ВАСИЛЬЕВКА

ВАСИЛЬЕВКА

Ярко-синее небо безоблачно, а в самой глубине его дрожит жаворонок. Безбрежная степь, перерезанная балками, усеяна огненными цветами. То там, то сям выступают белые хаты с тенистыми вишневыми садиками. Стаи кузнечиков нарушают оцепенелую тишину сухим треском крыльев. Мерцающее солнечное марево тлеет на горизонте.

Среди раздольных полей за косогором спряталось село Яновщина, оно же Васильевка. За левадой, за старыми липами и ветлами виднеется господский дом, одноэтажный, деревянный, крытый соломой. В отличие от крестьянских хат этот дом по фасаду украшен низенькими колоннами. За домом начинается большой тенистый сад, который спускается к прудам. А за прудами опять неоглядные дали украинской степи.

В доме — приземистые, небольшие комнатки, обставленные скромной старинной мебелью. Глиняные полы, поющие двери, изразцовые печи — все это создавало тихий, патриархальный уют старосветской усадьбы. На веранде, образованной выступающими колоннами, по вечерам собиралось все Семейство Гоголей — с тетушками, детьми, приживалками — и мирно беседовало за чайным столом.

Владелец Васильевки, Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский, принадлежал к новоявленному дворянству. Дед его был сельским священником. А отец, Афанасий Демьянович, окончив Киевскую духовную академию, поступил в Полковую миргородскую канцелярию и завершил свою служебную карьеру в чине секунд-майора. Он женился на дочери бунчукового товарища Лизогуба из старинного казацкого рода и в приданое за нею получил хутор, названный впоследствии в честь сына Васильевкой.

Сам же Василий Афанасьевич был человеком иного времени. Воспитанный на чтении Карамзина и чувствительной литературы начала века, он не стремился к служебной карьере. Его привлекала тихая сельская жизнь на лоне природы. Он лишь несколько лет заочно числился «при малороссийском почтамте по делам сверх комплекта», как удостоверял служебный документ, но «за слабостью здоровья» постоянно проживал в милой его сердцу Васильевке.

Василий Афанасьевич был человек начитанный, любящий литературу. Свой сад он украсил беседочками, гротиками, а аллеи окрестил самыми поэтическими названиями: была даже «Долина спокойствия». На пруду чувствительный помещик запретил стирать белье, чтобы стук вальков не вспугивал прилетавших сюда соловьев.

Однако времена для безмятежного идиллического существования стояли трудные: в хозяйстве нужны были деньги и деньги, а достать их было очень не просто. И Василий Афанасьевич неожиданно обнаружил деловые способности. Он завел винокурню, даже устроил в Васильевне ярмарку, где продавал волов и горилку.

И тем не менее именно денег в Васильевне не было. В саду ломились ветви деревьев под тяжестью груш, слив, вишен. В полях вызревала тяжелая золотая пшеница, на лугу паслись тучные коровы и серебристо-серые волы, но каждый раз, когда надо было вносить налоги, приходилось занимать деньги у дальнего родственника — магната и вельможи екатерининских времен Трощинского.

Василий Афанасьевич не чужд был и сочинительству. Он писал стихи, работал над комедией о промотавшемся дворянском вертопрахе. Но подлинным его призванием были простонародные комедии, которые он сочинял на украинском языке. В этих комедиях чувствовалось озорное непринужденное веселье, лукавая усмешка, знание крестьянской жизни.

Главным лицом в Васильевке являлась Мария Ивановна Гоголь. Василий Афанасьевич неизменно во всем слушался свою жену, в которую влюбился, когда она была еще маленькой девочкой.

Мария Ивановна часто рассказывала романтическую историю своего замужества. «Ему указала меня царица небесная, — говорила она слушателям, уже давно знавшим все подробности. — Он меня увидал во сне не имеющую году и узнал, когда нечаянно увидал меня в том же самом возрасте, и следил за мной во все возрасты моего детства».

Дочь соседнего помещика Косяровского, Мария Ивановна воспитывалась у своей тетки. Василий Афанасьевич часто навещал ее родных и влюбился в девочку, которая еще играла в куклы и была моложе его на четырнадцать лет: «Я чувствовала к нему что-то особенное, — вспоминала Мария Ивановна, — но оставалась спокойной. Когда я, бывало, гуляла с девушками около реки, то слышала приятную музыку из-за кустов другого берега. Не трудно было догадаться, что это был он. Когда я приближалась, то музыка в разных направлениях сопутствовала мне до дому, скрываясь в садах. Один раз, не найдя меня дома, он пошел в сад. Увидя его, я задрожала, как в лихорадке, и вернулась домой. Когда мы остались одни, он спросил меня, люблю ли я его. Я отвечала, что люблю, как всех людей».

Робкое, но настойчивое ухаживание Василия Афанасьевича произвело благоприятное впечатление. Когда Маше было только 12 лет, чувствительный жених явился к ней с книжкой трагедий Озерова. Мария Ивановна на всю жизнь запомнила этот день: «Прочтя с завываньем стихи «Иди, душа, во ад!», он упал передо мною, словно закалываясь, а вокруг дворовые девки стали вопить! — рассказывала она впоследствии. — Я так испугалась, что не знала, как очутилась на диване: мне показалось, что он в самом деле заколол себя. А он боялся, чтобы я не заболела от испуга, и не уезжал домой, пока мое волнение не прошло совершенно».

Наконец было сделано официальное предложение, и счастливый Василий Афанасьевич увез после свадьбы молоденькую жену к себе в Васильевку. Там они зажили жизнью, которую Гоголь так влюбленно, хотя и насмешливо описал в своей повести «Старосветские, помещики». Отношения Василия Афанасьевича с Марией Ивановной мало чем отличались от нежной дружбы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Правда, жизнь старосветских помещиков была проще и легче, чем жизнь родителей Гоголя, которые должны были вести непрерывную борьбу за свое благосостояние: угроза разорения, постоянное безденежье вынуждали их перестраивать свое хозяйство на более современный лад, устраивать ярмарки, заводить мануфактуры.

Через четыре года тихой и счастливой жизни появился первенец — Никоша. Боялись за молодую мать и отвезли ее на время родов к славившемуся на Полтавщине доктору Трофимовскому в Большие Сорочинцы. Там и родился будущий писатель. В метрической книге Спасо-Преображенской церкви местечка Сорочинец за 1809 год записано:

«Марта 20-го у помещика Василия Яновского родился сын Николай и окрещен 22-го. Молитствовал и крестил священнонаместник Иоанн Беловольский. Восприемником был господин полковник Михаил Трахимовский».

Жизнь в Васильевке вошла в свою колею. Заботы о хозяйстве и все растущей семье, в которой появилось уже четверо детей, поглощали внимание матери, очень скоро превратившейся из жены-ребенка в рачительную и хлопотливую хозяйку. На ее плечах лежал весь дом.

Гоголь хорошо запомнил отца, который всегда был ласков со своим первенцем. Небольшого роста, полный, кругленький, Василий Афанасьевич любил пошутить, чаще всего в этих случаях переходя на украинский язык — им он владел в совершенстве. Добродушие и сердечность чувствовались в каждом его жесте.

Марию Ивановну в молодости называли «белянкою» за нежно-белый цвет кожи. Тонкие черты лица, точно очерченные линии носа и губ, глубокие черные глаза придавали некоторую строгость ее изящной фигуре. Она с детства отличалась религиозностью, принимавшей нередко даже несколько экзальтированный характер, и не чаяла души в сыне.

Никоша рос хилым и слабым мальчиком: с ним случались какие-то непонятные припадки, которые объясняли золотухой. Поэтому мать особенно заботилась о нем и беспокоилась, если он становился грустен и задумчив.

Религия занимала важное место в доме Гоголей. Василий Афанасьевич и Мария Ивановна очень жалели; что в Васильевке не было церкви. И, несмотря на всегдашние денежные затруднения, начали ее постройку, которая закончилась уже после смерти Василия Афанасьевича. Мария Ивановна подолгу молилась перед иконами, висевшими в ее спальне. Она молилась, чтобы бог послал здоровье мужу, с каждым годом все хуже себя чувствовавшему. Молилась и о здоровье своего слабенького первенца Никоши, который рос не как все дети: редко играл в детские игры, туго сходился со своими сверстниками. Это тоже заботило Марию Ивановну, и она не раз отсылала сына поиграть с другими детьми. А он отойдет от нее, тихонько проскользнет в свою комнату — и там опять схватится за книжку и дотемна читает ее.

Большой радостью для мальчика были поездки с отцом в степь. Василий Афанасьевич отправлялся в путь на узеньких дрожках, посадив позади Никошу. В степи он следил за полевыми работами. На солнце ослепительно сияли косы загорелых косцов. Слышались задорные песни жниц. Отец с сыном останавливались и отдыхали в самых красивых местах: в рощице, в овражке, на дне которого журчал ручеек, на холме, с которого виднелись бесконечные степные дали. Когда возвращались домой, отец заставлял Никошу рассказывать о том, что тот видел: о степи, о роще, о ручейке.

Бабка Татьяна Семеновна Лизогуб жила в особом флигельке в две комнатки. Никоша любил приходить к ней. Бабка всегда угощала его вкусными сушеными абрикосами, орехами, сладкой настойкой из вишен.

Татьяна Семеновна помнила еще старое время, когда казачество имело волю, когда еще существовала Запорожская Сечь. В ее горнице хранились в скрыне наряды времен гетманских: вышитая шелками сорочка, яркие цветные плахты, синие и красные ленты.

Бабушка знала много старинных песен и рассказов: про трех братьев, бежавших от турок из Азова, про Марусю Богуславку, про гетмана Сагайдачного, про Нечая и других славных героев. Мальчик часами слушал эти рассказы.

У бабушки в горнице, украшенной пестро вышитыми рушниками, в углу под образами стоял большой, обитый железом сундук с проделанным в крышке отверстием: через него опускали деньги, предназначенные на устройство храма. На аналое всегда лежало евангелие, а на полочке — громоздкие Четьи-Минеи в старинных кожаных переплетах. И бабушка и мать читали их вслух перед праздничными днями. Никоша с детства привык к этим чтениям и хорошо помнил жития святых. Особенно трогало его описание мучений святого Акакия Синайского, отличавшегося голубиной кротостью и незлобивостью.

Этот Акакий долгие годы был учеником и слугою некоего «злонравного старца», который жестоко помыкал им и за малейшую вину, а чаще всего и без всякой вины до полусмерти избивал. Когда мать читала эту историю про Акакия Синайского, Никоша напряженно и взволнованно слушал и представлял себе этого кроткого старого человека, никогда не противившегося издевательствам и побоям. Когда же Мария Ивановна доходила до смерти Акакия, на глазах мальчика появлялись слезы. Этот мученик и после смерти обнаружил необычайное терпение: над его могилой раздался голос: «Умер ли он?» — на что Акакий благочестиво ответил: «Не умер, потому что деятелю послушания невозможно умереть». Мать читала эти слова торжественно и назидательно…

— Маменька, — спросил как-то Никоша, — а что такое страшный суд?

Мария Ивановна стала рассказывать ему про праведников, про те блага, которые ожидают людей за добродетельную их жизнь, за выполнение ими своих христианских обязанностей:

— Тех, которые помогают своим ближним, молятся богу и верят в его помощь, ожидает царствие божие. Тех же, которые ведут развращенную жизнь, не помогают своим ближним, не верят в бога, — ожидает ад огненный. На страшном суде разделят всех на праведников и грешников и грешников на вечные муки отошлют в геенну огненную, где они будут гореть в огне и мучиться самыми страшными мучениями.

Потрясенный мальчик со слезами на глазах обещал матери, что он будет всегда молиться богу, что он не хочет попасть в огненную геенну, которая представилась ему каким-то страшным чудовищем. Долго после этого рассказа он не мог уснуть.

Когда панычи подросли, к ним был приставлен Яким, молодой парень из соседнего хутора, добродушный, медлительный, большой любитель поесть. Он знал множество страшных рассказов про таинственные клады, ведьм, чертей и прочую нечисть. Рассказывая их, он обычно ссылался на свою старую бабку, которая, по его словам, находилась в каком-то отдаленном родстве с нечистой силой. «От-то диковина, что свинья некована», — приговаривал Яким, поведав какую-нибудь страшную историю.

— А ты сам ведьму видел? — допытывался Никоша. — Какая она с виду?

— Ну, известно какая, як каждая баба. Только сзади у нее хвист. Вот мени бабуленька рассказывала, що в Яреськах у одного чоловика була жинка видьма. Как он ночью проснется, а жинки близ него нема. Вот он и решил ее подстеречь. Прикинулся сонным и прождал до полуночи. Жинка тут встала, засветила каганец, достала с полки баночку, сняла с себя сорочку и помазалась под мышками з той баночки кукурвасом, тай и вылетела через камин в дымарь. Чоловик, схватывсь, намазал и себе под мышками, да и сам вдогонку за нею. — Яким помолчал, скрутил из махорки цигарку, затянулся. — Летит она, а за нею чоловик. Вот достигли до Кыева, як раз до Лысой горы. А там близ церкви на кладбище ведьм и ведьмачей, що щоту не складешь, и каждый со свечкой, а свечки так и пылают. Оглянулась видьма, а за нею чоловик летыть. «Чого ты летишь? Бач скилько тут видьмив, як побачат, так и розирвут на шматочки[1]!» Дала она ему белого, как сниг, коня и говорит: «На тоби цього коня, тай тикай до дому!» Сел он на того коня и сразу очутился дома. Поставил коня подле сена, а сам пошел в хату и лег спать, Вранци встает, а жинка возле него лежит. Он тогда пошел проведать коня. Пришел, а на том месте, где оставил коня, привязана веревкою здорова верба! Ось як мне бабусенька моя рассказывала!

— А как же все-таки узнать настоящую ведьму? — допытывался Никоша.

— А нет ничего проще. Взять в прощеное воскресенье кусок сыра[2], завернуть в холстынку и держать три ночи сряду за губою во время сна, потом завязать в рубаху и носить весь великий пост. В великую субботу все ведьмы явятся просить сыру, но ты не должен им его отдавать, иначе они сгубят тебя.

— А ты сам пробовал?

— Да нет, мне не к чему было. А бабуся пробовала и сама видела, кто из сосидок видьмачка!

Никоша внимательно слушал эти рассказы. Спорить с Якимом было трудно — он всегда в таких случаях ссылался на непререкаемый авторитет своей старой бабусеньки.

Так проходили дни в Васильевке, тихие и радостные, грустные и хлопотливые, навсегда оставшиеся в памяти Гоголя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.