«ГАНЦ КЮХЕЛЬГАРТЕН»
«ГАНЦ КЮХЕЛЬГАРТЕН»
Следствие по «делу о вольнодумстве», напряженная атмосфера, царившая в гимназии за последние полтора года пребывания в ней Гоголя, сказались на нем крайне неблагоприятно. Он еще глубже ушел в себя. Его друг Высоцкий устроился в Петербурге и хотя и не завоевал там того положения, о котором они оба мечтали в Нежине, но звал его за собой, описывая ему столичную жизнь в самых радужных красках. Гоголь жил этой мечтой. Теперь она казалась уже более достижимой, чем когда-либо. Он даже просил своего друга заказать для него у самого модного петербургского портного Руча щегольской фрак!
Но в гимназии было сумрачно, неуютно. Белоусов и Зингер ходили подавленные, растерянные. Зато хорьковая мордочка Билевича сияла улыбкою, а отец Павел налился кровью еще основательнее, так что фиолетовая ряса почти сливалась с его лоснящейся физиономией.
Хорошо хоть, что вернулся в гимназию Саша Данилевский, уволенный было за пение «возмутительных» песен. С ним и тихим Прокоповичем можно было потолковать о литературе, почитать стихи. Грустное настроение Гоголя требовало выхода, и он сочинял печальные элегии и даже, хотя и под секретом, работал над большой романтической поэмой.
Литература стала уже его страстью, его призванием. Правда, Гоголь еще мечтает о высоком служении человечеству на поприще службы, юстиции, но страсть к сочинительству все настойчивее захватывает его.
Он уже приобрел в гимназии известность как поэт. В кругу друзей он читает меланхолические стихи, которые встречены были ими восторженно. В элегии «Новоселье», посвященной Саше Данилевскому, разочарованный поэт жаловался на то, что он разлюбил радость жизни, что ему уже безразличны изменения года:
«Невесел ты!» — «Я весел был, —
Так говорю друзьям веселья, —
Но радость жизни разлюбил
И грусть зазвал на новоселье.
Я весел был и — светлый взгляд
Был не печален, с тяжкой мукой
Не зналось сердце, темный сад
И голубое небо скукой
Не утомляли — я был рад…
Когда же вьюга бушевала,
И гром гремел, и дождь звенел,
И небо плакало — грустнел
Тогда и я: слеза дрожала,
Как непогода плакал я…
Но небо яснело, гроза бежала —
И снова рад и весел я.
Теперь, как осень, вянет младость.
Угрюм, не веселится мне,
И я тоскую в тишине,
И дик, и радость мне не в радость…»
Но тем главным, что в тиши сада или в часы вечернего отдыха обдумывал и творил Гоголь, была идиллия «Ганц Кюхельгартен». Герой ее пытается порвать с мещанским благополучием и найти приложение своим силам и способностям на широком поприще, странствуя по миру. Самое имя героя было знаменательным. Оно напоминало о друге Пушкина, поэте-декабристе Вильгельме Кюхельбекере, томившемся на каторге после событий 14 декабря.
В уста этого героя Гоголь вкладывал свои размышления и чувства, навеянные впечатлениями от окружающего, свою непримиренность с тусклой действительностью. Ганц Кюхельгартен также стремился уйти из убогого мирка маленького провинциального города, с тем чтобы прославиться в неведомом ему мире, как и сам Гоголь:
Душой ли, славу полюбившей,
Ничтожность в мире полюбить?
Душой ли, к счастью не остывшей,
Волненья мира не испить?
И в нем прекрасного не встретить?
Существованья не отметить?
Но Ганц Кюхельгартен не существовал. Он был вымышлен, как была выдумана и жизнь провинциального немецкого городишки. Идиллия Фосса «Луиза», которую незадолго перед тем прочел Гоголь, да рассказы Зингера помогли ему вообразить захолустную, мещанскую жизнь Германии, столь похожую на неподвижное прозябание нежинцев. Герой поэмы странствует по свету. Он восторженный поклонник античности. Он попадает в Грецию. Но — увы! Он видит — перед собою не свободную, прекрасную страну, а разрушения и руины, мрачные следы турецкого ига. Базили много рассказывал про свою родину, про неистовства и жестокость турок, и здесь сказались отзвуки его рассказов.
Странствия Ганца кончаются его поражением. Он оказался не в силах бороться с бурями жизни и возвращается обратно в свою тихую заводь, к своей Луизе:
Когда ж коварные мечты
Взволнуют жаждой яркой доли,
А нет в душе железной воли,
Нет сил стоять средь суеты, —
Не лучше ль в тишине укромной
По полю жизни протекать,
Семьей довольствоваться скромной
И шуму света не внимать?
Поражение Ганца, однако, не было поражением самого Гоголя. Он продолжал мечтать о бурном общественном поприще, о Петербурге, о службе для. блага человечества. По сравнению с этим все гимназические невзгоды и неприятности не так уж существенны. Гоголь погружается в ученье, сдает экзамены, стремится поскорее распрощаться со ставшим для него ненавистным Нежином. Он уже чувствует себя в Петербурге начинающим новую, замечательную жизнь. Он представляет себя сотрудником министра, восстанавливающим справедливость и правосудие. Или литератором, к мнению которого прислушиваются. Все с восхищением читают «Ганца Кдохельгартена», издатели приглашают его сотрудничать в столичных журналах.
Наконец закончены последние экзамены. Гоголь получил почти круглые четверки и имел право на чин 12-го класса. Но конференция, памятуя его связи с Белоусовым, определила выдать ему аттестат на чин 14-го класса. В заключение экзаменов законоучитель протоиерей Волынский произнес речь. Наставляя выпускаемых учеников, он предостерегал их от опасностей и заблуждений вольнодумства и безбожия.
Гоголь сердечно распрощался со своими друзьями: Прокоповичем, Базили, Мартосом, Пащенко. Грустным было и прощание с опальным Белоусовым, доживавшим в Нежине последние дни.
Уже на другой день после окончания экзаменов Гоголя ждала знакомая семейная колымага, в которую он и погрузился вместе с Данилевским и со всеми пожитками.
Лето в Васильевке прошло в приготовлениях к поездке в столицу. Шилось новое белье, одежда. Ожидался приезд «благодетеля» Дмитрия Прокофьевича, который должен был снабдить молодого родственника рекомендательными письмами к столичным тузам. Никоша съездил даже на ярмарку в Кременчуг, чтобы накупить угощений для знатного гостя. Но Трощинский заболел и не приехал, и закупленные припасы были оставлены на довольствие многочисленной семьи.
Поездка в столицу требовала больших расходов. Мария Ивановна озабоченно подсчитывала скудный бюджет своего хозяйства и вздыхала. Пришлось брать в долг у племянника «благодетеля» Андрея Андреевича Трощинского. Гоголь тяжело переживал эти финансовые неурядицы, но стремление уехать в Петербург, желание покинуть поскорее провинциальную глушь, сковывающую его надежды и мечтания, превышало все остальное.
Незадолго до отъезда он писал своему дяде П. П. Косяровскому: «Я еду в Петербург непременно в начале зимы, а оттуда бог знает куда меня занесет; весьма может быть, что попаду в чужие края, что обо мне не будет ни слуху, ни духу несколько лет и, признаюсь, меня самого не берет охота ворочаться когда-либо домой, особливо бывши несколько раз свидетелем, как эта необыкновенная мать наша бьется, мучится, иногда даже об какой-нибудь копейке, как эти беспокойства убийственно разрушают ее здоровье, и все для того, чтобы доставить нужное нам и удовлетворить даже прихотям нашим…
Я с своей стороны все сделал, денег беру с собой немного, чтобы стало на проезд и на первое обзаведение, а для обеспечения ее состояния отказываюсь от своего наследия и теперь занимаюсь составлением дарственной записи, по, которой часть имения, принадлежащего по завещанию мне, с домом, садом, лесом и прудами, оставляется матери моей в вечное владение».
Перед самым отъездом Гоголь заехал попрощаться к Капнистам в Обуховку. Сам поэт уже несколько лет, как умер. Сын его Алексей, замешанный в заговоре, тоже отсутствовал. Гоголь встретился лишь с дочерью поэта и сказал ей: «Прощайте, Софья Васильевна! Вы, конечно, или ничего не услышите обо мне, или услышите что-нибудь весьма хорошее!»
В середине декабря 1828 года Мария Ивановна проводила сына и ехавшего вместе с ним Сашу Данилевского до Кибинец. Там умирал старый Трощинский. Он насилу смог подписать письмо к влиятельному другу-сослуживцу Кутузову, поручая его покровительству Никошу.
В морозное зимнее утро тройка ямских лошадей, звеня колокольчиком, повезла обоих друзей навстречу неизведанным испытаниям и треволнениям столичной жизни.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.