Андрей Белый и Кристиан Моргенштерн

Андрей Белый и Кристиан Моргенштерн

В творчестве Андрея Белого и одного из замечательных немецких поэтов начала XX в. Кристиана Моргенштерна (1871–1914) обнаруживается немало общих черт. Гротескные, абсурдно-фантастические стихотворения Моргенштерна, воссоздающие смещенную картину мира, перекликаются, в частности, с «симфониями» Андрея Белого, с их причудливой образностью, иронически демонстрирующей иллюзорность и нелепость бытия. В стихотворениях Моргенштерна присутствует пародийное начало, составляющее отличительную черту художественного метода Белого. Творческие устремления обоих писателей во многом предвосхищали поэтику экспрессионизма; у обоих отчетливо сказывались и религиозно-мистические устремления. Сходство это уже было подмечено: «В России Моргенштерна высоко ставил Андрей Белый, в стиле которого имелись черты, близкие виртуозной игре словами у Моргенштерна»[491]. Во многом роднит писателей напряженный духовный поиск и направление идейных исканий: оба испытали сильное воздействие философии Шопенгауэра, драматургии Ибсена, философско-поэтического творчества Ницше. Наконец, судьбы Моргенштерна и Андрея Белого пересеклись непосредственно, когда в 1910-е гг. писатели оказались приверженцами одной религиозно-философской доктрины — антропософии Рудольфа Штейнера.

Имя Моргенштерна стало известно русским символистам в начале 1900-х гг. Наиболее раннее известное нам упоминание — в письме из Берлина М. Я. Шика (переводчика, автора корреспонденций о немецком искусстве в журнале «Весы») к В. Я. Брюсову от 21 сентября 1903 г.: «В Берлине начинает выходить новый, роскошный журнал „Das Theater“, посвященный исключительно театральному искусству. Редактор: Christian Morgenstem, стихи которого Вам так понравились»[492]. Примечательно в этом свидетельстве, что Брюсов сумел оценить дарование Моргенштерна еще до выхода его знаменитого стихотворного сборника «Песни висельника» («Galgenlieder», 1905). И в дальнейшем «Весы», выходившие фактически под редакцией Брюсова и при ближайшем участии Андрея Белого, уделяли внимание творчеству Моргенштерна в обзорах новинок немецкой литературы. В 1907 г. «Весы» перепечатали из журнала «Das litterarische Echo» отклик на сборник стихотворений Моргенштерна «Меланхолия» («Melancholie», 1906): «Моргенштерн — спокойный, сдержанный поэт, камерный виртуоз. Его стихи, быть может, немного хрупкие, не бьют ключом, не льются стремительно. Им недостает поэтической простоты. Они создаются заботливыми и искусными руками. Это — кристаллы музыки, прозрачные, многогранные, которые чисто преломляют краски неба»[493]. В том же году в «Весах» появилась статья Александра Элиасберга о творчестве Моргенштерна[494], в которой дана общая характеристика сборников «Песни висельника» и «Пальмштрём», приведено несколько стихотворений Моргенштерна и высказано убеждение в том, что их автор — «значительный поэт, с очень своеобразным и оригинальным дарованием». Статья, безусловно, способствовала знакомству с Моргенштерном в русском символистском кругу. Своей оценке творчества Моргенштерна Элиасберг остался верен и в характеристике его позднейших стихотворных сборников: «Про „Einkehr“ можно сказать, что эта книга не содержит ни одного посредственного стихотворения. <…> Отличительная черта стихов Моргенштерна — это крайняя сжатость при максимальном внутреннем содержании. Самые сложные настроения, самые непривычные и поражающие образы и переживания умещаются им часто в одном или двух четверостишиях. Богатство же образов и настроений у него феноменальное»[495]. Все эти характеристики могли привлечь внимание Андрея Белого к поэзии Моргенштерна задолго до приобщения к антропософскому движению, могли быть ему известны и первые русские переводы стихов Моргенштерна[496].

Антропософское учение доктора Рудольфа Штейнера, поначалу развивавшееся в рамках деятельности Теософского общества, претендовало на создание особой «духовной науки», на обоснование универсальной системы мировидения и самопознания путем соединения религиозно-мистических и оккультных учений с классическим философским идеализмом и результатами изысканий новейших естественных наук. Штейнер подчеркивал, что проповедуемый им путь духовного совершенствования человека, в отличие от теософии, обязанной своим возникновением более всего древнеиндийской философской культуре, представляет собой главным образом интерпретацию и развитие христианских идей, и это обстоятельство (равно как и особый, «гипнотический» эффект, производимый его лекциями) могло служить, вероятно, одной из веских причин живого интереса к его учению со стороны многих выдающихся людей. Для Андрея Белого, во всяком случае, «в последнем счете: все в докторе сводится к теме Христа; дары, им развитые в себе, с бесконечным благоговением поднимались к теме Христа»[497].

Приобщение к антропософии проходило у Моргенштерна и Андрея Белого сходным путем. В 1909 г. Моргенштерн посетил в Берлине лекцию Штейнера и после этого следовал за ним в его лекционных поездках; в том же году он стал сподвижником Штейнера. Сам Моргенштерн писал в «Автобиографической заметке» об обретении им наконец «пути теософско-антропософского познания», на который привел его доктор Штейнер — в представлении Моргенштерна, «великий духовный исследователь», посвятивший себя безраздельно служению истине[498]. «Пленение» Белого состоялось три года спустя. В мае 1912 г. Белый встретился с Штейнером в Кёльне: «Мы слышали 3 лекции Штейнера и даже познакомились с ним. Прекраснее и сильней этого человека я не видал никого»[499]. Последующее знакомство с доктриной Штейнера и слушание его курсов сделало Андрея Белого ревностным учеником на пути антропософского «посвящения», вызвало чувство обретения подлинных жизненных ценностей.

Белый познакомился с Моргенштерном в Лейпциге на курсе лекций Штейнера «Христос и духовные миры», проходившем с 27 декабря 1913 г. до начала января 1914 г. 31 декабря, сообщает Белый в автобиографических записках, «после лекции М. Я.[500] прочла стихотворения Моргенштерна, которые меня поразили; Моргенштерн, уже больной, сидел в задних рядах; д<окто>р сошел с кафедры, через весь зал прошел к Моргенштерну и расцеловал его. Мне почему-то показалось, что Моргенштерн и я в чем-то связаны друг с другом и с судьбами духовного движения, ведущего к тайнам 11-го Пришествия. Через день или два нас представили друг другу: Моргенштерн посмотрел на меня своими невыразимыми глазами, улыбнулся и сказал: „Я так рад“. Говорить ему уже было трудно: он — задыхался»[501]. В мемуарах Андрей Белый рассказывает о своих переживаниях при этой встрече гораздо подробнее: «…помню высокую радость: лично познакомиться с Моргенштерном (не помню, кто познакомил); он мне просиял улыбкой, но показывая на горло (говорить уже не мог); лишь срывалось хриплое: „Я рад… рад… а говорить не могу“. <…> И я чувствовал, — не было завес: и два внутренних мира вперялись друг в друга почти без внешних покровов (в этом я уверен доселе); не знаю, что во мне увидел Моргенштерн; то же, что метнулось на меня от него, уподоблялось жаркому световому ветру, накрывшему, как плащом, и на мгновение введшему душу, как в кущу („Устроим — кущу!“ — хотелось воскликнуть мне); повеяло от него тою силою, перед которою сила обычного „оккультиста“ — ничто. Сила Христова Импульса, как ветер, прошла сквозь меня, мои „мозги и составы“. И когда позднее доктор заговорил об этой именно силе в Моргенштерне, ставшем нам всем „невидимым помощником“ после смерти, не удивился я, помня о той минуте, когда я стоял перед ним, держал его руку в своей и глядел не в глаза, а в бездну неба»[502].

Хотя тяжело больной Моргенштерн и не оставил непосредственных свидетельств об этом эпизоде, имеются основания судить, что знакомство с русским писателем не прошло для него незамеченным[503]. Встреча с Андреем Белым нашла отражение в документальной биографии Моргенштерна и проиллюстрирована переводом отрывка из стихотворения Белого, посвященного Моргенштерну. Ее автор — Михаэль Бауэр, друг Моргенштерна, хорошо знавший также и Андрея Белого, который относился к нему с благоговением[504]; после смерти Бауэра биографию закончила вдова поэта Маргарета Моргенштерн[505]. Описание эпизода в книге Бауэра перекликается с его интерпретацией Андреем Белым: «В Лейпциге состоялась его короткая трогательная встреча с гениальным молодым русским поэтом Андреем Белым (Борисом Бугаевым): они молча обменялись крепким рукопожатием. В глазах обоих светилось внутреннее душевное тепло человеческого братства; и все же они не обменялись ни словом. У одного не было силы сделать слышимым свой голос; другому, младшему, восприимчивая душа которого насилу преодолевала охватившее ее глубокое умиление, от волнения не хватало немецких слов. И тем не менее это была одна из выразительнейших встреч двух людей»[506].

Знакомству не суждено было продолжиться. По окончании лейпцигского курса Штейнера Моргенштерн, смертельно больной, уехал в санаторий и вскоре, 31 марта 1914 г., скончался. 4 апреля в Базеле состоялась кремация, позднее урна с прахом Моргенштерна была установлена в Гётеануме — антропософском «храме-театре» в Дорнахе (близ Базеля), в строительстве которого в 1914–1916 гг. участвовал и Андрей Белый. «Не может быть более прекрасной смерти», — сказал о кончине Моргенштерна Штейнер, убежденный в том, что судьба покойного поэта воистину «подтверждает победу духа над телесным началом (?ber alle Leiblichkeit)»[507]. Огромное уважение «учителя» к «ученику», безусловно, способствовало тому, что в Дорнахе установился своего рода культ Морген Штерна и его поэзии, в особенности поздних антропософских стихов («Wir fanden einen Pfad», 1914)[508]. Стихи Моргенштерна вызывали большой интерес и у Андрея Белого, сумевшего уловить все своеобразие его поэтического лица: «…в покойном не было ничего „оккультического“, — „иогического“; Моргенштерн и „ученик пути“, — как-то не совмещалось: вспомните веселые, порой злые гаффы футуристических „песен висельника“; Моргенштерн — парадоксалист, супер-анархист, задолго до Маяковского нечто от „немецкого Маяковского“; и „ученик пути“!»[509].

Однако именно встреча с Моргенштерном — по всем внешним параметрам ограничившаяся процедурой формального знакомства — и последовавшая смерть поэта оказались для Белого одним из знамений очередного духовного рубежа, жизненного перелома, определившегося в дни лейпцигского курса: «они стоят в моих воспоминаниях, как что-то огромное»[510]. Тогда, на одной из лекций Штейнера, Белый, согласно его признаниям, испытал глубочайшее экстатическое переживание — видение Святого Грааля; весь лейпцигский курс для него — «ослепительный вспых света, подобного „фаворскому“ (и морально, и физически: все — утонуло в свете); тут же — странное посещение могилы Ницше, точно ритуал прощания со всем прошлым <…>»[511]. «Прощание с прошлым» на могиле Ницше (3 января 1914 г.) символически обозначило для Андрея Белого переход в новую историческую эпоху огромных социальных потрясений, предвосхитило его мироощущение последующих лет, коренным образом связанное с событиями мировой войны и русской революции; тогда он впервые обостренно почувствовал, что «история — кончилась; кончились ее понятные времена; мы проросли в непонятное; и стоим у грани колоссальнейших, политических и космических переворотов, долженствующих в 30-х годах завершиться Вторым Пришествием, которое уже началось в индивидуальных сознаниях отдельных людей (и в моем сознании) <…>»[512]. «Могилой родного покойника, родиной просветленного Гёте, огромною тайной о Граале, и встречею с Моргенштерном — вот чем блеснул Лейпциг» — таковы, утверждает Белый, события этапного, прообразовательного значения в его внутреннем мире[513].

В этом контексте встреча с Моргенштерном преодолевала в сознании Андрея Белого свое конкретное содержание и приобретала провиденциальный смысл; знакомство с умирающим поэтом воспринималось как посвятительный ритуал, как символ духовных свершений и грядущих перемен, а образ Моргенштерна — при всем понимании сходства его судьбы с собственной — как пример жизненного служения. Символически истолковывается смерть поэта и само его имя (Morgenstem — утренняя звезда)[514]. В философско-автобиографических этюдах «На перевале» Белый пишет о строительстве Гетеанума («Иоаннова здания»): «…здесь мне утренний свет Моргенштерна звездой путеводною вел через курсы духовной науки: к Иоаннову зданию — к двум куполам, бирюзеющим ныне»; «Здесь покоится прах величайшего из современных поэтов, угасшего рано; стоит над начатками новой культуры звездой, Христиан Моргенштерн <…> Память явственно мне сохранила лучистые взоры огромных, лазуревых глаз, неземную улыбку, сквозную и тонкую руку, протянутую как… помощь в грядущее»[515]. По всей вероятности, имя поэта определило и заглавие книги Андрея Белого «Звезда», объединившей его стихи антропософского периода (1914–1918): одно из двух стихотворений Белого, написанных в Москве в 1918 г. и посвященных Моргенштерну, открывает книгу, другое — заключает ее: манифестируется кольцевая композиция с именем-символом поэта в ее основе.

Образ Моргенштерна связывается в сознании Белого и с воспринятой им от Вл. Соловьева темой Востока и Запада — сферой его постоянных напряженных исканий; примирение этих начал Белый усматривает опять же в антропософии: «Штейнер, блистающий Моргенштерн, Экхарт Б***[516] мне вернули Владимира Соловьева; соединение Востока и Запада совершилось под Куполом Здания!»[517] Благотворное слияние определяющих для Белого жизненных и философских начал становится темой стихотворения «Христиану Моргенштерну. Автору „Wirfanden einen Pfad“», завершающего сборник «Звезда»; это объединение символически обозначилось встречей двух поэтов — «двойников»:

От Ницше — Ты, от Соловьева — Я:

Мы в Штейнере перекрестились оба…

……………………………………………………………………

Антропософия, Владимир Соловьев

И Фридрих Ницше связаны: отныне!..[518]

В открывающем же «Звезду» стихотворении «Христиану Моргенштерну. Старшему брату в Антропософии» образ умершего поэта осмысляется именно как «помощь в грядущее» и один из «пред-замыслов к будущему»[519] — наступающему всеобщему кризису и катастрофическим переменам в дни мировой войны:

Ты надо мной — немым поэтом

Голубизною глаз блеснул,

И засмеявшись ясным светом,

Сквозную руку протянул.

В воспоминанье и доныне

Стоишь святыней красоты —

Ты в роковой моей године:

У роковой своей черты.

Тебя, восставшего из света,

Зовет в печали ледяной —

Перекипевшая планета,

Перегремевшая войной;

Как и тогда, во мне воскресни,

Воспламенясь, ко мне склони

Свои просвеченные песни

В грозой отмеченные дни[520].

Таким образом, мимолетная встреча с немецким поэтом приобрела для Андрея Белого значение этапного жизненного события и оказалась неразрывно связанной с магистральными для него идейными исканиями, в том числе и с переживаниями «грозой отмеченных дней» — кризисной революционной эпохи, наступление которой он вдохновенно приветствовал.