Часть вторая Возвращение будущего…
Часть вторая
Возвращение будущего…
Эта книга – о прошлом. Свидетельство о бесконечно малых жизнях и судьбах, случайно соприкоснувшихся с тканью исторических событий и будничного многообразия прошедшего XX века. Великого века испытания человеческого разума, сотворившего фантастический научно-технический взлет, но не сумевшего найти противоядия бурно вспыхнувшей эпидемии человеческих пороков.
Где его искать, это лекарство от насилия, лжи, тщеславия, алчности, жестокости, тупости?.. Мне ли, некрещеному материалисту, говорить о Боге, о неверии, о том, что искушения потребительским раем, роскошью и властью развратили даже церковных иерархов? Эту дорогу к Богу – не к храму, а к Богу – люди, наверное, будут искать и в третьем тысячелетии от Рождества Христова, с именем которого прожит микроскопически малый отрезок человеческой истории. Малый, если мы поверим, что человек живет на Земле уже много более миллиона лет. Полтора миллиона! Страшно об этом подумать. Человеку – 500 000 лет, а история христианства насчитывает всего 2000 лет. И переживает сейчас трудные годы.
Но если сравнить с судьбой марксизма, которому было отпущено менее 150 лет – от рождения до триумфа и провала, – Христовы заповеди покажутся гораздо жизнеспособней… Конечно, и марксизм – не погиб. Идеи не умирают. Но все-таки представляется, что люди ищут свое будущее уже на иных дорогах. И конечно, найдут.
Вслед за XX веком торжества человеческого разума в науке и технике придет век торжества человеческого духа. Может быть, и скорее всего, на это потребуется больше времени. Но это обязательно произойдет. В противном случае полуторамиллионная история человека закончится самоубийственным взрывом технического потребительства. Я верю, что этого, «противного», случая не будет. Однако сам, как и большинство моих современников, не сумевших отыскать своих дорог, растратил отпущенное время попусту. Хотя и витал в облаках, дороги к Богу не нашел. Слишком много суеты загромождало мою дорогу.
* * *
Кто-то сказал: «…у человека можно отнять все, кроме его будущего». Наверное, это не точно. У конкретного человека будущее можно отнять, подменить, изувечить. И его уже не вернуть. Нельзя отнять Будущее у Человека как такового, у народа, у страны.
Безумством самовластия, ослеплением и ослаблением народа можно довести страну до такого состояния, когда покажется – будущего нет, все в прошлом. Это так, и это – не так. Будущее возвращается. Если народ захочет, он вернет свое будущее. То, которого достоин. И я убежден: будущее моей Родины не будет мрачным.
Сейчас у кого-то могут возникнуть иллюзии, а у кого-то опасения возвращения прошлого, превращения его в наше будущее. Это исключено.
* * *
Страна по инерции всенародно отпраздновала восьмидесятилетие со дня трагического поворота в сторону всемирно-исторического тупика. И за юбилейными побрякушками как-то не особенно заметила, что ушел из жизни один из ее великих сынов, много сделавший для того, чтобы этот тупик преодолеть.
Умер Станислав Сергеевич Шаталин. Вечером был у друга, а утром не приехал на работу. Он долго и тяжело болел. Казалось, его смерть не должна была явиться неожиданностью. Но он так долго, мужественно и даже весело пренебрегал болезнью, что те, кто его знал и любил, не могли поверить в столь резкий обрыв этой мученической жизни. Смерть казалась ужасной несправедливостью.
Не собираюсь анализировать жизнь и творчество, а тем более писать некролог о Станиславе Сергеевиче. Просто я не могу его забыть и думаю, что никогда не забуду. Серьезное исследование его биографии, надеюсь, найдет смелого автора. Ему будет чрезвычайно трудно в полной мере показать этого во всех отношениях выдающегося человека. Трудно хотя бы потому, что Шаталин и в самой сложной, и в простейшей жизненной ситуации оставался самим собой и в то же время был неожидан. Ибо этот сильный и цельный человек представлял совершенно невообразимое сочетание превосходных человеческих качеств.
Крупнейший ученый, талантливый публицист, азартный спортсмен, тонкий знаток культуры, спорта, искусств, жесткий и честный политик, преданный друг, остроумнейший, язвительный полемист, «хулиган» – и джентльмен, галантный кавалер и… просто добрый, скромный, порядочный человек. Если хотите, это был настоящий русский интеллигент. И это только малая часть того, что вмещала в себя его далеко не богатырская плоть.
А какая же светлая была голова! И какой это был боец!
Он всегда рвался в бой и всегда был честен.
Первый раз я увидел и услышал его на одном из пленумов ЦК КПСС. Дикция после болезни была у него неважная, но остроумнейшая критика очередной полурыночной-полукоммунистической «платформы» казалась столь неординарной, точной и убийственной, что сидевшие в зале главным образом его идейные недоброжелатели были непривычно тихи и внимательны. Ногами не топали, только иногда смеялись…
С тех пор все его не столь уж многочисленные выступления помечены в моих записных книжках восклицательными знаками.
Хорошо помню заседание Президентского совета в апреле 1990 года. Доклад Ю.Д. Маслюкова «О программе перехода к регулируемой рыночной экономике». Обсуждение, растянувшееся на два дня, открыл дипломатичный А.Г. Аганбегян. Далее – созвездие академиков: Г.А. Арбатов, О.Т. Боголюбов, М.А. Мартынов, Е.М. Примаков и так далее… Выступали: Горбачев, Назарбаев, Каримов, Гумбаридзе, Айтматов, Ревенко… Даже я выступил и оставался доволен собой до тех пор, пока не сказал свою речь С.С. Шаталин. Вот это был анализ! Это был разгром, явно не понравившийся М.С. Горбачеву.
Шаталин, как всегда, выражений не выбирал: «Нужна частная собственность, без этого приличной страны не будет… – Так и сказал: «страны», а не «экономики». – Или «измы», или благоденствие народа, третьего не дано…Но нельзя – очертя голову. Действовать надо по плану, продуманно, взвешенно… Но – действовать, а не делать вид…»
Здесь его прервал Горбачев: «Разработанные до деталей планы, модели… Что-то знакомое. Чепуха все это! Только жизнь…»
Шаталин не дал ему договорить: «Невозможно все учесть, но то, что надо и можно учесть, на что мы способны, – надо и можно учесть. И уж если в этом кругу мы будем говорить друг другу полуправду, рассуждать о полубеременности, нечего нам всем здесь делать!..»
Станислав Сергеевич часто болел. Иногда я ходил к нему в больницу, иногда домой. Приносил в бутылке, закамуфлированной под книгу, по глотку виски. И мы, делая вид, что прячемся от его товарища и жены, милой Татьяны Ивановны, изображали тайное бражничество…
Для поддержания комплекса рыночных реформ С.С. Шаталин создал международный фонд «Реформа», вокруг которого (а точнее, вокруг Шаталина) собралось немало молодых и не очень, но, как правило, профессионалов, да еще талантливых. Однако с первых же шагов пресловутого жульнического «курса реформ» шаталинский фонд выступил против этой безумной политики, которая вела страну из коммунистического тупика прямо в пропасть криминала и нищенства. Шаталин реально возглавил интеллектуальную оппозицию этому «курсу», банкротство которого он с уверенностью предсказывал, и, как теперь все видят, оказался прав. Однако он никогда не был желчным, злобствующим критиком. Его позиция была конструктивна и доброжелательна. Под руководством С.С. Шаталина, С.А. Ситаряна, Л.И. Абалкина, Н.И. Шмелева ученые и производственники готовили фундаментальные доклады. Они обязательно доводились до сведения властей. Но, увы, наша власть потому и наша, что она знает только одно, а именно: что она сама все знает. А какие-то там «советские академики» могли бы и помолчать перед демократами – «завлабами», как говаривал Виктор Степанович Черномырдин.
По поводу каждого безобразия власти С.С. Шаталин реагировал остро и резко. По-спартаковски. Здесь академизм ему изменял. Да и о каких церемониях могла идти речь в случаях, когда власть из танков расстреливала депутатов, посылала на смерть своих солдат – воевать с чеченским (российским же) народом, когда проявляла бесхребетность в отношении НАТО или организовывала псевдовыборы?..
Блестящий математик-экономист С.С. Шаталин буквально с головой ушел в разработку своего «шаталинского» варианта российской конституции. Работавшие с ним над этим документом доктора юридических наук Ю.И. Скуратов и В.А. Кряжков говорили мне, что в нем от Бога талант правоведа-государственника. И сегодня мы опять видим, как был прав Станислав Сергеевич, выступая против авторитарной конституции Ельцина, конституции, «дарованной монархом».
Политолог В.А. Никонов восхищался фундаментальными познаниями Шаталина в новых для всех нас, вчерашних коммунистов, политологических дебрях. В дебрях, но не дрязгах. В политических дрязгах участвовать Шаталин брезговал.
Был, правда, грех. Не мог Станислав Сергеевич обидеть хороших людей и, хотя не верил в успех, поддался энергии молодых партстроителей: отдал свое имя абсолютно безнадежному делу – формированию быстро развалившегося «Моего Отечества». Может быть, этот опыт и будет кому-нибудь полезен…
Однако перед своим старым коллегой А.Н. Яковлевым Станислав Сергеевич устоял. Тот приглашал его принять участие в оргкомитете по созданию объединенной социал-демократической партии. Не пошел Шаталин. Хотя настоящим, убежденным социал-демократом он стал намного раньше, чем Яковлев. А не пошел потому, что не хотел участвовать в мероприятии, проводившемся под тайным патронажем президента Ельцина.
Никогда не вернутся те дни, когда мы с Г. Гумбаридзе заходили в кабинет к только что освободившемуся от очередного недомогания Станиславу Сергеевичу. Заказывали кофе, чай и вели неспешные беседы. Я бессовестно называл его Стасом, хотя уже тогда догадывался, как мне повезло работать и общаться с действительно Великим Человеком. Если бы он услышал эти слова, обязательно спросил бы меня, как это иногда бывало: «Ты это что, Вадим?» Но на этот раз был бы не прав…
* * *
Накануне Нового года получил традиционное поздравление из Парижа от своего друга, честного старого социал-демократа К.Л. Кароля. Шлет добрые пожелания России. Приглашает в Париж…
В. Высоцкий вспоминается по поводу лыж и русской бани, конечно, не из-за Парижа (где прекрасно), а из-за… бани, через маленькое окно которой тускло светит серый январский день. Идет снег, и Новый, 1999 год. Редкие снежинки заметны только на фоне черных разлапистых елей. Соседи по даче Шишкины, Мартыновские в этом году почему-то не приехали. Виктор и Лиля Савиных привезли на Новый год из Кирова нестареющую Ольгу Павловну, с которой познакомился на Вятской земле в давнем 1985 году. Четырнадцать лет промелькнули… Все как прежде.
Внучки ждут: когда, наконец, придет Новый год? Готовятся. Шумят, кричат, поют, танцуют, разбираются в подарках…
Потом наступают тихие, короткие январские дни… Теперь вот есть хорошая новость. Завтра поедем навестить нашего внука, маленького полугодовалого любимца Вадика.
У него уже не будет «социалистического» детства. Будет другое. Совсем другое. А так – все как прежде. Короткий новогодне-рождественский отпуск… на странной работе. Был, помню, иной отпуск…
* * *
В июле 1961 года рано-рано утром взял я полотенце и по пустым кемеровским улицам прошел на берег Томи на остров, на городской пляж. Там находилось еще два-три таких чудака. Солнце только вставало. Было свежо и тихо. Так, как может быть тихо в рабочем городе ранним утром на берегу реки. Расстелив полотенце на гальке, я улегся с чувством исполненного долга и слушал эту тишину.
С правого берега, от деревни Красная, чудо техники 60-х годов – переносной транзисторный приемник – напоминал о цивилизации… Звенел трамвай по Коммунальному мосту, тарахтела одинокая моторная лодка, плескалась вода о гальку… Все это не только не мешало ощущению покоя и счастья, а, наоборот, усиливало его. Было первое утро первого дня моего первого в жизни отпуска.
Через несколько часов мы с женой поедем в аэропорт и улетим в Москву. Там – бабушка, родители. Там Лужники, пиво, футбол. Там Москва, где я проведу свой первый отпуск, а впереди еще – вся жизнь, прекрасное будущее, полное интересной работы, встреч и счастья. В общем-то, так оно и вышло. Только… быстро закончилось. И о будущем как-то не очень хочется говорить. Вспоминается прошлое…
Уважаемый т. Фесуненко И.В.!
Примите мое письмо как отклик на передачу «Кто есть кто?» от 28 мая 1991 г. И передайте сие послание т. Бакатину.
Т. Бакатин!
Ясно, что никакой конфронтации в Вашей интерпретации между Ельциным Б.Н. и Горбачевым М.С. нет. Есть разное понимание задач и целей. И нечего, уважаемый т. Бакатин, спекулировать на вражде, якобы являющейся большим изъяном в поведении Ельцина. Б.Н. Ельцин всегда стоял на позиции разумного сотрудничества, и не его вина (Вы прекрасно знаете чья), что подчас оно не получалось. Очень жаль, что Вам, т. Бакатин, не хватило ни благородства, ни чести, ни мужества гражданского, чтобы снять свою кандидатуру, как снимали ее перед Горбачевым, а не спекулировать мелко в этой мышиной возне. И помнить бы Вам, что Ельцин и «расчистил дорогу» к всеобщим народным выборам президента России таким, как Вы, и поиметь бы элементарное благородство – пусть человек до конца себя реализует. Пост этот по праву должен принадлежать Борису Николаевичу Ельцину. Так нет же. Бросились все, как коршуны на добычу. О других претендентах на пост президента России даже говорить не хочется… Не стоят они даже слов человеческих. А вот на Вас была надежда, что Вы свою кандидатуру снимете. Ошиблись. Жаль.
Так вот, т. Бакатин, для начала сумейте хоть образ жизни (в бытовом плане) вести такой, как ведет Ельцин и его семья, а уж тогда равняйтесь. Семья Ельцина (жена, дочери) так же стоят в очереди с талонами в рядовых московских магазинах с рядовыми москвичами, а у Вас, видите ли, заказы… Знаем мы эту систему заказов. А Вы (или жене это поручите) купите курицу за 14 руб. кг, а не по госцене (ведь 750 г колбасы на месяц хоть как, а не хватит. 750 г мясных продуктов на месяц – хоть колбаса, хоть кг пельменей вместо колбасы. Ешь не хочу!). Да сумейте «поймать» свои 200 г сливочного масла в месяц, да постойте несколько часов в очереди, и тогда поговорим о Ваших заказах. А уже потом будете рассказывать, какую жизнь для россиян будете строить, естественно, вместе с ними. Но сначала станьте с ними в одну очередь.
С неуважением к Вам.
Любовь Максимовна Гаркавенко,
Маргарита Михайловна Кузнецова,
Фаина Петровна Ноженко
и другие пермяки
29.05.91 г.
Ни слова я не добавил и не убавил из этого письма. Опоздав на восемь лет, признаю, что вы правы, дорогие пермские демократки. Ни я, ни моя жена никогда не стояли в одной очереди с Ельциным. До сих пор, когда встречаю человека, который говорит, что голосовал за меня, чувствую себя перед ним виноватым. Подвел я 2 719 757 человек. Но и после поражения я не встал в очередь к Ельцину, остался верен своим избирателям и себе самому. Я не изменил ни себе, ни им. Я не мог даже подумать о том, чтобы поддержать «шоковую терапию», участвовать в пресловутом «курсе реформ».
Борис Николаевич оказался куда «добрее» Леонида Ильича, позволил группе избранных (за пару-тройку лет – без всякой очереди) приватизировать самые доходные куски государственной собственности, а все остальное производство задушили бездумным реформаторским усердием. И что парадоксально: при «независимых» средствах массовой информации лжи в оправдание этого весьма трагического курса было не меньше, чем во времена «безгрешной» «Правды», отстаивавшей путь к коммунизму.
* * *
За Кольцевой дорогой, над подмосковными лесами и деревнями возвышается, как пусковая этажерка космических ракет, нечто залетевшее сюда из XXI века. Супер-офис организаций, имеющих отношение к Великому и Ужасному «Газпрому» – правительственной, и не только, дойной корове.
С трудом, за несколько сот метров, нашли, где припарковать машину. Прошел через проходную мимо выгоревших газонов и попал в иной мир. Прохлада, фонтанчики, цветочки… Суровая охрана, полные собственной значимости чиновники и посетители, которых сразу можно узнать по заискивающим физиономиям… С «Газпромом» не шутят.
Хозяин роскошного кабинета прост и искренен. Мы пьем в уютной комнатке ледяную водку и больше говорим, чем закусываем, утонув в воспоминаниях. Вспоминаем ЦК КПСС, сельскохозяйственные проблемы, крах перестройки… Да всего не перескажешь и не вспомнишь. Крупный партаппаратчик помаленьку приспособился к иной, не назову ее рыночной, системе. Его дружелюбие, контактность и организаторский талант оказались востребованными. Странно, но и здесь, в этом жестоком мире, он не потерял чувства товарищества, желания помочь старым друзьям и коллегам. И они, а точнее, мы не отказываемся от искушения попользоваться его возможностями.
Прощаясь, он проводит меня по своим апартаментам и с каким-то особым значением предлагает посмотреть небольшой зал для совещаний. Смотрит испытующе, как я среагирую…
На стене – большой, цековский, фотопортрет Ленина. Здесь, среди административной роскоши итальянского мрамора и шведской мебели, Ильич в простенькой деревянной рамочке смотрится неважно. Мне становится жаль его: знал бы, чем все кончилось… «Дело хозяйское, – говорю, – если нынешняя власть называет себя демократической, каждый волен вешать на стенку любую икону».
(У меня здесь нет комплексов. Нет проблем. Дело же не в том, чтобы портреты поменять… Шаг от Москвы шагните – везде Ленина встретите.)
Хозяин говорит: «Как-то доложили Рэму Вяхиреву о столь странном присутствии. Позвонил он мне: «Что это ты там Ленина держишь?» Отвечаю: «За пять лет ни разу пить-есть не попросил. Кому он мешает?» Засмеялся Вяхирев. «Нет, – говорит, – вопросов». А портрет этот я из Белого дома забрал после того, как Бэ эН нас, депутатов, оттуда танками выбил. С тех пор вот – глухой на одно ухо. И горжусь тем, что снова поднялся. Поднялся самостоятельно. А пенсию, которой купили депутатов расстрелянного Верховного Совета, получать отказался, как меня ни уговаривали. Между прочим, знаешь, какую пенсию им дали? Ни за что не угадаешь… В три раза больше твоей «генеральской»…»
* * *
В конце декабря 1991 года у меня была последняя встреча с Б.Н. Ельциным. Тогда он еще не в полной мере ощущал свое безграничное всевластие, не позволял себе уволить государственного чиновника с высокого поста, не побеседовав, не проявив внимания. После беловежского сговора, во время технической работы по ликвидации остатков союзных институтов, такое внимание было уделено и мне.
Пришел я в знакомое цековское здание на Старой площади. В приемной встретил Г. Бурбулиса. Почему-то он многозначительно улыбался. Похлопал меня по плечу, сказал, чтобы не волновался: все будет хорошо. Не помню, чтобы я волновался. Правда, травля со стороны «демократических чекистов» по поводу дерьмовой схемы жучков в недостроенном американском посольстве была в самом разгаре.
Президенту Ельцину, вместе с Горбачевым санкционировавшему эту абсолютно безвредную для России, по сути политическую, акцию, достаточно было в то время бровью повести, сказать два слова, чтобы прекратился этот шабаш. Но, видимо, это доставляло ему удовольствие, и он помалкивал.
Тем не менее в этот декабрьский день у меня состоялась с Б.Н. Ельциным весьма доброжелательная и продолжительная беседа. (Тогда Ельцин еще умел и мог быть обаятельным, корректным, подчеркнуто вежливым, располагающим к себе.) Он предложил мне любой пост в российском правительстве. Так и сказал: любой пост, хотя, конечно, он совсем не намеревался реализовывать это предложение. Он знал, что я откажусь. Я отказался. Честно сказал, что не готов морально. Считаю неприличным так вот сразу перескакивать из команды в команду. Он принял отказ и предложил мне поехать послом в «любую страну, кроме Франции и США». Я также отказался. Мне казалось недопустимым покидать Родину в это время. Я попросил Бориса Николаевича рассмотреть возможность использовать меня на работе в структурах создающегося СНГ. Он согласился. Мы по-доброму расстались.
Однако позже три мои попытки вернуться на государственную службу в исполнительные структуры власти Б.Н. Ельциным демонстративно игнорировались, как бы не замечались. «Бакатин?.. А кто это такой?..» – соизволил он как-то пошутить перед журналистами.
Бывший министр внутренних дел Латвии Бруно Штейнбрик рассказал мне, что слышал, как Б.Н. Ельцин в пьяной компании пообещал меня «по стеклу размазать». А.Н. Яковлев после беседы с Борисом Николаевичем пришел к выводу, что тот затаил на меня глубокую обиду и даже слушать обо мне ничего не желает. Он поставил крест на моем будущем.
Прямых указаний, наверное, он не давал, но в темных недрах «кремлевской администрации» должны и так все понимать. Установка была взята к исполнению и в соответствии с планом спокойно реализовывалась.
* * *
«Неустойчивый мартовский лед пешеходами изувечен»
(Н. Браун).
Заря разгорается. В ее тусклом желтом свете проснулись три старых дерева. Три тополя. Алексей Архипович Леонов, который еще с детства мастерски владел карандашом, делает почеркушки на темы старого заводского района и скучает. Скучает в президиуме Кемеровской областной партийной конференции. Так было принято, приглашать скучать в президиум знаменитых земляков. Они поднимали авторитет партии, авторитет области. Так считалось. Авторитет Кузбассу Алексей Архипович поднял и опять заскучал, загрустил, но ненадолго. Вскоре он опять оживился и попросил партийное начальство съездить в город, поискать барак, в котором он жил после войны. Сопровождать Леонова, к моей радости, поручено было мне. Мы честно пропахали все намеченные квадраты пропитанной химическими отходами земли. Но барак не нашли. Все-таки Советы тоже кое-что делали для народа. Зато Алексей Архипович нашел три тополя. Три старых, больных дерева. Он долго стоял, приобняв их, и тихо что-то говорил. Когда-то майским весенним утром он сам их посадил. И был рад встретиться с ними вновь. Я тоже был рад. Наше землячество оказалось значительно глубже. Наши корни проросли в кузбасскую, лежащую на теплых угольных пластах землю.
Отец мой родился в Тисуле, а Леонов – в Тисульском районе. Можно считать, если смотреть из космоса, оба они родились на берегах озера Берчикуль.
* * *
Так называемый «ренегат» К. Каутский, один из выдающихся представителей европейской социал-демократии, еще в 1930 году в книге «Большевизм в тупике» высказал свой взгляд на «приватизацию»:
…Как должен поступить демократический режим с национализированными крупными промышленными предприятиями, которые он получит в наследство от Советского государства? Требует ли демократическая программа попросту передачи этих предприятий капиталистам на том основании, что Россия еще не созрела для социалистического производства?
Такой образ действия был столь же нелеп, как и противоположный образ действий большевиков – быстро и по шаблону проведенная национализация.
Для всякого общественного организма, каково бы ни было его строение, необходимы непрерывность, бесперебойный ход производства. Всякое сколько-нибудь значительное и длительное расстройство означает кризис, страшное бедствие.
Такое страшное бедствие и сотворили наши «либеральные демократы». Скорее всего, по глупости, нежели по злому умыслу, а тем более по указке ЦРУ. Хотели выглядеть умными перед всеми этими мелкими западными советниками. То, против чего я, как и многие, выступал в 1990–1991 годах, команда великого администратора свершила с большей решимостью, чем в свое время большевики провели национализацию. Путем очевидного жульничества с ваучерами легализовали теневые капиталы советских цеховиков, кооператоров и за бесценок разбазарили создававшийся многими поколениями производственный потенциал страны, ее недвижимость.
Государство и при социализме не было особенно богатым, а точнее, не очень рационально использовало свои богатства, отдавая предпочтение обороне. После приватизации оно ничего не приобрело, потеряло самые доходные отрасли, стало совершенно нищим. Это ведь факт. Что тут доказывать? И это – результат деятельности не Ленина – Сталина, не каких-то там инопланетян, а всем хорошо известных реформаторов-приватизаторов. Не так сделали приватизацию. Не для создания миллионов собственников, а для создания скороспелых миллионеров. И власть сама активно участвовала в самообогащении за счет госсобственности. А за счет чего еще? Другой-то собственности в стране не было. Эта тотальная госсобственность состояла из какой-то относительно небольшой части зданий и сооружений, построенных еще до революции 1917 года, но подавляющая часть производственного потенциала была создана первым в мире социалистическим государством. Создана по планам партии, ценой жертв и лишений. Зачастую на костях ГУЛАГа, позже на бескорыстном энтузиазме комсомольских строек: «Через четыре года здесь будет город-сад». Ужасна судьба этой «материально-технической базы коммунизма». Ее создателям, получавшим Красные знамена за победы в соцсоревнованиях, и в страшном сне, под телегой в степи, где… будет «город-сад», не могло присниться, что весь этот символ могущества Страны Советов станет принадлежать каким-то акционерам, банкам, олигархам, международным фондам, а по сути – «акулам-капиталистам», тем, которых стахановцы и ударники строек коммунизма ненавидели всей своей комсомольской душой…
В итоге же избранный ими президент отдал всю гордость Страны Советов за бумажки, за бесценок, за скупленные за бутылку ваучеры. Не было хозяина при социализме – не появился он и при «капитализме». К тому, что легко досталось, по-хозяйски не относятся.
* * *
Моя жизнь была бы менее интересной, если бы я не имел возможности более 15 лет наблюдать в новой изменяющейся российской действительности интернациональную команду высокообразованных, веселых людей, целью которых было привлечение инвестиций в российскую экономику. В какой-то мере я и сам участвовал в этом исключительно важном деле, помогая иногда советом, иногда скепсисом, иногда организовывая контакты с высоким бывшим советским начальством (например, Горбачев, Примаков, Яковлев, Щадов, МВД (но только не КГБ). А иногда мешал, исполняя партию профсоюзов, препятствовал сокращению рабочих мест (конфеты в Казани, лес на Сахалине, цемент в Вольске). Не нравилось мне и то, что мы какую-то часть все более и более увеличивающихся возможностей потратили на развитие отвратительной московской рекламы. Но это мелочь. Все остальное было прекрасно. Бессменные капитаны нашей команды Майкл Калви и Алексей Калинин в любой шторм и кризис крепко держали руль. Конечно, нам повезло. Мы не особые, а особенные. У нас своя вселенная.
Ее открыл нам и всему человечеству наш мужественный президент космонавт А.А. Леонов. У нас своя история с географией. Ибо мы носим славное имя Витуса Беринга, сумевшего заглянуть в настоящее и поспешившего открыть пролив, соединивший нас с Америкой. Сотрудничество России и США очень важно для всего человечества. И я бы сказал, что оно неизбежно.
* * *
Хотелось бы понять причину провала, казалось, обреченного на успех «курса реформ». Проще всего обвинять президента Б.Н. Ельцина и его размазанную по времени команду в злом умысле. Чуть ли не в сговоре с «мировой закулисой», ЦРУ и прочими «жидомасонами»… Все это, конечно, бред сумасшедших и для сумасшедших. Можно согласиться, что эти реформы изначально были исключительно трудны. Но это не причина провала. От ошибок никто не застрахован. Честный профессионал либо исправит ошибку, либо уйдет.
Они реформы провалили, ошибки не признали и не ушли. Почему? В ответе на этот вопрос и есть разгадка причины провала. Нам опять не повезло в частностях, в субъектах, личностях. Все дело в человеческих качествах. Точнее, в человеческих слабостях.
Когда Ельцин и его приспешники, свергнув Горбачева, ценой отказа от Союза пришли к власти, они, конечно, очень скоро поняли, что задуманное не получается. Прыжок через «шоковую терапию» в рынок и демократию не удался. Но, к сожалению, еще до того, как они это поняли, они уже ощутили свою полную безнаказанность. В первых главах книги я говорил об огромной власти партийных вождей. Если посмотреть на это «коммунистическое далеко» из нашего «демократизма», получится – я сильно преувеличивал. Там все-таки был какой-то «партгосконтроль», а также скромные рамки портрета Ильича. Власть президента Ельцина была абсолютно бесконтрольна. В этих условиях причиной провала реформ явились банальные человеческие пороки и слабости. Прежде всего – алчность. Вырвавшись, как говорили на Руси, из грязи в князи, обалдев от ранее невиданного долларового изобилия, трудно было удержаться от соблазна не откусить от «ничейной» собственности, бывшей государственной, подлежащей блицприватизации. Не расширяя всей гаммы чувств реформаторов, можно упрощенно утверждать, что самый пустейший человеческий порок – жадность, разросшийся при бесконтрольности и безнаказанности до неприличных размеров, и сгубил реформы. Аскетов не нашлось. Жадность приобрела форму эпидемии, породила всю эту мерзкую войну компроматов, заказные убийства, раковую опухоль коррупции.
К сожалению, надежды конца 80-х – начала 90-х годов на то, что Моральный кодекс строителя коммунизма заменит мораль христианства, не оправдались. Постсоветская церковь оказалась сама слаба морально. Нам не повезло тотально.
* * *
Наш земляк Алексей Мельниченко был высоким и худым юношей. Гладкая, с румянцем на щеках кожа. Длинные руки, широкая кость. Родом из города Киселевска.
Он учился с моей женой Людмилой и сестрой Ириной в одной группе Новосибирского мединститута. Я не был с ним достаточно хорошо знаком, но он мне нравился.
И мы были как-то особенно взаимно приветливы, когда изредка встречались в районе института… О том, что случилось с Лешей Мельниченко весной 1957 года, расскажет моя жена:
«…Лешка Мельниченко был крупный и симпатичный очень. Глаза большие-большие. И учился он хорошо. Тогда было много общественных дисциплин: диамат, политэкономия, что там еще… По ним велись семинарские занятия. Лешка был очень активен. Всегда имел свое мнение. Задавал много вопросов. Иногда целое занятие так проходило – в «перепалке» Лешки и преподавателя. Он со многим был не согласен. Кончалось тем, что преподавательница уходила разъяренная, а мы, естественно, были довольны… Глупые были. Не помню точно его вопросы, но помню, что преподавательница покрывалась красными пятнами.
Однажды пришел к нам на занятие декан. Сидел, слушал-слушал… И вдруг Лешка вступил в полемику. Видно было, что Лешкины вопросы декану не понравились. Они не были «антисоветскими», просто Лешка удивлялся, почему при капитализме рабочие лучше живут и тому подобное… Декан сказал, что у него много жалоб от педагогов, 3 что Мельниченко ведет себя неподобающим образом, задает всякие вопросы, сбивает людей с толку… Короче, стал его ругать. Лешка оправдывался, пытался что-то объяснить.
Потом с ним где-то беседовали. На какое-то время он притих, но не очень. Вскоре опять стал активным, причем не как раньше. Не только вопросы задавал, а уже сам что-то пытался доказать. В общем, нам все это было интересно и нравилось. Но мы и подумать не могли, чем все это может кончиться…
Декан его вызывал несколько раз. Староста беседовал, он у нас уже пожилой был человек, лет тридцати. Потом устроили комсомольское собрание курса. Пригласили всю группу и сделали Леше «разборку». Сказали, что он – плохой комсомолец.
– И ты выступала?
– Да что ты! Мы сидели, молчали. Выступали в основном преподаватели и активисты, от комитета комсомола… не помню кто…
– Ты же была секретарем комитета комсомола?
– Я? Да ты что! С ума сошел? Я взносы собирала. И всё. И Лешка-то совсем не был активистом. В школе – был. В институте – нет. Там некогда было.
Ну и все. И постановили, что, если он будет продолжать задавать вопросы, его исключат из комсомола. Лешка выступал. Был ни в коей мере не согласен с обвинениями. Я сейчас не помню, что он говорил. Он защищал себя. Не соглашался, что он порочит социализм и комсомол. Говорил, что хочет учиться, что будет полезен стране…
Но он очень поссорился со многими. После этого собрания ходил какой-то поникший, понурый. Ко всем подходил и просил прощения. И ко мне подходил. Я сказала: «Да ты что?..» Ну и все.
Это была весна. Но было холодно. И вдруг однажды утром мы узнаем, что он повесился. Ужас! Мы так все испугались. Он был хороший мальчик. Никогда не пил. Жил один. Снимал угол у хозяйки. А тут, говорят, выпил бутылку водки и повесился в сарае. А перед этим разорвал комсомольский билет. Написал на нем – я сейчас уже точно не помню какие слова – но, в общем, плохо отозвался о Ленине, а нас всех назвал дураками, потому что верим сами не знаем чему.
И вот после этого началось… Приехали и МВД, и КГБ… не знаю… Слух моментально распространился по всему институту. Нас всех вызывали в деканат, в партком. Кто с ним дружил? Что он говорил перед смертью? Никто, конечно, ничего не знает. Устроили большое общеинститутское собрание. Очень строго все организовали. От нашей группы выступал староста. Все Лешку заклеймили. И даже отказались хоронить.
Приехали его родители. Мать была убита горем и все время, помню, падала в обморок… Все повторяла: «Он был очень хороший. Хороший мальчик был…» И потом – бах и упадет с дивана, где сидела. Ее поднимают. Дают воды. Но в институте сказали: хороните сами, как можете.
А родители были очень бедные. Они были из нашего маленького городка Киселевска.
Потом декан вызвал старосту и сказал, что институт даст грузовую машину. Ребята поехали, сами выкопали могилу. И на этой машине, в кузове вместе с гробом мы все поехали хоронить Лешу. Приехали. А могила занята.
Та, которую они выкопали. Кто-то ее занял… Начали копать другую. Грунт мерзлый. Вечером весной темнеет быстро. Когда уже заканчивали, стало совсем темно. Шофер на палку что-то намотал, сделал факел и поджег. При свете этого факела бедного Лешу и похоронили.
Все страшно замерзли, продрогли, голодные. Студенты, что там… По домам собрались расходиться, но мать сказала: «Нет, нет, нет! Поехали все на поминки». Нельзя было отказать. На этой же машине и поехали. Приехали к хозяйке, где он жил. Там на столе стоял эмалированный таз, полный винегрета, несколько бутылок водки и хлеб. Наши ребята выпили по стакану, и пошли мы все по домам. Ну и все. Кончилась Лешкина жизнь. За что погиб?.. За что? За любознательность?
А дальше началось вот что. Нас с Иркой (из-за того, что мы были из одного с Лешей города) пригласили куда-то, куда – мы даже сами не знали. Дом на Красном проспекте, за совпартшколой… Зашли. Там сидел какой-то мужчина. И еще один. Говорят: расскажите и напишите все, что знаете. Как дела были в школе, в городе. А мы не знаем, что писать. Тогда он сам нам сказал, что написать. Я сейчас даже не помню, что писали. Но ничего плохого не писали…
– Дружили ли вы с ним?.. С кем дружил он?.. С кем встречался?.. Почему жил один?
– Нам тоже не дали общежитие… Мы ничего не знали…
Ну вот. А потом, значит, вдруг он нам и говорит:
– Вы девочки хорошие. Мы вас знаем и просим помогать нам. Сейчас очень неспокойное время. Нам многие помогают. Сообщайте нам, что слышите, кто против власти, что говорит… Вот в Томске студенты выступали… Не знаю, слышали ли вы или нет…
Мы говорим, что ничего не слышали, ничего не знаем.
Короче, он нам предложил:
– Будьте нашими помощниками, сообщайте вот этому человеку, что узнаете. Подумайте и сообщите о своем решении. Но никому ни слова.
Мы вышли с Иркой и бегом бежать. Такой страх нас обуял. Решили: снова сюда не пойдем и никому ничего говорить не будем. Короче, тут началась сессия, потом каникулы. В общем, мы стали думать, что про нас забыли. А когда встречали в институте этого человека – прятались, старались не попадаться ему на глаза, но он нас не преследовал…
А Лешу мне до сих пор жаль. Не могу его забыть… За что его погубили?»
* * *
Это случилось в наш первый приезд в Канаду осенью 1994 года. В сопровождении скромнейшей Сьюзен, супруги великолепного Дж. А. Кохона, мы посетили с Людмилой детский госпиталь в Торонто. Не буду описывать достоинства этого удобного оригинального здания с прелестным садом под стеклянной крышей. В госпитале на каждого больного ребенка – отдельная палата, рядом с которой комнатка – для папы или мамы. Всю медицинскую информацию круглосуточно пишут компьютеры, посылая сигналы медперсоналу о тревожных отклонениях… Было много специфических профессиональных проблем, которые врачи госпиталя обсуждали с Людмилой. Она ведь была в свое время очень неплохим невропатологом. Людмила ходила, слушала и смотрела.
Я плелся сзади и гордился ею. Сьюзен понимала, что разговор идет на профессиональном уровне, чувствовала взаимное уважение врачей друг друга и была довольна, что экскурсия удалась. Она имела право чуть-чуть порадоваться, поскольку создание этого медицинского дворца для детей осуществлялось и под ее патронажем. Кстати, для канадского ребенка лечение в этом госпитале ничего не стоит, оплачивается страховой компанией.
Когда мы, распрощавшись с любезными, внимательными хозяевами, вышли в осеннюю прохладу спокойной торонтской улицы, это все и случилось… Оживление и энергия Людмилы куда-то исчезли, и она, прислонившись к железобетонному столбу, тихо расплакалась… Никто из наших сопровождающих сразу ничего не понял. Они были в недоумении и разволновались… У Людмилы же никак не получалось взять себя в руки, успокоиться. Вытирала слезы смятым платочком и ничего не могла сказать…
Конечно, я, как всегда, «очень умный», сразу понял мою жену. Но, опять же как всегда, не мог постичь всей сложности ее чувств. Она была и осталась неизмеримо более тонкой натурой. При моей приобретенной как самозащита толстокожести говорить о какой-то тонкости – просто нелепо. Мне никогда не было дано до конца постичь разнообразнейшую гамму чувств моей жены, пленницей которых она была всегда. Но я всегда знал, что она чувствует.
Мягко проплывали блестящие лимузины. Проходили уверенные в себе, готовые помочь люди. Кружились кленовые листья… А где-то в космосе памяти моей Людмилы прокручивалась вся ее жизнь. Анатомка новосибирского меда, хождение в слякоть и жару по участку, взлеты и посадки санавиации на заснеженные поля Тисуля или Тяжина, ночные дежурства… Наверняка она услышала, как тревожно стучат ее каблучки по гулким, полутемным, пустым подвальным коридорам кемеровской областной больницы: дежурного невропатолога среди ночи срочно требуют на консультацию к какому-нибудь «загрузившемуся» страдающему больному.
Ей было горько и обидно и за себя, и за всех своих коллег, пленников врачебной чести. Завершая врачебную карьеру, они никогда не видели и не увидят такого фантастического медицинского оборудования, не имели и не будут иметь возможности работать для людей в столь прекрасных условиях. Сейчас что-то начинает меняться?
Ей было горько и обидно за нашу жизнь, за нас, советских людей, россиян, как сейчас говорят, за нашу отсталость. Она, врач с тридцатилетним стажем, и ее коллеги, посвятившие здравоохранению свою жизнь, свою молодость, лечили больных совсем в иных условиях, в ином мире. И ведь наши врачи не хуже канадских, но как же мы отстали в технике, технологии, создании условий для больного и врача… Почему? Что мы, хуже? Нет. Мы не хуже. Канадский врач едва ли смог бы работать в российских условиях. Мы – не хуже. Мы такие же люди, но… почему у нас все не так?!
Конечно, это всего лишь жалкая попытка передать чувства Людмилы, заранее обреченная на неудачу. Она, в конце концов, успокоилась, что-то там подкрасила, и мы потихоньку пошли обедать в ближайший ресторан «Макдоналдс».
Мы много говорили с Джорджем Кохоном… Не о слезах Людмилы. Друзья ее давно поняли и не стали жалеть, а то бы она плакала до сих пор. Она сама пожалела и себя, и врачей, и больных, и всех нас – «россиян».
Джордж на какой-то вечеринке наградил ее медалью – «За выносливость». За то, что вынесла Вадима. В отличие от Людмилы меня Джордж «выносит» с трудом. Спасает его только то, что встречаемся мы не очень часто: несколько раз в год и все реже и реже… И хотя мы чувствуем, что от Бога даны были нам родственные души, различная среда обитания приводит иногда к недопониманию. Что вы хотите?..
Дедушка и бабушка Дж. А. Кохона – Кагановы, евреи из украинского Екатеринославля, эмигрировали в Канаду в начале века, как раз в то время, когда мой дед Александр направлялся из Бийска на учебу. В 1937 году и у Гдалея Каганова (Кохона), и у расстрелянного уже к тому времени Александра Бакатина родились внуки – Джордж и Вадим. Родственные души… Прожили они в разных системах, а через 53 года, на закате перестройки, встретились… Теперь мы – друзья и вечные спорщики.
Не буду рассказывать здесь биографию этого человека. Дж. А. Кохон по праву считается одним из самых динамичных, честных, широко мыслящих, веселых и порядочных предпринимателей России. Мало того, оказывается, он широко известен и в Канаде, и в США, в Израиле и так далее.
Слава, известность, заслуженные трудом и неоспоримым талантом, скромностью и иными добродетелями, нисколько его не испортили, поскольку всю жизнь он руководствовался простым правилом: в любых условиях надо быть человеком. Честно говоря, я тоже стараюсь следовать этому правилу, но не всегда удается. Согласитесь, это не так просто. Человек слаб. Опасности и искушения подстерегают его и в условиях, скажем так, дикой, грубой жизни, и в дебрях изысканной цивилизации.
Джорджу удавалось везде: и в Канаде, и в России; и в общении с президентами и с землекопами; и в бане, и в церкви – оставаться самим собой, парадоксально соединяя в себе трудносоединимое. Он обгоняет время. То, что на моей родине объективно будет только в XXI веке, Джордж организовал уже в нынешнем. Это – человек, устремленный в будущее. И в то же время те, кто его знает, поражаются разумному консерватизму, солидности, даже некоторой старомодности и безусловной сентиментальности, более уместной не в XX, а в XIX веке.
Конечно, читатель поймет, что все вышеперечисленные достоинства Дж. А. Кохона несколько преувеличены. Одно абсолютно точно. Человек он – добрый! Это могут подтвердить спортсмены, инвалиды, дети, жертвы землетрясения в Армении, доктора больниц и даже «Метелица», команда лыжниц-красавиц России, побывавшая в Антарктиде. Не говорю уж о президентах и папе римском…
Джордж попытался «покорить» своими биг-маками Москву еще накануне Олимпиады 1980 года. И это ему почти удалось, но, как принято считать, помешал член политбюро товарищ Суслов. Тем не менее 31 января 1990 года, преодолев невероятные трудности, Кохон открыл свой первый ресторан в Москве. Один ресторан – это не дело, это скорее символ. Правда, весомый символ, как некоторые считают, развернувший перестройку к капитализму.
Я же все время жаждал услышать от него серьезную программу развития сети ресторанов. И вот в последние годы дело сдвинулось. В России уже (только еще) 50 ресторанов «Макдоналдс». Это смехотворно мало. Но… все начинается с малого. Кстати, Дж. А. Кохон считает, что российский персонал является лучшим в его системе: по скорости, сноровке, качеству обслуживания и, конечно, по красоте.
К чести Джорджа, он не стал свертывать или замораживать бизнес после августа 1998 года. «Макдоналдс» уже крепко стоит на ногах в России.
Когда в Москве появилась сеть ресторанов «Русское бистро», Джорджа спросили: беспокоит ли его их присутствие? Он ответил, как и подобает спортсмену, что его вдвое беспокоило бы, если бы их не было.
Главный лейтмотив наших споров: отношение к реформаторам. Дж. А. Кохон восторгался всей этой «командой»: от Гайдара до Кириенко. Я старался объяснить ему всю лживость и опасность этого шулерского «карточного» домика. Постепенно, все более и более он подходил к согласию со мной. У нас было очень много споров на эту тему…
Как-то вечером звонит. Заходят они с Сергеем Цибуниным, великолепным синхронным переводчиком, без которого Джордж в России будет просто немым. Выслушиваю очередное восхищение:
– Был у Александра Яковлева на даче. Стоим у окна и смотрим, какой «отель» отгрохал себе его сосед. Оказывается, из новых русских. Когда спросил Александра Николаевича, что он думает о них, тот философски пожал плечами: «Бароны-разбойники. Они просто необходимая часть цикла, некая крайность, через которую надо пройти. Это – часть процесса наших преобразований».
Как всегда, Джордж был восхищен мнением А.Н. Яковлева. У меня было другое мнение.
– Это просто хорошая мина при плохой игре, – сказал я. – Вспомни, что говорил Ельцин три года назад: «Нам не нужны миллионеры, нам нужны миллионы собственников». Где эти миллионы? Миллионы нищих?! Да, пожалуйста! И тысячи миллионеров. Откуда они появились? Кто их планировал? Откуда у них эти миллионы и миллиарды? Ведь всего два-три года назад у нас не было иной собственности, кроме государственной. За эти годы мы ни на каплю не нарастили ни производство, ни собственность. Просто под руководством, с согласия и при участии «так называемых», как говаривал Горбачев, демократов растащили и разворовали наиболее лакомые куски. Вспомни, сколько лет ты шел до своего первого миллиона?
– Восемь лет. Я занял десять тысяч, арендовал ресторан и начал вкалывать. Первое время приходилось иногда самому не чураться никакой работы, помогать при наплыве посетителей…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.