От Львова до Сандомира

От Львова до Сандомира

Утром мы были в Румынии, вечером оказались под Львовой. Видимо, наступление на этом участке фронта началось раньше намеченного срока.

На следующий день, 14 июля, полк был построен под боевым Знаменем. Майор Оборин зачитал обращение Военного совета Первого Украинского фронта к наступающим войскам. Потом состоялся митинг. В своих выступлениях авиаторы заверяли, что не пожалеют сил для успешного выполнения поставленных задач.

После митинга летчики разошлись по эскадрильям. Техники начали осматривать самолеты, радисты — проверять настройку передатчиков. Наступила тишина, но не такая гнетущая, как перед сражением на Курской дуге. Конечно, и теперь каждый волновался перед боем. Только на этот раз у нас не было чувства подавленности, рождаемого неясностью положения. Начинать предстояло нам, и в точно определенное время…

И вот час настал. Грянул артиллерийский гром. Пошли на цель бомбардировщики. Они, казалось, заполнили все небо. Наша задача — прикрыть их с воздуха. Авиация противника действует малочисленными группами. Вражеские истребители чаще всего уклоняются от боя, чувствуется, что они морально подавлены.

Так обстояли дела в воздухе. Однако на земле враг упорно сопротивлялся, вводил в бой все новые силы танков и пехоты. Два дня колебалась чаша весов. Но на третьи сутки фашисты дрогнули. Оборона их была прорвана. В образовавшуюся брешь устремились наши механизированные части. Нам поставили задачу прикрыть их с воздуха.

Танки стремительно двигались вперед, обходя отдельные укрепленные пункты противника. Определить, где находятся передовые отряды танкистов, можно было лишь по разрывам снарядов и очагам возникавших пожаров. Если же они продвигались без боя, обнаружить их становилось еще труднее. В таких случаях приходилось прикрывать просто какой-то определенный район, а это сильно осложняло действия истребителей. Тогда решили направлять в танковые части авиационных представителей с радиостанциями. И дела у нас сразу пошли лучше. С помощью радиосвязи мы быстро находили передовые отряды танкистов и не только прикрывали их, но также передавали им ценные сведения о наземном противнике.

Во второй половине июля подвижные части наших войск подошли к Раве-Русской и Перемышлю. Львов находился пока у противника, но судьба окруженных в нем гитлеровцев была уже предопределена.

В результате стремительного наступления советских войск наши аэродромы оказались как бы во вражеском тылу. Поэтому нам поручили прикрывать бомбардировщиков, наносивших удары по железнодорожным узлам и мостам.

Погода в эти дни стояла пасмурная. Густые облака то опускались до земли, то поднимались до трех — пяти тысяч метров. Ограниченная видимость затрудняла наши действия. Встречи с самолетами противника чаще всего были неожиданными, а воздушные бои — скоротечными.

Однажды молодой летчик соседнего полка оторвался от своей группы. Выскочив из-за облака, он увидел, что два «мессершмитта» навалились на нашего «лавочкина», бросился на помощь незнакомцу. Стремительной атакой ему удалось сбить одного фашиста. Второй «мессершмитт», боясь разделить участь напарника, поспешил скрыться.

После боя молодой летчик, потерявший ориентировку, последовал за спасенным «лавочкиным». Когда он сел на незнакомом аэродроме, то с удивлением увидел, что из кабины Ла-5 вылез офицер в иностранной форме. Тот подошел к нему и на ломаном русском языке сказал:

 — Спасибо, товарищ. Если бы не ты, этот полет мог бы стать для меня последним. Вовремя помог.

Это был чешский летчик. Грудь его украшало несколько медалей. Отцепив одну из них, незнакомец прикрепил ее к гимнастерке советского летчика.

Немцы не смогли удержаться во Львове. Войска фронта продвинулись вперед, форсировали реку Сан и подошли к Висле.

Поспешно отступая, противник не успел разрушить аэродромы. Один из них — Турбя — был выделен нашему полку. Правда, он находился всего лишь в трех километрах от переднего края, но другого, более подходящего не было, и нам пришлось сесть под носом у немцев.

Советские войска накапливались на Висле. Они готовились форсировать ее южнее Сандомира, в районе Тарнобжега. Стремясь сорвать наши планы, противник подбросил свежие авиационные соединения. Появились «мессершмитты», на борту которых был нарисован стрелок из лука. Они принадлежали авиаотряду немецкого аса Буша, которому фашистское командование придавало особое значение. Это подразделение комплектовалось из отборных летчиков, прошедших школу воздушного боя и имевших на своем счету не менее пяти побед.

 — Ну что ж, отборные так отборные, — говорили наши истребители. — Мы тоже не лыком шиты. Проверим, на что они способны…

Начались бои за переправу, за плацдарм, который впоследствии получил название сандомирского. Наши войска зацепились за правый берег и упорно расширяли захваченный «пятачок». Гитлеровцы обрушивали на них огонь артиллерии, танков, удары авиации. Вражеские бомбардировщики пытались бомбить переправу, которая связывала части, обороняющие плацдарм, с основными силами.

Мы вели тяжелые воздушные бои. Противник старался использовать авиацию массированно. Большие группы его самолетов неожиданно появлялись на разных направлениях. Чтобы упреждать внезапные удары. наши истребители вынуждены были барражировать в воздухе непрерывно. Такой метод прикрытия заставлял нас действовать мелкими группами, поэтому нам приходилось вести бои чаще всего в невыгодных условиях. На каждого из нас приходилось по пяти-шести и более вражеских самолетов. Так мы дрались, пока не приходила вызванная с аэродрома помощь.

Вначале немецкие асы действовали уверенно. Еще бы — шесть против одного! Но когда силы уравнивались и воевать надо было уже не числом, а умением, пыл их пропадал. Теперь они уклонялись от открытого боя, предпочитая свободную охоту.

К августу сандомирский плацдарм был значительно расширен. Но немецко-фашистское командование не отказалось от намерения ликвидировать его. Сосредоточив крупные танковые силы, гитлеровцы при поддержке авиации бросили их против наших войск. Советские артиллеристы и пехотинцы отбивали атаки вражеских танков на земле, а штурмовики уничтожали их с воздуха. Нам тоже приходилось много летать на штурмовку подходящих резервов противника.

Шестое августа для нас было особенно напряженным. В этот день я совершил пять боевых вылетов. Почти все они сопровождались воздушными боями.

…Близился вечер. Летим на очередное задание. Внизу замечаю группу «фокке-вульфов». Они нас не видят. Оставляю пару Семыкина для прикрытия, а сам с крутого пикирования бью по крайнему самолету. Фашист будто вздрогнул, но продолжает лететь, не меняя направления. Повторяю атаку. Добитый второй очередью «фокке-вульф», клюнув носом, входит в отвесное пике и врезается в землю. Остальные вражеские самолеты, пользуясь плохой видимостью, рассыпаются в стороны.

Нередко после воздушной схватки, если поблизости не было фашистских самолетов, со станции наведения нам ставили задачу штурмовать подходящие резервы противника, чаще всего колонны автомашин или бронетранспортеров, вооруженных счетверенными автоматическими зенитными пушками.

Нелегко подойти к такой цели. Трассирующие снаряды, похожие на красные шарики, словно искры, осыпают самолет. При виде этого фейерверка на какое-то мгновение перехватывает дыхание. Но стоит открыть огонь, и на душе становится легче, появляется боевой азарт. Главное — замкнуть круг истребителей. Тогда самолеты, поливая колонну непрерывным огнем, парализуют противовоздушную оборону противника.

Мы выходили победителями из многих таких схваток. Но и враг вырывал из наших рядов то одного, то другого товарища. Погиб Сережа Будаев — скромный и спокойный парень с красивым и добрым лицом. Он был всеобщим любимцем. Летал Сергей смело, побывал уже во многих боях. В этот раз он в паре с лейтенантом Парепко ходил на разведку. На обратном пути летчики заметили группу «фокке-вульфов», которые шли к району сосредоточения наших танков. Вдвоем они оказались против восемнадцати! И все-таки Будаев решил принять бой.

 — Вовочка, за мной, в атаку! — подал он команду своему ведомому.

Владимир Парепко отличался богатырским телосложением. Однажды в бою он создал такую перегрузку, что его истребитель не выдержал и переломился пополам. Кто-то из летчиков тогда в шутку заметил: «Маленький Вовочка сумел сломать самолет». С тех пор летчики стали называть лейтенанта Парепко только этим ласковым именем.

Первой атакой наши летчики сбили по самолету. Но слишком велико было численное превосходство врага. После нескольких атак фашистам удалось поджечь машину Парепко. Лейтенант выпрыгнул с парашютом, но открыл его рано, без затяжки. Вражеские истребители начали расстреливать беззащитного парашютиста. Тогда Будаев, верный долгу товарищества, пошел на выручку. Отбивая одну вражескую атаку за другой, он носился вокруг парашютиста. Пока его напарник снижался, Будаев сумел сбить еще три самолета.

Когда Парепко приземлился, Будаев при выходе из атаки попал под пулеметную очередь. Самолет его вспыхнул. Летчик машинально рванул аварийную ручку сбрасывания фонаря и сильным толчком отделился от кабины. Он упал, не успев раскрыть парашют, рядом с самолетом, врезавшимся в цветочную клумбу во дворе старого польского поместья.

В эти дни погиб и еще один наш друг — Мясков. Его самолет был подбит, и летчик выбросился с парашютом. Сильный ветер стал относить его за передний край, на территорию, занятую противником. Раскачиваясь на стропах, Мясков видел это и понял, что спасения нет. Тогда он снял ордена, завернул их вместе с партийным билетом в носовой платок и бросил к своим……

Десятки людей наблюдали с земли, как ветер уносит советского летчика к врагу. Мясков приземлился между первой и второй немецкими траншеями. С нашего наблюдательного пункта было видно, как он, освободившись от парашюта, выхватил пистолет и стал отстреливаться от окружавших его фашистов. Он дрался до последнего патрона. Последним выстрелом убил себя.

Вечером в землянку зашел Кузьмин. За годы войны он заметно возмужал и вырос, стал опытным воздушным бойцом, командиром эскадрильи.

 — Товарищ майор, — обратился Кузьмин, как только переступил порог. — Что же делать? Всего шесть исправных самолетов осталось. Мне завтра, можно сказать, и воевать не с кем. Или опять не числом, а умением?

 — Ты, Кузя, угадал мои мысли, — отвечаю ему. — Без умения и при полном составе не обойтись. Немцы тоже понесли большие потери, самолетов у них, наверное, не больше, чем у нас. Давай лучше обсудим, что нового можно внести в тактику, чтобы добиться внезапности атак.

Мы сели на любимого конька. Начались творческие поиски, обобщение опыта. Сошлись на том, что немцев надо встречать на подходе к переднему краю, когда они не ждут нападения.

…С утра 9 августа ведем бои с бомбардировщиками. Мелкие группы «мессершмиттов» в драку почти не ввязываются. Только к вечеру, когда солнце клонилось к горизонту, в районе Опатув нам повстречалась группа из двенадцати вражеских истребителей.

Боевой порядок противника не был эшелонирован по высоте, в то время как мы шли двумя эшелонами. Ударное звено вел я, звено прикрытия — Кузьмин. Фашисты увидели лишь мою четверку и, маскируясь в лучах заходящего солнца, решили атаковать. По их поведению не трудно было догадаться, что на этот раз нам встретился малоопытный, еще не обстрелянный противник.

Предупредив, что впереди слева «мессершмитты», приказываю следовать в том же боевом порядке, чтобы немцы не разгадали нашего замысла.

Командир вражеской группы истребителей, очевидно, решил воспользоваться нашей беспечностью. С левым разворотом он начал заводить самолеты для атаки сзади. Мы продолжаем идти, не меняя курса. Когда гитлеровцы, закончив маневр, стали нас догонять, я подал команду:

 — Разворот «все вдруг» на сто восемьдесят, за мной в лобовую!

Фашисты не успели опомниться, как попали под встречный удар нашей четверки. Их ведущий попытался отвернуть в сторону, но оказался в еще более невыгодном положении. Моя пулеметная очередь угодила в бензобаки его машины. Подожженный «мессер» рухнул на землю.

В быстром темпе повторяем атаку. Надеясь на свое количественное превосходство, гитлеровцы не выходят из боя. Ведущий второй пары Сопин сбивает еще одного из них.

В разгар схватки подаю команду:

 — Кузьмин, атакуй!

Наша верхняя четверка стремительно обрушивается на врага. Шаруев почти в упор дает по «мессершмитту» две очереди. У того отваливается крыло, и он беспорядочно падает на землю. Остальные фашисты сваливаются в крутое пикирование и рассыпаются в разные стороны.

 — Бегут! Бегут! — кричит кто-то по радио.

Бой окончен. В чистом небе видна лишь дымная полоска, оставленная последним сбитым «мессершмиттом».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.