос пленных и изучение захваченных документов показали, что это была группа Аверьянова, которая ранее нанесла значительные потери курсантскому кавалерийскому полку.

Вскоре мы соединились с другими частями Красной Армии под командованием Иеронима Уборевича, помощника командующего войсками Тамбовской губернии, и настигли антоновские банды. И этот бой, разыгравшийся неподалеку от села Бакуры, был роковым для антоновской «2-й армии».

…Левый берег Сердобы горист, правый — отлогий, он как бы напоминает о начале приволжского степного края. По левому берегу пошел первый полк и батарея во главе с Котовским, к правому берегу двинулся второй полк. Командир его Н. Криворучко подал команду:

— Повод влево через реку!

Спустя некоторое время авангард второго полка снял дозорных противника. Полк врезался в середину отряда, разделил его на две части. Один дивизион, прижимая врага к Сердобе, опрокинул в реку несколько сот повстанцев.

Первому и третьему эскадронам выпала тяжелая доля — атаковать большие силы врага. Антоновцы перешли в контратаку. Нашим эскадронам, которые насчитывали не более трехсот сабель, пришлось отойти. Путь красным конникам преградил большой крутой овраг, отступать было некуда. Но красноармейцы не растерялись, они бились с врагом насмерть и в самую трудную минуту спешились. Дружные залпы из винтовок и очереди развернутых веером нескольких пулеметов встретили бандитов, на время остановив их. Неся большие потери, антоновцы повели одну за другой упорные атаки.

Но вот над их головами раздался разрыв шрапнели. Это подошла наша батарея с первым полком во главе с Котовским. Артиллерийский огонь ошеломил противника. Антоновцы побежали врассыпную по степной равнине от реки Сердобы. Вместе с другими красноармейскими частями мы преследовали их, пока могли вынести наши кони.

В этих боях много мятежников было убито и ранено. Был ранен в голову и сам Антонов. Остатки его разгромленной «армии» по пятам продолжали преследовать наши части — автобронеотряд под командованием Конопко, кавалерийская бригада под командованием Дмитриенко и другие.

После такого урока антоновцы потеряли всякую охоту ходить всем ядром, они рассыпались на мелкие отряды и попрятались по лесным углам и болотным зарослям, тянувшимся по берегам реки Вороны.