Глава 6 Все еще болит

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Все еще болит

Лагерь Кауферинг-IV, Ландсбург, Германия, Бухенвальд, Германия,

весна 1945 года.

Истощенные к концу войны Сэлинджер и Двенадцатый полк вступают в концлагерь Кауферинг-IV. Во многих отношениях Сэлинджер так и остался там навсегда[208].

Дебора Дэш Мур: Сэлинджер должен был почуять лагерь на расстоянии пары-тройки километров. Меня всегда поражает, что местные жители говорят, что не знали о том, что происходит в лагерях. Вся местность была пропитана запахом лагеря.

Кауферинг-IV, отделение концлагеря Дахау.

Роберт Абцуг: Опыт, полученный теми, кто освобождал лагеря, на самом деле ужас, начинавшийся еще до того, как освободители входили в ворота.

Алекс Кершо: Дж. Д. Сэлинджер был одним из первых американцев, своими глазами увидевших абсолютное зло нацистского режима. В лагерь Сэлинджер вступил весной 1945 года. Ему предстояло увидеть невообразимые ужасы: сожженные тела, штабеля сожженных тел. Это трюизм, потому, что это – правда: для того, чтобы описать это, слов недостаточно.

Роберт Абцуг: Проходишь через хорошенькую, чистенькую немецкую деревню, и в конце дороги стоит лагерь, выглядевший как ад, переполненный телами.

Вступивших в лагерь солдат вроде Сэлинджера встречала мертвая тишина и безумие. Вас ловили врасплох. Вы не были эмоционально готовы к предстоящей битве. Вступление в концентрационные лагеря не было освободительной миссией в смысле открытия ворот для узников или чего-то в этом роде. Война была закончена, можно было слегка и расслабиться. В сущности, солдаты входили в эти ужасные ситуации. Расслабившиеся и ни о чем не подозревающие, они входили в открытое пространство – и низвергались в какую-то братскую могилу.

Эберхард Элсен: Сэлинджер никогда не описывал того, что увидел в концлагере Кауферинг, но увиденное пронизывает его жизнь и творчество.

Сожженные трупы в концлагере Кауферинг-IV.

Шейн Салерно: Он рассказал о том, что видел там, дочери Маргарет и Джин Миллер.

Маргарет Сэлинджер: Как сотрудник контрразведки мой отец был в числе первых солдат, вошедших в один из только что освобожденных концлагерей. Он сообщил название лагеря, но его я уже не помню[209].

Дж. Д. Сэлинджер: Сколько ни живи, запах горелой плоти никогда полностью не забудешь[210].

Джин Миллер: Он не говорил о войне и о том, что ему пришлось пережить на войне. Единственным, что он однажды сказал мне о том времени, были слова: никогда не забудешь запах горелой плоти[211].

* * *

Эберхард Элсен: Кауферинг-IV был лагерем-накопителем, куда отправляли больных заключенных из других мелких лагерей, находившихся в этом районе. Это был Krankenlager (лагерь для больных), но на самом деле это был лагерь уничтожения людей: больных заключенных просто оставляли умирать от болезней или от голода. За день до прихода американских войск охранники-эсэсовцы вывезли из лагеря три тысячи заключенных по железной дороге и прикончили всех, кто был слишком болен или слишком слаб для транспортировки. Эсэсовцы пристрели, забили до смерти или прирезали 92 заключенных и заживо сожгли 86 заключенных, запертых в деревянных бараках, которые подожгли. Когда пришли американцы, все охранники сбежали. В живых оставалась горстка заключенных, которые избежали смерти, спрятавшись от эсэсовцев. Помимо 360 заключенных, убитых эсэсовцами перед бегством, американцы нашли два массовых захоронения, в которых лежали тела еще 4500 заключенных, умерших от болезней или от голода.

Эсэсовцы эвакуировали заключенных из лагеря IV, того самого, в который вступил Сэлинджер, и поскольку охранники пытались отконвоировать заключенных до вагонов, многие заключенные попытались сбежать, но эсэсовцы расстреляли их из пулеметов. Очереди рассекали некоторые тела пополам. Кроме того, эсэсовцы убивали заключенных топорами. Американцы нашли валявшиеся рядом с трупами окровавленные топоры.

Итак, Сэлинджер и его водитель въехали в лагерь (Сэлинджер как сотрудник контрразведки мог разъезжать на машинах, чего не могли делать другие солдаты) и увидели почти сотню тел, лежавших на участке, который простирался между лагерем и железнодорожными путями. Затем, на въезде в лагерь, они увидели штабеля изуродованных тел. Сэлинджер и водитель проехали глубже в лагерь и обнаружили источник жуткого смрада – три барака-полуземлянки, ничем не отличавшихся от больших собачьих будок. Нацисты заколотили в этих бараках больных людей и подожгли бараки. Сэлинджер и его водитель увидели в развалинах еще дымившиеся сожженные трупы.

Алекс Кершо: Их держали за колючей проволокой. Их морили голодом, избивали, пытали и убивали.

Роберт Абцуг: Эта неожиданная сцена совершенно шокировала их. Американцы обнаружили Кауферинг за день-другой до освобождения основного лагеря, Дахау. Никто из американских солдат ничего подобного ранее не видел.

Эберхард Элсен: Эсэсовцы понимали, что к лагерю приближаются американцы, и попытались вывести из лагеря всех трудоспособных заключенных, устроив для них так называемые марши смерти. В случае с лагерем для больных, в котором побывал Сэлинджер, многие заключенные не могли ходить, поэтому эсэсовцы их перебили.

Тела, обнаруженные в концлагере Кауферинг-IV.

Когда американцы 27 апреля 1945 года обнаружили брошенный лагерь, их встретил смрад горящих тел. Эсэсовцы подожгли несколько землянок, в которые согнали заключенных, и расстреляли тех, кто пытался вырваться из огня. Вступившие в лагерь американцы увидели тела, изрубленные, по словам одного солдата, как дрова. А когда американцы присмотрелись к телам, то увидели, что при жизни эти люди были кожа да кости. По прикидке, вес большинства убитых составлял от 20 до 30 килограммов. Их попросту заморили голодом.

По большей части, американцы находили только трупы.

Джек Холлетт: Первым, что я увидел, были тела, уложенные в штабель… длиной метров шесть и высотой больше человеческого роста… И то, что казалось дровами, было телами. Никогда не забуду, что при ближайшем рассмотрении в этой груде тел были люди, которые все еще мигали. Таких в штабеле было три или четыре человека[212].

Дебора Дэш Мур: Лагерь оскорблял обоняние Сэлинджера и всех прочих вступивших в него американцев смрадом и видом обнаженных тел, уложенных в штабеля. Эти тела выглядели мертвыми, но иногда из груды тел раздавались звуки, и солдаты понимали, что в этих жутких штабелях были и живые. Американцы находили людей, которые были истощены до такой невероятной степени, что скулы у них выпирали почти как рога. Кости их запястий торчали. Кожа висела на телах как нейлоновый чулок: сквозь нее можно было видеть кости. Ничто в опыте, обретенном американскими солдатам (а Сэлинджер был к тому времени опытным бойцом, прошедшим через ужасные бои), ничто не могло подготовить солдат к такому зрелищу.

Алекс Кершо: Когда Сэлинджер смотрел на них, эти люди покорно склоняли головы. Они выглядели как побитые собаки. Они боялись смотреть в глаза другому человеку, опасаясь того, что если они сделают это, их убьют или изобьют. Этот образ людей, которые не могли смотреть даже на своих освободителей, врежется в память многих американцев, вступивших в концлагеря, на всю оставшуюся жизнь.

Шейн Салерно: Пол Фицджеральд, близкий товарищ Сэлинджера по службе в контрразведке. Был рядом с Сэлинджером, когда они вступили в лагерь. Выжившая в кошмаре концлагеря женщина передала Фицджеральду кипу фотографий зверств, которые творились в Кауферинге-IV. Фицджеральд сохранил эти фотографии и никому их не показывал до 1980 года, когда передал их в Библиотеку холокоста и Исследовательский центр Сан-Франциско. В сопроводительном письме Фицджеральд написал: «Я хранил этот альбом 35 лет… Это – моя личная память о жутком кошмаре». Мак Р. Гарсия, директор Центра, написал представлявшему Фицджеральда Огасту Кареллу: «Передайте, пожалуйста, мою благодарность м-ру Полу Дж. Фицджеральду за то, что он разрешил мне посмотреть этот альбом со страшными фотографиями, которые он привез со Второй мировой войны. Я никогда прежде не видел орудий пыток, и эти фото действительно открывают глаза на то время. Эти и другие фотографии определенно указывают на жестокость нацистского режима, который господствовал в Германии до конца войны»[213].

Роберт Абцуг: Солдаты вроде Сэлинджера, все солдаты, вступавшие в эти лагеря, были ошеломлены, но им надо было как-то объяснить то, что они видели. Они смотрели на тела и пытались найти какие-то человеческие черты, какие-то признаки того, что эти люди когда-то были живыми. Еще хуже для американцев был вид живых мертвецов, с которыми им приходилось сталкиваться. Выжившие узники, шатаясь, шли к освободителям и иногда пытались обнять их.

Когда американские солдаты вступили в лагерь, они испытывали такое страшное потрясение, что начинали рыдать. Они падали на землю. Некоторым врачи оказывали немедленную помощь. Я говорю об освободителях, не об узниках.

Средневековые художники писали видения ада, но то, что увидели освободители, было адом наяву, кладбищем мертвецов и полумертвых людей. Представьте, что входите в некое пространство, где есть только скелеты, сожженные тела и смрад горелой плоти. Дышать этим смрадом было невозможно. Американцы видели штабеля тел, переложенных дровами, по два-три-четыре тела в ряд. Некоторые были мертвы, но кое-кто еще был жив, и для того, чтобы понять, кто мертв, а кто жив, требовалось время. Все были истощены до крайности. У заключенных были запавшие глаза. Заключенные завывали. Воняло мочой, экскрементами и гниющей плотью.

Роберт Таун: Эйзенхауэр увидел Бухенвальд и Дахау сразу же после их освобождения. Примечательна его реакция на увиденное. Он настоял на том, чтобы фоторепортеры со всего мира приехали туда и сняли этот ужас. Он приволок туда генерала Паттона и других офицеров и сказал: «Вам надо взглянуть на это, потому что настанет время, когда люди не будут верить в то, что это действительно произошло. Это слишком страшно, чтобы быть правдой». Для тех, кто там побывал, это несомненно стало переломным моментом жизни. Увиденное оказало воздействие на всю жизнь. Иначе быть не может.

Роберт Абцуг: Есть известная фотография: комендант Кауферинга Айхельсдорфер стоит среди мертвых тел. И самое странное то, что он находится там. У него бесстрастное лицо, словно это его обычная, повседневная работа. Вот так это и происходило. Немцы тоже испытывали то же оцепенение от сенсорной перегрузки, какое испытывали американские солдаты, и не только потому, что они были ярыми нацистами, но и потому, что они жили в условиях этого ужаса. Это была просто работа. По фотографии совершенно ясно, что для Айхельсдорфера это было обыденной жизнью.

Йоганн Баптист Айхельсдорфер, комендант концлагеря Кауферинг-IV

* * *

Алекс Кершо: Весной 1945 года, когда нацистская Германия разваливалась на куски, главной задачей сотрудников контрразведки вроде Дж. Д. Сэлинджера был розыск преступников, нацистов, организовавших этот невообразимый кошмар. Я подружился с сотрудником разведки, который был в тех же чинах, что и Сэлинджер, и выполнял такие же обязанности, заключавшиеся в проведении допросов. Один раз этот сотрудник вошел в лагерный госпиталь в поисках нацистов. На больничных койках он нашел нескольких нацистов, притворявшихся раненными в боях или бывшими узниками лагеря. Чтобы избежать ареста, эти немцы вырядились в лохмотья заключенных. Они прикидывались евреями, но выглядели неестественно здоровыми по сравнению с настоящими заключенными. Мой приятель сказал, что, узнав о том, что творилось в концлагерях, контрразведчики стали относиться к немцам нетерпимо. Отказывавшихся говорить немцев допрашивали с пристрастием, жестко. Людям, которые вели допросы, было трудно сохранять терпение, если они знали, что сидящий перед ними откормленный немец, возможно, расстрелял и замучил бессчетное число гражданских лиц.

Роберт Абцуг: Некоторые солдаты вручали свое оружие немногим здоровым бывшим узникам и разрешали им рвать на куски или расстреливать захваченных в плен немецких охранников. Это было полным циклом почти неконтролируемого мщения. На какое-то время ситуация вышла из-под контроля. В отношении солдата вроде Сэлинджера, который прошел через разгул насилия, можно задаться вопросом, что стало последней соломинкой, надломившей его психику в этом неподвластном логике, перевернутом вверх дном мире? В бою, по крайней мере, имеешь дело с противником.

В освобождении лагерей был некий иной момент, который и вытолкнул солдат вроде Сэлинджера за грань. Когда служишь в армии и сражаешься, в этом есть логика. А когда солдаты вступали в концлагеря, противника, которого надо было одолеть в бою, не было. Солдаты в то время были крайне уязвимы, потому что для большинства из них это было последним испытанием, которое им надо было перенести во время войны.

* * *

Эберхард Элсен: Поскольку Сэлинджер был наполовину евреем, увиденные им зверства, которые немцы совершили в отношении евреев, должны были оказать на него еще более разрушительное воздействие.

Роберт Абцуг: Сэлинджер выжил в ужасающей механизированной, анонимной бойне огромных масштабов, но расползающиеся повсюду ужасы концлагерей напомнили ему о том, что он еврей.

Лейла Хэдли Люс: Никогда не думала о Джерри как о еврее. Никогда не думала о ком-либо из моих друзей как о еврее. Они были просто друзьями. Он напомнил мне о том, что его глубоко тревожит холокост. Холокост и концлагеря причиняли ему сильные душевные страдания.

Дебора Дэш Мур: Сэлинджер и союзники обнаружили, что произошло, и задались вопросом: «Действительно ли мы выиграли войну? Или мы пришли слишком поздно?» Это были мучительные, терзающие ум вопросы, на которые не было удовлетворительного ответа. Союзники уже знали о том, что сделали нацисты. Они увидели зверства нацистов и одолели их. Но Европа стала кладбищем. Неожиданно она превратилась в огромное еврейское кладбище.

Дэвид Шилдс: Хотя Сэлинджер не находился на передовой, он определенно был на переднем крае войны с холокостом, память о котором он сохранит навечно.

Ричард Стейтон: Нам трудно понять Сэлинджера потому, что мы – не он, и нас там не было. Я знаю других солдат, которые освобождали концлагеря и не были евреями. Пережитое сломало психику и им. И они никогда так и не оправились от этой травмы.

* * *

Алекс Кершо: Из 337 дней, в течение которых американцы воевали в Европе, Сэлинджер воевал 299. Мы не знаем, насколько он был травмирован. После 200 дней боев человек становится психически ненормальным. Проведены соответствующие исследования. Даже сильные парни после 200 дней боев становятся ненормальными. Взяв очередную деревушку, они уходят куда-то, где могут остаться одни, и беззвучно рыдают. Дивизия Сэлинджера находилась в боях дольше, чем любая другая американская дивизия, сражавшаяся на Европейском театре военных действий. Сэлинджер воочию видел самые тяжелые бои, какие только можно было увидеть за все время Второй мировой. Любой человек, так долго переживавший бои такого накала, должен был получить глубокую психическую травму.

Пол Александер: Сэлинджер сказал [Уиту] Бёрнетту, что просто не в состоянии описать события последних трех-четырех недель войны. Он стал очевидцем того, что было слишком ужасающим и что нельзя передать словами. Но, даже делая это драматичное, выворачивающее нутро признание, Сэлинджер все равно считал, что должен обсуждать, прежде всего, свои дела. По всей видимости, Бёрнетт сделал ему письменное предложение опубликовать его роман раньше сборника рассказов. Отвечая на это письмо Бёрнетта, Сэлинджер дал согласие на осуществление предложенного плана и добавил, что, вернувшись в США, он сможет закончить роман за полгода. Так Сэлинджер предоставил дело Бёрнетту, предварительно поблагодарив его за то, что Бёрнетт принял к публикации рассказ «Элейн», который был отклонен журналом New Yorker. «Элейн» – рассказ о девушке с замедленным развитием и без особых надежд на счастье. Это затянутое повествование, исполненное неформальных чувств и переживаний, было написано Сэлинджером до того, что он пережил в конце 1944 года[214].

Дж. Д. Сэлинджер (рассказ «Элейн», журнал Story, март – апрель 1945 года):

Пляж, который минуту назад был всего лишь большим скоплением крошечных горячих песчинок, приятно скользивших между пальцами, вдруг превратился в чудовищного великана, непостижимо огромного и враждебного, готового проглотить Элейн… или бросить ее с громким хохотом в море[215].

* * *

Алекс Кершо: Я разговаривал с людьми, которые освобождали концлагеря. Они рассказывали, что заключенные подходили к колючей проволоке и просовывали через ограду руки, в которых трудно было узнать человеческие руки. Это были кости, которые просили. Чего? Возможно, плоти американских солдат.

Роберт Абцуг: Это не было пейзажем после битвы. Это было картиной надругательства над человечностью. Один солдат рассказал о слабой попытке этих живых скелетов поаплодировать освободителям. Они не могли даже правильно сложить руки. Аплодисменты были почти неслышными.

Дебора Дэш Мур: В начале своих «Девяти рассказов» Сэлинджер задает дзэнский вопрос: «Каков звук хлопка одной руки?» Ну, всем известно, что для звучного хлопка нужны две руки. Один из вступивших в лагерь солдат-евреев слышал звук хлопков, которыми узники пытались приветствовать американцев. Так как на руках не было плоти, звук был странно приглушенным, потусторонним.

Алекс Кершо: Для Сэлинджера и американцев его поколения, освобождавших узников концлагерей, наследие войны держится на этом разъединении, размыкании, на этих воспоминаниях и многих других подобных моментах войны, когда после всех страданий и смертей солдаты вступали в районы, где находили неопровержимое оправдание предшествовавшего кровопролития. Они видели ад, требовавший искупления и спасения. Солдаты лицом к лицу сталкивались с главными жертвами войны, жертвами холокоста, но это событие уничтожило тот человеческий опыт, который был известен и понятен всем солдатам. В памяти очевидцев вроде Сэлинджера ничто не могло очистить или смягчить этот удар, возродить прежние представления или объяснить увиденное. А увиденное уничтожило даже тех, кому удалось спастись из этого ада.

Концлагерь Кауферинг-IV.

У Сэлинджера величайший триумф оборачивается худшей трагедией. На завершающей стадии войны, несопоставимой ни с одной из прошлых войн, войны добра со злом, в которой добро одержало победу, очищая душу, добрая заключительная глава была, пожалуй, самой разочаровывающей и самой губительной для души.

Лесли Эпштейн: Мы, как и Симур [один из главных персонажей многих рассказов и повестей Сэлинджера], знали, каковы люди. Никакой больше наивности, никакого отрицания. Тот, кто не пишет каким-то образом о войне – и о холокосте, не один из нас, хотя мы, возможно, не вполне понимаем это.

* * *

Алекс Кершо: Война была эпическим, невероятным путешествием для Четвертой дивизии, и это путешествие было оплачено огромной ценой. Сэлинджер увидел самые жестокие бои из всех, какие можно было увидеть. Невозможно представить, что перенес Сэлинджер, который вынес страшную боль, страдания и вред, наносимый окружавшим его людям. Он своими глазами увидел самое худшее, что люди могут сделать друг другу. То, что пережил Сэлинджер, было нескончаемым физическим, умственным и духовным посягательством на его чувства

Эберхард Элсен: Дочь Сэлинджера Маргарет изучила письма, написанные отцом весной – летом 1945 года. По ее словам, почерк отца «изменился до неузнаваемости».

Дэвид Шилдс: Трудно не прийти к выводу, что, в каком-то смысле, война в конце концов догнала Сэлинджера.

Эберхард Элсен: Нервный срыв, произошедший у Сэлинджера, не был вызван боевым стрессом… Он не был пехотинцем. Сэлинджера надломило освобождение лагеря Кауферинг-IV.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.