Закат гения. Власти предлагают выбор: лекарство или тюрьма?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Закат гения. Власти предлагают выбор: лекарство или тюрьма?

Уже к 1950 году Тьюринг стал изгоем, эдаким Троцким компьютерной революции. Примерно в это же время окупилась и работа над «Энигмой»:

«Я создал на манчестерском компьютере небольшую программу, используя лишь 1000 единиц памяти». Другими словами, он разработал шифр, который считал неприступным, даже со знанием текста.

Летом 1950 года он решил порвать со своей жизнью портфелей, домовладелиц и их фарфора. Тьюринг покупает дом в Вилмслоу – районе жилья для среднего класса в городе Чешире, что в десяти милях к югу от Манчестера. Дом был в викторианском стиле с общей стеной и располагался в районе, отдаленном от железнодорожной станции, который отделился от города в деревеньку Дин Роу. Прямо за ней расстилались холмы и поля района Пик. Здесь, по крайней мере, он обрел свободу. Тьюринг хотел жить один, однако наедине с собой он вряд ли был более одинок, чем среди сводящей с ума толпы.

Дом «Холимид» был большой, чем ему требовался. Немного по-барски, учитывая жилищный кризис 1950 года. Несмотря на то, что Тьюринг обставил дом весьма неплохой мебелью, в нем осталась атмосфера пустоты и некий налет временного жилища. Его представления о том, как жить, явно не соответствовали представлениям респектабельных соседей. В одном ученому повезло – его соседи по дому, с которыми он делил стену, семья Веббов, были весьма расположены к Тьюрингу. Оказалось, что Рой Вебб жил в Шерберне почти одновременно с Аланом, а теперь работал адвокатом в Манчестере. Семья приглашала Алана на чай, а порой на ужин. Он пользовался их телефоном, так как своего не имел. Даже сад был общий, и Веббы ухаживали за частью, принадлежавшей Алану. Его досугом стали садоводство, шахматы и бег на длинные дистанции. Однако речь, скорее, шла о том, чтобы предаваться безделью на лоне природы, а не об уходе за лужайками предместий. «Зимой ничего не растет», – объяснял он Рою Веббу свое попустительское отношение к растительному миру. Веббы привыкли видеть Алана в любое время года в жилете и шортах и даже временами оставляли с ним своего маленького сына Роба. Тьюрингу занятие пришлось по душе: наблюдения за пробуждением разума и зарождением сознательной речи вызывали в нем интеллектуальный интерес, не говоря уже об удовольствии от общения, которое разделял и мальчик. Позже они часто сиживали с Веббами на крыше гаража, и однажды было слышно, как они горячо обсуждают, простудился бы Бог, посиди он на земле.

Кое-что все-таки Тьюрингу делал по хозяйству. Ему захотелось выложить кирпичную дорогу, и поначалу Алан вознамерился обжечь глину самостоятельно, подобно шахматному набору в Блетчли, но в итоге он решил удовлетвориться заказным кирпичом, задумав, впрочем, выложить дорожку своими руками. Однако ученый существенно недооценил потребные затраты, и в итоге дорога так и осталась незавершенной. Как и во время войны, подобные истории помогали окружающим мириться с более отталкивающими сторонами его личности, и, как и во времена войны, спартанская и беспорядочная обстановка, в которой жил Тьюринг, производила большое впечатление на тех, кто не был знаком с образом жизни преподавателей Кембриджа, приводя в замешательство полагавших, что выходец из среднего класса не способен что-либо сделать своими руками.

Впрочем Алану не удалось достичь самообеспечения: он полагался на услуги миссис С., которая покупала для него продукты и прибиралась четырежды в неделю. Кому то он мог показаться бездельником, раз уж требовалась помощь в создании домашнего уюта, который он не мог, или не желал обеспечивать себе сам. Он не возражал против некоторой доли комфорта, но не стремился связываться с беспокойством и помехами, которые создавал быт. Простая жизнь семьи Веббов по соседству помогала ученому поддерживать связь с тем, чего ему не доставало. Готовить он так и не научился, так что миссис Вебб приходилось не только объяснять, как сушить носки, но и пояснять науку приготовления бисквитного торта. Алан с удовольствием демонстрировал гостям новые умения, не имеющие отношения к ученой жизни, но такие близкие к его экспериментам мальчишкой.

Гостей от станции приходило немного. Порой приглашались молодые инженеры, собиравшие по пути яблок, несколько раз заходили Боб с женой. Тьюринга регулярно навещал Робин Гэнди. По меньшей мере, раз в семестр он заезжал на выходные из Лейчестера, где с октября 1949-го вел лекции в университете. К тому времени Алан стал его курирующим профессором. В основном они обсуждали философию науки, хотя интерес Робина все больше склонялся к вопросам математической логики, нежели общей логики наук. Так его работы пересекались с работами Тьюринга. Робина увлекла теория типов, что возродило интерес Алана к данной теме. Порой они вместе занимались работой по дому, или в саду, а после за ужином угощались бутылочкой вина, которое Алан по обыкновению подогревал в теплой воде. Это было непреложным правилом, как и то, что пробка после еды возвращалась в бутылку, даже если Робин был не прочь допить ее до конца. После трапезы во время мытья посуды следовали умственные упражнения, например, рассуждения о том, как деревьям удается поднимать воду на высоту более тридцати футов.

Не исключено, что в его жизни, если не в доме, случались и гости иного рода. Рядом жила другая Англия. Англия улочек и поездов, пабов, парков, туалетов, музеев, бань, автобусных остановок, магазинных витрин. Англия, которую можно увидеть, обернувшись, если знать, куда смотреть. Сеть бесчисленных разговоров и взглядов, отделенных от выхолощенной культуры Британии, но частью которой был и Тьюринг. До войны он был слишком робок, но к 1950-у Алан сделал для себя ряд открытий. Традиционно для гомосексуалиста из среднего класса существовал Париж. Поездка за рубеж позволяла совершить двойной побег: от английских законов и от классовой системы, которая поглощала британца, стоило тому открыть рот. Впрочем и в Англии оставались возможности. Приезжая в Лондон, Алан всегда останавливался в Ассоциации молодых христиан, хотя бы потому, что ему никогда и не пришло бы в голову искать более шикарный ночлег. Здесь его глазам открывались молодые тела в плавательном бассейне, если не нечто большее. Манчестер же – это совсем иная история.

По пути к центру города от Университета Виктории находилось место, где Оксфордская дорога становилась Оксфордской улицей, сразу за железнодорожным мостом. Здесь вдали от мечтательных шпилей, на другом конце дороги A34, расположились несколько кинотеатров, увеселительные заведения, паб – таверна Юнион – и ранний образец кафе-молочной. На этом отрезке улицы от общественного туалета до кинотеатра были сосредоточены глаза многих гомосексуалистов. Подобные неофициальные места существовали столько же, сколько и более респектабельные заведения. Сюда шел разношерстный поток, в котором, затерялся и Алан Тьюринг. Здесь сливались всевозможные желания – плотских утех, внимания, денег жизни вне семьи, вне рамок заводов. Жесткое разделение между людьми отсутствовало. Без денег не обходилось, но не более, чем в виде «чаевых», которые неизбежно меняли владельца при встрече различных классов, что, впрочем, мало отличалось от того, как мужчины общались и обходились с женщинам. Отдельные отношения строились по принципу quid pro quo, тогда речь шла скорее о грошах, нежели о фунтах. Так обстояли дела в Англии 1950 года вне привилегированных кругов, как, например, в Кембридже, или Оксфорде. Дело в том, что для молодежи, особенно для тех, кто не был способен обеспечить приватное пространство, гомосексуальные желания означали жизнь на улице. Секс, как на пустынном острове, требующий минимальных социальных ресурсов и привлекавший внимание только если что-то пошло не так, не считался приемлемым для респектабельного мужчины, однако Алан был выше респектабельности.

* * *

Некая отчужденность Алана раздражала его коллегинженеров, которые считали, что их достижение не получает должного внимания и признания, которого они заслуживают в математическом и научном мире. Во многом вычислительная лаборатория осталась в тени. Признание, тем не менее, пришло к Алану Тьюрингу. В 1951 году на выборах, которые состоялись 15 марта, он стал членом Королевского общества. Тогда упоминались его научные работы, которые были сделаны пятнадцать лет назад. Алана это позабавило, и он написал Дону Бейли (который послал ему свои поздравления), что они действительно не могли сделать его членом Королевского общества, когда ему было двадцать четыре. Ведь авторами идеи были Макс Ньюман и Бертран Рассел. Ньюман же потерял к этому времени всякий интерес к компьютерам и был лишь благодарен, что Алан сумел регенерировать его идею с морфогенетической теорией.

Джефферсон, сам будучи членом Королевского общества с 1947 года, также направил поздравительное письмо Алану: «Я так рад; и я искренне надеюсь, что все ваши лампы светятся от удовлетворения, и передают сообщения, которые для вас означают удовольствие и гордость! (но вы не верьте этому!)».

Ему удалось запутать логический и физический уровень описания всего в одном предложении. Алан хотел бы сослаться на Джефферсона как «заблудшего старика», потому что тот никогда не понимал машинную модель ума, но Джефферсон, конечно, нашел меткое описание Алана, как «своего рода Шелли в науке». Помимо очевидных сходств, Шелли тоже жил в беспорядке, «хаос из груды навороченной химической аппаратуры, книг, электрических машин, незавершенных рукописей и мебели прожженной до дыр кислотами», и голос Шелли тоже был «мучительный, невыносимо пронзительный, резкий и несогласный». Также, они оба были в центре жизни – в кулуарах приличного общества. Но Шелли выбросило, а Алан продолжал пробиваться через трясину банальности среднего класса Великобритании. Его личные качества приглушает английское чувство юмора в стиле «смех сквозь слезы», и фильтруются через прозаичные конвенции институциональной науки».

Г-жа Тьюринг был очень горда получением титула, который поднял Алана до высоты Джорджа Джонстона Стоуни, и устроила вечеринку в Гилфорде, где ее друзья могли встретиться с ним – вряд ли с целью обратиться к Алану, который однажды спустя десять минут ушел молча с хересной вечеринки, на которую его пригласил брат. Его мать с трудом преодолела изумление от того, что важные персоны вполне могут лестно отзываться об ее Алане, но в этом отношении она делала успехи. Хотя Алан жаловался друзьям на ее покровительственную суетливость и религиозность, оставалось фактом то, что она была одной из тех немногих людей, кто проявлял интерес к его делам. В основном это выливалось в ее усилия по устройству личной жизни Алана, с указанием на правильный и неправильный способы выполнять рутинные обязанности.

* * *

Однажды случилось происшествие, на первый взгляд безобидное, но повлекшее за собой серьезные последствия.

По прибытии домой Алан обнаружил, что его дом обчистили. На следующий день Алан написал Фреду Клейтону о влиянии астрономии Древнего Мира. Объясняя значение знаков зодиака, он написал:

«Только что мой дом ограбили, а я до сих пор, буквально каждый час, вижу, что пропало что-то еще. К счастью, я застрахован, и из особо ценного ничего не украли. Но в целом ситуация очень тревожная, особенно учитывая, что меня недавно обокрали в Университете. Я уже каждую секунду жду, что мне вот-вот свалится кирпич на голову или еще что случится не менее «приятное».

Украли, впрочем, довольно жалкие предметы: рубашку, столовый нож, пару брюк, туфли какие-то, бритву, компас и даже открытую бутылку шерри. В общей сложности на 50 фунтов. Он написал заявление в полицию, и двое сотрудников приехали снять отпечатки в доме. Даже несмотря на это, Алан решил, что это может быть както связано с его новым другом Арнольдом. Обсудив ситуацию с адвокатом, которого посоветовал сосед Рой Уэбб, 1 февраля он написал Арнольду. В письме он напомнил о ситуации с кошельком, и что вне зависимости от того, правду тот сказал или нет, им лучше прекратить встречи и вообще какое-либо общение. И в каком-то даже детском тоне предъявил Арнольду должок в 7 фунтов. А также добавил, что не пустит на порог своего дома.

Но когда Арнольд на следующий же день 2 февраля позвонил ему, то Алан тут же сменил гнев на милость и принял его у себя. Арнольд долго и упорно доказывал свою непричастность к произошедшему, а потом воскликнул, что пойдет в полицию и ВСЕ РАССКАЖЕТ. Алан продолжил его провоцировать и сказал: «Делай, что угодно». Но это была пустая угроза, поскольку положение Алана делала его практически неуязвимым. Особенно по сравнению с положением Арнольда. Выплеснув злость, они продолжили общаться и между ними что-то промелькнуло. Наливая бокал Арнольду, Алан упомянул взлом, и у Арнольда был ответ на это. Он не знал, когда именно это произошло, но точно знал, кто мог это сделать. Поскольку однажды он рассказал своему приятелю Гарри о знакомстве с Аланом, тот (будучи в 21 год уволенным из национального флота) внимательно выслушал Арнольда, пропуская по бокальчику в кафе на Оксфорд Стрит. Общение было довольно бурное и шумное, в ходе которого Гарри предложил обнести дом Алана. И хотя Арнольд наотрез отказался в этом участвовать, он знал, что те не отступят.

Более того, между Аланом и Арнольдом вспыхнула дружба, очень даже эротического характера. Арнольд переспал с Аланом, хотя последнего ночью терзали сомнения: он хотел спуститься вниз и взять бокал Алана, чтобы занести в его в полицию стакан и сравнить с отпечатками пальцев взломщиков. На утро они вместе отправились в Уилмслоу, и Арнольд ждал снаружи, пока Алан зашел в отделение полиции, где поведал историю о возможных грабителях (ее они сочинили на ходу в отделение, чтобы не подставить Арнольда). Алан не требовал незамедлительного правосудия, но в соответствии с его внутренними принципами, оставить без внимания такую информацию было равносильно пойти на шантаж.

Арнольд со своей стороны пообещал сделать все возможное, чтобы разыскать украденное. И в самом деле, ему это удалось. Спустя несколько дней он написал письмо с информацией о местонахождении вещей Алана.

Полиции понадобилось немного времени, чтобы вычислить преступление Алана Тьюринга. Это было неизбежно после того, как он сообщил об ограблении. Полиции удалось найти отпечатки Гарри. Он уже был фигурантом другого дела и сделал заявление, которое отсылало к словам Арнольда о том, что у них с Аланом были «дела» у него дома. Поэтому Тьюринг решил сам во всем сознаться. На допросе присутствовали два детектива Уиллс и Риммер. Сам того не ведая, Алан сказал, что специально скрывал личность Арнольда, так как у него с ним была интрижка. В свое «оправдание» Алан заявил детективам, что Королевская комиссия собирается «легализовать» гомосексуализм. Однако он был не прав. Он даже не понял того, что теперь обвиняемым будет он. Масло в огонь подлило еще и то, КАК он говорил о своих «пристрастиях»: будто он делает правильные вещи.

Детективы не стали интересоваться всей его прошлой жизнью, они лишь сняли его отпечатки пальцев и сфотографировали его, чтобы проверить на наличие судимостей.

В субботу утром Уиллс арестовал Арнольда в Манчестере и в полицейском участке показал ему показания Алана.

Спустя три недели 27 февраля Алан и Арнольд предстали на слушании их дела. Уиллс зачитал обстоятельства ареста и их показания. Перекрестный допрос проводить не стали. Адвокат Алана добился его освобождения под залог, а Арнольд остался под стражей до суда.

Данная ситуации не особо освещалась в прессе, поэтому у Алана была возможность рассказать правду своим друзьям и семье самому.

В итоге Тьюрингу было предъявлено обвинение в непристойном поведении в соответствии с поправкой Лабушера. (Это название одного из разделов английского Акта 1885 года о поправках к уголовному законодательству, который расширял возможности судов по привлечению к ответственности гомосексуалистов. Названа по имени предложившего ее Генри Лабушера. Поправка была отменена после принятия Акта о половых преступлениях 1967 года, который частично декриминализовал гомосексуальность. – Ред.). Алану предложили выбор: сесть в тюрьму или согласиться на гормональную терапию. Алан выбрал инъекции гормонов, которые должны были подавить его либидо.

Летом 1952 года Алан отправился на каникулы в Норвегию. Он встретил несколько скандинавов, пять или шесть из которых дали ему свои адреса, один молодой человек по имени Чель просто поразил его. Потом он показал его фотографию Робину. Чель был кокетливым, но Алан показал свою волю и между ними толком ничего не произошло.

Робин убедил Алана поехать с ним на Британский математический коллоквиум весной 1952 года. Он проходил в Королевском военно-морском колледже в Гринвиче, а это значило, что у них был повод прокатиться на пароходе по Темзе. В Гринвиче Алан нашел интересные дикие цветы, там же в одном из баров произошел забавный случай. Когда Алан увидел направляющегося в его сторону скучного логика, он проскользнул в противоположную дверь и скрылся. К этому времени он уже обретал известность. Ему нравилось, когда говорили о его машине, но он не хотел, чтобы его везде останавливали для разговора.

Он больше любил разговаривать с Кристофером Стречи, который привнес глоток свежего воздуха в манчестерскую лабораторию из Кингс-колледжа. У них были похожие взгляды и одинаковое чувство юмора. Он разработал программу для игры в шашки, в которую играл все лето 1952 года. Это была первая автоматическая игра, которая реально была опробована. Они с Аланом также использовали программы, чтобы писать «любовные письма». Например:

«Дорогой,

Моя любовь льнет к твоим страстным желаниям. Моя симпатия жаждет твоего сердца. Ты моя симпатия и нежное пристрастие.

Твоя манчестерская машина».

Тони Брукер написал программу, которая интерпретировала арифметику с плавающей точкой. Алан думал над этой программой в 1945-м, но так и не стал ее разрабатывать для Манчестера. Эта программа была основана на похожей работе, которую он выполнял в Кембридже над EDSAC. В 1952 году Алик Гленни пошел еще дальше и создал АВТОКОД, который, по сути, стал первым рабочим языком программирования на высоком уровне. Кристофер Стречи был очень воодушевлен этим проектом, так как он коррелировал с его идеями. Но Алана это не заинтересовало. Ему было бы интереснее, если бы программа могла делать алгебру, а не интерпретировать ее.

Алан упомянул о своей предложенной «реформе»

Дону Бейли, когда навестил его в Вобурн Сэндс, вблизи Блетчли, тем летом. Он оказал Дону помощь в области математики, но главной целью встречи в тот уикенд была попытка вернуть серебряные слитки. На этот раз Дон взял коммерческий детектор металла, и они отправились на его машине к мосту рядом с Шенли.

Алан сказал: «Все выглядит немного иначе», пока снимал свои носки о обувь и наступил в грязь. «Боже, ты знаешь что произошло? Они перестроили мост и зацементировали русло реки под мостом!» Они попытались искать другое место в лесу и нашли коляску, в которой они прикатили слитки в 1940-м на том же месте, но это никак не помогло найти необходимое место. Они нашли гвозди и фурнитуру, которую нашел Алан в прошлой попытке вернуть слитки вместе с Дональдом Мичи. Считая оба места навсегда потерянными, они направились в Краун Инн у Шенли Брук Энда, чтобы перекусить хлебом с сыром. Они не сильно разочаровались, учитывая теплый прием, оказанный ему г-жой Рамши, его арендодателем в военное время.

Когда Дон Бейли встретил его на станции Блетчли, он заметил что у Алана была книга по норвежской грамматике. Алан объяснил, что только что вернулся из Норвегии и его заинтересовал язык. Хотя тогда его знания языка были невпечатляющие, он серьезно продвинулся в изучении норвежского и датского для того, чтобы читать сказки Ганса Христиана Андерсена своей матери в следующем году. Дон не догадывался, что норвежская поездка могла иметь под собой особый мотив, хотя Алан и объяснял, что поедет заграницу ради развлечений. Он написал Дону о переменах и судебном разбирательстве, как и другим своим друзьям, а во время встречи говорил со своей легкомысленной бравадой по поводу будущего. Так же он ссылался на письмо, которое он написал титулованной даме, вовлеченной в политику, прося ее внести изменения в законодательство. Это не было похоже на мольбы Оскара Уайлда, утверждавшего, что гомосексуализм не преступление, а болезнь. Он привлек внимания к гомосексуальности сына одного из политиков. В ответ он лишь получил бесцеремонный ответ от ее секретаря.

В октябре 1952-го Дон Бейли и Робин вместе отправились на уикенд в Вилмслоу, курорт у Ханслоуп. Дон прибыл первым, и они с Аланом ждали вместе Робина на станции. Во время летнего визита Алан получал удовольствие от заботы и домашней обстановки в доме Бейли, а Дон был удивлен контрастирующими спартанскими условиями и беспорядком в доме профессора. Алан указал на гору писем со всего света о логике, но заметил, что он не утруждал себя в то время появлением в университете и работал дома. Он объяснил, что у него был ассистент, занимающийся организацией работы компьютера. Дон посоветовал приглядывать за этим ассистентом, а не то он занял бы его место. На это Алан ответил: «Чепуха, это меня не волнует».

* * *

Но если дни работы над компьютером закончились, это не значило, что у Алана пропал интерес к изучению человеческого разума. Октябрь 1952-го показал превосходство Поланьи и департамента философии в Манчестере над департаментом психологии, и они пригласили швейцарского психолога Жана Пиаже дать курс лекций, которые посетил Алан. Они касались механизма обучения детей логическим концепциям и совмещали символическую логику с реальными психологическими наблюдениями. Так, возможно, впервые Алан прислушивался к идеям обучения и преподавания, которые были взяты не из его собственного опыта и включали современные теории обучения, неизвестные никому в Шерборне. Примерно в то же время его самодостаточность была нарушена и в другой сфере. Он начал ходить к психоаналитику школы Юнга, Францу Гринбауму.

Сначала такой шаг сопровождался сомнением и сопротивлением, ведь в этом случае он признавал, что с ним что-то не так, в частности, что ему нужно было отказаться от гомосексуализма. Действительно, в 1950 годах мир увидел возвращение психоанализа, было много заявлений о том, что новые техники могут истребить гомосексуальные предпочтения. Но Гринбаум не придерживался таких взглядов, гомосексуализм для него не являлся проблемой. Он принял естественную гомосексуальность Алана, и как последователь юнгинианской школы, он не рассматривал поведение человека как продукт неудовлетворенной или подсознательной сексуальности. Будучи беженцем из Германии (1939) с отцом иудеем и матерью католичкой, он вообще больше всего интересовался психологией религии. Как и сам Юнг, Гринбаум ценил человеческий интеллект. Он уважал Алана как изобретателя компьютера и исследователя природы жизни. Как и Юнг, он объединял мысли и чувства в своей работе. Применить интеллект в отношении самого себя, взглянуть на себя изнутри, как это сделал Гедель, сломать свой собственный код – таковы были необходимые потребности Алана в психологии, интерес к которой рос давно. Поворотный момент наступил 23 ноября 1952-го, когда он написал Робину письмо в связи с уже завершенной докторской работой и добавил:

«Решился еще на один визит к психиатру, на этот раз постараюсь пойти навстречу. Если ему удастся погрузить меня в более отстраненное состояние – это будет что-то».

После этого Франц Гринбаум попросил записывать Алана все его сны, и он исписал ими три записные книжки. Их отношения вскоре начали больше походить на дружбу, чем на отношения врача и пациента. Но официальный статус их отношений позволял Алану найти оправдание всем тем вещам, которым он не находил места в серьезном мужском деле размышлений. Как и с войной, он сам был ответственен за ситуацию, в которой оказался.

При анализе своих снов, он был удивлен, что многое непосредственным образом касалось или же относилось к матери и их враждебным отношениям. В реальной жизни их отношения становились все теплее. Она восприняла новости о суде очень серьезно. Таким образом, на своем семидесятом году жизни она стала одним из немногих друзей Алана. К этому моменту она осознала, что он навсегда останется «интеллектуальным чудаком», чего она очень боялась. А он знал, что она не перестанет волноваться и всегда будет искать столовый нож для рыбы, будто она является хозяйкой званого обеда. Нежные споры «Алан, ну, серьезно!» и ответ сына «Мама, не глупи» характеризовали его визиты. К этому времени он, возможно, стал ценить некоторые ее беспокойства и проблемы, а она, в свою очередь, прошла долгий путь от закрытой девочки из Дублина и, возможно, поняла, что живость Алана позволила ей вкусить более интересную жизнь, в которой ей отказывали. Она всю жизнь стремилась к чему-то бо?льшему в церкви, в различных институтах, к титулам и званиям, и этого бо?льшего в какой-то степени удалось достигнуть ее сыну. В течение сорока лет она не могла найти с ним общий язык, так как считала, что он делает все неправильно, но она нашла в себе силы измениться. И Алан перестал полностью отвергать ее заботу.

Возможно, он противопоставлял себя отцу, который не проявлял качеств своего сына. Может быть, он был расстроен тем, что его отец никогда и не пытался вникнуть в его проблемы, как делала мать, хоть и в раздражающей форме. Если его друзья слышали пренебрежительные слова в адрес матери, то об отце они не слышали ни слова. Но одно дело разобраться со своими внутренними переживаниями, а справиться с ними в реальном мире 1952 года было совсем другим, и в этом плане психоанализ имел такие же ограничения, как и его игра в имитацию – это был мир «несбыточных мечт». Последовательности и полноты его ума было недостаточно, что-то нужно было делать.

Он написал одному политику о состоянии законодательства, но человек не мог ничего сделать – только высказать свое недовольство. Проблема лежала не на индивидуальном уровне, где единственным «решением» вопроса было его «отклонение». Его обвинили не в том, что он нанес вред другому лицу, а в том, что он стал нарушителем общественного порядка.

Испытательный срок Алана закончился в апреле 1953 года. Последние три месяца ему не давали таблеток, а вживили гормоны в бедро. Подозревая, что эффект от этого продлится больше трех месяцев, он попросил избавиться от них. Потом он был свободен, а в Манчестере ему предложили новую должность. 15 мая 1953 года университетский совет путем голосования назначил его лектором по теории вычислений, курс, который организовали специально для него после того, как закончился пятилетний срок его прошлой позиции 29 сентября. На этой же позиции он мог оставаться 10 лет, если он этого пожелал. В этом отношении его беззаботное «Уф!» в адрес Дона Бейли было оправдано: ему немного подняли зарплату и разрешили работать так, как он сам захочет.

10 мая Алан отправил письмо Марии Гринбаум: «Я надеюсь, вы проводите отличный отдых в Швейцарии. Я буду недалеко от отеля Club Mediterran e, Корфу, Греция. Искренне ваш, Алан Тьюринг».

На берегу Корфу, с которого виднелись темные горы Албании, он мог наблюдать и за водорослями, и за молодыми людьми. Сталин был мертв, и теперь над новой Европой снова восходило солнце. Даже холодная невзрачность британской культуры не была застрахована от перемен. Спустя более десяти лет продовольственных карточек в стране появлялась атмосфера 1950-х, которую никто не ждал. Телевидение, развитие которого остановилось в 1939 году, оставило неизгладимое впечатление. В непростой Великобритании границы официальных и неофициальных идей становились все менее заметными. Изгой, интеллектуальный битник, Алан Тьюринг мог вздохнуть свободнее.

Помимо расслабления нравов, остро ощущалось многообразие жизни, особенно в вопросах секса. Как и в 1890-е, чем больше приходило осознание сексуальности, тем большей откровенностью со стороны людей оно сопровождалось. Особенно это можно было заметить в Америке, так как этот процесс там начался раньше, чем в Великобритании.

Один конкретный пример – американский роман «Финистер», который появился в 1951 году и полюбился Аланом.

В книге описываются отношения между 15-летним мальчиком и его учителем. Однако эти отношения сильно отличались от представлений его друга Фреда Клейтона: в прошлом Алан часто дразнил Фреда, шокируя его заявлениями о распространении гомосексуальной активности, а эта книга затронула серьезную тему – желание бросить вызов стереотипам и говорить о сексе совершенно свободно. Между тем, в «Финистере» также затрагивалась тема «социальных табу». В конце автор приходит к безнадежной обреченности, будто гомосексуальная жизнь противоречила сама себе и была обречена: «на песке виднеются отчетливые следы, которые ведут в темную воду». В трагическом финале происходит самоубийство на символическом «краю земли», что сопровождается постоянным стремлениям мальчика найти друга-мужчину и распадом брака его родителей. К 1953 году стало ясно, что гомосексуалисты могут жить также, как и все остальные. Таким образом в английском романе «Сердце в изгнании» описываются постепенное исчезновение табу среди среднего класса и новая одержимость психологическими объяснениями. Автор отвергает привычную концовку и утверждает, что «борьба должна продолжаться». Мрачная, черная комедия «Болиголов и после» Ангуса Уилсона о классах и их поведении была близка к тому отношению к сексу, которую выражал сам Алан. Это была очередная книга, которую он обсудил с Робином. Она доказала, что не только бюрократизм и клинический менеджмент стали наследием Второй мировой войны. Но Алан оказался не таким свободным, как казался. Год спустя, вечером 7 июня 1954 года он покончил жизнь самоубийством.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.