Мантра 6 Туристы смотрят, путешественники ищут

Мантра 6

Туристы смотрят, путешественники ищут

Не могу точно объяснить, зачем я это сделал, но, осознанно или нет, я просто решил, что сделать это надо. Мне было 23 года, и я написал завещание.

Коллекцию музыки я оставлял сестре, журналы – брату, а все заработанные деньги – Cambodian Children’s Fund. Вечером перед вылетом, после ужина, я напечатал документ и попросил маму подписать его в качестве свидетеля.

Мама взяла ручку, чтобы подписать завещание, и вдруг схватилась за кухонную стойку, по ее щекам потекли слезы.

– Ты что, правда заставишь меня это сделать? – умоляюще спросила она.

Я кивнул. Мне предстояло несколько месяцев в одиночку провести в отдаленных уголках планеты, и я хотел, чтобы в случае чего мое имущество гарантированно попало правильным людям. Конечно, ничего особенно ценного у меня не было, но лично для меня это были важные вещи. Иногда надо оставить все позади, чтобы понять их истинную ценность.

За ужином папа спросил, по какому маршруту я поеду. Я не смог удержаться от смеха. Тогда он сказал:

– Слушай, я не вмешиваюсь. Я просто хочу знать, где ты собираешься быть в первые тринадцать дней. Можешь не рассказывать, где станешь останавливаться, но скажи хотя бы названия городов.

– Папа, я представления не имею, где остановлюсь в первую ночь, – откуда мне знать, где я буду в следующие двенадцать?

Я рассказал ему о Семук-Чампее, куда в прошлом году ездил Джарет, мой сосед по каюте в «Морском семестре». Там были изумрудно-зеленые озера и пещера, по которой можно было плыть целые километры, освещая себе путь свечой.

– Сначала я отправлюсь на поиски Семук-Чампея – это где-то к северу от столицы Гватемалы, – а оттуда начну исследовать Центральную и Южную Америку. Больше у меня пока нет никаких планов.

– А Мэтт не против?

Мэтт, мой друг детства, собирался первые два месяца путешествовать вместе со мной, но выяснилось, что он присоединится на неделю-другую только через месяц.

– Честно говоря, он только что мне написал. У него вчера что-то случилось, поэтому не знаю, сможет ли он завтра полететь.

– Ты что, издеваешься?

– Нет, конечно. Меня это тоже не радует. Но могу точно сказать, что в следующие несколько дней я должен попасть в Семук-Чампей. Говорят, потрясающее место.

– Покажи мне его в путеводителе.

– Я же сказал, что еду без путеводителя.

Папино терпение лопнуло.

– Что это вообще такое? Как можно не брать путеводитель?! – закричал он. – Ты специально меня выводишь из себя?

Я глубоко вздохнул и нервно поджал пальцы на ногах.

– Я больше так не путешествую – стану полагаться на советы других путешественников и местных, которых встречу по дороге. План сложится в процессе. – Эти слова прозвучали со всей наивной уверенностью, на которую только способен человек в 23 года.

Папа посмотрел на меня, рассерженно прикусил губу, чтобы сдержать гнев, и с недоверием покачал головой.

– Только постарайся не рисковать, – сказал он. – И не забывай о папиных правилах.

* * *

Когда я летел из Нью-Йорка в Гватемалу, у меня перед глазами стояла картина: мама, подписывающая мое завещание. Я очень остро почувствовал, что человек смертен. Не то чтобы я считал, что самолет разобьется или что мое путешествие окончится трагически. Просто я впервые отправился в путь совсем один. «Морской семестр» и последующие путешествия открыли мне глаза, но я всегда ездил в небольшой компании. Теперь я был сам себе хозяин.

Прилетев, я сразу поймал автобус и поехал смотреть на изумрудные воды Семук-Чампея. Они оказались даже прекраснее, чем я ожидал. Величественные храмы майя в Тикале на севере страны – тоже.

Потом я отправился в городок Рио-Дульсе на берегу реки. Когда во Флоресе я покупал билет на автобус, ко мне пристала группа подростков с татуировками и в белых майках – они потребовали денег. Я прикинулся, что не говорю по-испански.

– Но абло эспаньоль, – заявил я с самым сильным американским акцентом, на который был способен, не подавая виду, что понял каждое их слово. Они переглянулись и начали хихикать, а в автобусе расселись вокруг меня.

Потом они начали обсуждать, как поделить мои вещи:

– Я хочу часы.

– А мне его паспорт.

– Бумажник – мне.

Следующие семь часов я ни разу не встал с места. Когда солнце зашло и в автобусе стало темно, я осторожно вынул ноги из ботинок и засунул туда бумажник и паспорт, чтобы, когда я встану, их не было видно. Когда мы наконец добрались до Рио-Дульсе, я посмотрел на этих парней. Они крепко спали. Я тихо выскользнул из автобуса под проливной дождь и с облегчением глубоко вздохнул. Было около часа ночи, и надо было искать ночлег.

В поисках крова я прошел несколько темных переулков. Паспорт и деньги по-прежнему были глубоко в ботинках. Тут мне повстречался человек, который предложил отвезти меня на такси в хостел в восьми километрах отсюда. Он показал рукой на красивую машину, которая, как я понял, и была тем самым такси, и мы сошлись на хорошей цене. И вдруг он повел меня к старой развалюхе с битыми стеклами, припаркованной на пустой стороне улицы. Что-то подсказало мне, что не стоит ехать в темноту с этим незнакомцем. Я быстро начал уходить, и в ту же секунду услышал его крик. Он подбежал к машине, открыл бардачок со стороны водителя. В руке появился пистолет.

Я бросился бежать. Сверху лились струи дождя, сердце колотилось как бешеное. В полусотне метров я увидел гостиницу с железными воротами и забарабанил, чтобы охранник меня впустил. Обернувшись, я увидел, что человек с пистолетом уже метрах в десяти. Но в это мгновение раздался сигнал, я вбежал внутрь, заказал номер (хотя парень за стойкой запросил двойную цену за поздний час) и всю ночь раз за разом прокручивал в голове все произошедшее. По стенам ползали пауки, и я впервые начал сомневаться, стоило ли вообще уезжать из дома.

Никогда я не был так физически и эмоционально далек от всего, что давало мне счастье. Я чувствовал себя ужасно одиноко. Однако я знал: если пережить эту ночь, все пойдет на лад. Говорят, ночью темнее всего, когда звезды самые яркие. Эта ночь в Рио-Дульсе казалась ужасно темной, но когда твоя вера подвергается испытанию, остается просто верить, что впереди свет, и упорно идти вперед.

Через несколько дней я добрался до озера Атитлан и решил почти месяц провести в Лас-Пирамидесе, центре духовности и медитации. Каждое утро мы, двадцать путешественников, вставали в половине седьмого, чтобы посмотреть рассвет над тремя вулканами, потом в течение дня занимались йогой и медитацией, а также изучали мистические учения. Каждый из нас жил в собственной маленькой деревянной хижине с пирамидальной крышей (отсюда название Лас-Пирамидес), а завтрак, обед и ужин мы каждый день готовили сообща. У меня никогда не было такой простой здоровой жизни. Дни плыли медленно, и передо мной открывалась спокойная ясность. Задание на последнюю неделю странно меня взволновало: пять дней абсолютной тишины. Чати, основатель центра, учил нас, что в мире существуют духовные наставники, и я очень ждал этих дней, чтобы поразмышлять, кто был наставниками в моей жизни.

Мэтт наконец приехал, и, готовясь ко дням покоя, мы направились в местечко Лас-Кристалинас на берегу озера, чтобы наверстать упущенное и отдохнуть. Мы ехали на пикапе с местными семьями, солнце грело нам плечи. Поплавав в кристально чистой воде, Мэтт отошел за мороженым. Я остался один и начал писать в дневник в кожаной обложке. Мои мысли прервал невысокий гватемалец, которому было за сорок.

– Привет, как дела? – спросил он на ломаном английском. – Меня зовут Хоэль Пуак. А тебя как?

Он выговаривал слова медленно, как будто очень долго репетировал.

Раньше я попросил бы оставить меня в покое, но недавно решил следовать мантре «Туристы смотрят, путешественники ищут». Я был путешественником и хотел приобрести опыт, а не смотреть церкви и музеи. Я хотел видеть страны глазами местных, и меня что-то привлекло в скромности, сквозившей в голосе этого мужчины. Я ответил, что меня зовут Адам, и спросил, что привело его в этот день на берег озера. Оказалось, он пришел отпраздновать крещение внука. Через десять минут стандартной беседы Хоэль объяснил, зачем он ко мне подошел.

– Я учитель. Я учусь английскому, но произношение у меня не очень. Пожалуйста, помогите мне выучиться английскому, тогда я смогу учить своих детей. Я хотел бы пригласить вас к себе в деревню. Можете жить у нас с женой сколько захотите.

– И далеко вы живете? – полушутя поинтересовался я.

– Два часа езды, в горах. Деревня называется Палестина. Я вам оставлю номер мобильного, позвоните мне, когда захотите приехать. – Хоэль был непробиваемо серьезен.

Меня совершенно сбило с толку неожиданное предложение, но надо было узнать побольше: нужно ведь сообщить родным, куда я направляюсь.

– Скажите мне улицу и номер дома на случай, если я решу к вам приехать.

– У нас улицы без названий, номеров тоже нет. Просто спросите Хоэля из Палестины. Деревня совсем маленькая, меня там все знают.

Хоэль протянул мне маленькую жесткую руку, и я понял, что этот человек, чтобы прокормить семью, обрабатывает землю. Мы пожали руки, он уверенно кивнул и оставил меня думать над своим предложением.

Через минуту подошел сияющий Мэтт.

– Извини, что так долго. Не мог найти, где тут продают мороженое. Я что-то пропустил?

Той ночью я не мог уснуть. Я думал о том, что, может быть, Хоэль появился в моей жизни не просто так, и пришел к выводу, что этот человек как минимум может стать для меня своего рода наставником.

Если я появлюсь у него дома, мой приезд может изменить будущее его детей и внуков. Он видел во мне окно в большой мир: если его семья немного подучится языку, перед ними откроются более широкие перспективы, и, может быть, они смогут выбраться из крохотной деревеньки.

Хоэль напомнил мне об умершем дедушке Апу, заложившем фундамент всей моей семьи. Апу нашел в себе силы, чтобы пережить холокост, веру, чтобы найти мою бабушку, и мужество, чтобы покинуть родную страну и увезти семью в США, дав близким шанс на лучшую жизнь. В детстве, пока он был жив, я искал у него совета, а в молитвах обращался к нему и после его смерти – часто просил послать мне знак или вестника. И если был шанс, что Хоэль – именно такой вестник, надо было принять его предложение.

Годами я боролся с сильным чувством вины. Родившись, я как будто вытащил счастливый билет в лотерее жизни: у меня были любящая семья, крепкое здоровье, отличное образование. Но чем я что-то из этого заслужил? Почему мне при рождении были даны все эти блага, а столь многие появились на свет, чтобы страдать? Почему я родился в цветущем городе, а другие – в деревнях без электричества и водопровода, в терзаемых войнами странах? Мне не хотелось себе в этом признаваться, но я ощущал какой-то долг перед менее удачливыми людьми. Мне казалось, что я не сделал ничего, чтобы заработать счастливую судьбу, которой наслаждался.

При этом просьба Хоэля и его мечта дать образование своим детям, внукам и правнукам, обеспечить им лучшую долю напомнила мне, что мое собственное везение – результат долгих, напряженных, а часто и трагических лет. Я – плод мечты дедушки Апу. Все мои предки жертвовали собой ради того, чтобы я мог прожить жизнь, которой у них самих никогда не было. И взамен они не хотели от меня ничего, кроме понимания, для чего были все эти труды. Они мечтали, чтобы я передал дары, которые получил, дальше. Благодаря Хоэлю у меня появилась возможность выразить им свою признательность.

Мне подумалось, что, если внук Хоэля вырастет и будет чувствовать себя виноватым за принесенные ради него жертвы, для Хоэля, старавшегося с такими чистыми помыслами, это будет пощечиной. Мои собственные чувства вины и долга принижали тяжкий труд и устремления людей, живших до меня. Эта мысль была для меня серьезным психологическим сдвигом. Вместо обязательства я почувствовал желание отдать дань своим предшественникам. Я получил возможность почтить память дедушки Апу, подарив шанс другим.

Через шесть дней я вместе с местными гватемальскими семьями ехал в микроавтобусе в деревню Хоэля, подскакивая на ухабах грунтовой дороги. Двое фермеров улыбались мне, обнажая серебряные коронки. Слева от меня на коленях у матери плакал ребенок, справа крепко сжимал мачете старик. Друзья в Лас-Пирамидесе решили, что я спятил: если отправиться в одиночку в горы, оттуда можно и не вернуться. Но я доверял Хоэлю и знал, что мне нужно.

Как он и предупреждал, в Палестине не оказалось ни табличек с названиями улиц, ни номеров. Я спросил женщину, где живет Хоэль Пуак. Она махнула рукой вдоль длинной проселочной дороги.

– Тодо деречо, – сказала она. То есть прямо, никуда не сворачивая. Сосед показал мне дом Хоэля. Когда я вошел, меня познакомили с собаками и курами. По соседству, в доме, состоящем из одной комнаты, жил его отец. Старик был уже сгорбленным, но тем не менее крепко сжал мою руку сильными, похожими на когти пальцами и повел меня – первого американца в своей жизни – в дом, чтобы показать свое сокровище, реликвию. Он осторожно протер пыль с фотокарточки в рамке: черно-белая панорама Нью-Йорка с высоты птичьего полета. Ему ее подарил друг. Башни-близнецы рухнули шесть лет назад, но на снимке они, как и прежде, высились над городом.

Хоэль провел меня по дому: сломанный туалет, маленький холодильник. Потом он показал мне, где я буду спать. Кровать стояла у стены в совсем небольшой комнатке. Они с женой Аурелией спали на двуспальной кровати в той же комнате, но с другой стороны.

– Надо начинать, – отрывисто сказал Хоэль и поставил передо мной столик из красной пластмассы, на котором лежали Библия на английском языке и испанско-английский словарь и возвышался большой магнитофон. Потом он начал подробно рассказывать о том, что человеку нужна духовность. Он говорил о проблемах, стоящих перед Гватемалой, и об опасностях, подстерегающих в столице. Хоэль показал шрам на животе: его недавно пырнули ножом бродяги на рынке неподалеку. По его словам, это произошло у всех на глазах, но никто не стал вмешиваться.

Чтобы научить семью английскому, Хоэлю нужно было освоить правильное произношение, и он выбрал текст, который знал лучше всего: Библию. Мы начали с самого начала Книги притчей Соломоновых. Он попросил начитывать текст на старомодный магнитофон, чтобы потом по вечерам слушать запись моего голоса, вновь и вновь повторяя слова по-английски.

Три дня я, скрестив ноги, сидел на пыльном полу нашей общей спальни и читал в микрофон столько, сколько мог. Было очень тесно, в комнате царил полумрак, но детали были очень яркими: бирюзовые с желтым стены, украшенные изображениями мультгероев, вырезки из старых календарей, журнальные фотографии отдаленных мест. Каждый день после обеда мы с Хоэлем проверяли, чтобы кассеты проигрывались. Слушая свой голос на потрескивающем старом магнитофоне, я не мог сдержать улыбку. Ирония судьбы: еврей в Палестине читает вслух христианскую Библию.

У Хоэля был маленький телевизор, и вечерами мы смотрели фильмы. Был март, но однажды почему-то показали рождественскую комедию «Эльф». Кино было ужасно смешное и по-испански, но Хоэль не забывал об английских субтитрах. После фильма он слушал сделанные за день записи. Наушники были ему велики, и я слышал, как он шепотом повторяет каждое слово, которое моим голосом звучит у него в ушах. У меня по спине бежали мурашки. Однажды, заметив, что я улыбаюсь, Хоэль улыбнулся в ответ и сказал:

– Мне не нужны подачки. Я хочу научиться сам, чтобы, когда ты уедешь, научить своих детей и других жителей деревни.

У меня всегда было смутное представление, что благотворительность – это когда что-то даешь бедным. В западной культуре принято считать, что те, у кого много денег и ресурсов, должны делиться своим достатком с теми, кому досталось меньше. Я воспринимал благотворительность как простую сделку, улицу с односторонним движением.

Хоэль показал, что мои суждения о сути благотворительности ошибочны. Если просто дать что-то бедняку, мы окажем ему медвежью услугу, создадим жестокий круг зависимости. Через три дня, проведенных с Хоэлем в далеком селении, я был уверен, что теперь у него есть инструменты для самообразования. Слушая каждый вечер свой магнитофон, он научится говорить на новом языке. Что еще важнее, он сможет долгие годы делиться своими умениями с семьей, не нуждаясь в посторонней помощи.

Полученный урок зажег во мне искру любопытства. Следующие три месяца я свободно путешествовал, ездил на ночных автобусах по Перу, Боливии, Эквадору, Колумбии, Аргентине, Чили и еще нескольким странам. Даря детям карандаши, я получал право спрашивать их родителей, чего они хотят больше всего в мире. Я ожидал услышать: «меньше коррупции во власти», «новые дороги», «работу получше», но почти всегда сталкивался с одним и тем же ответом: «образование для моего ребенка». Это была все та же мечта, которую упрямо преследовал Хоэль, и та, к которой до этого шел мой дедушка Апу.

На вершинах изобилия и в глубочайших безднах нищеты у родителей было одно стремление: подарить детям лучшее будущее. Желание посвятить собственное благополучие благу детей – как связующая нить. Я своими глазами видел его у отцов и матерей в совершенно разных культурах. И тем не менее шансы были очень неравные.

Все четыре месяца, проведенные в Центральной и Южной Америке, я часто думал о Хоэле. По ночам я ворочался, пытаясь заснуть, и представлял, как он сидит в постели, слушая свои пленки. Он показал мне суть лидерства – идти вперед в неведомое, чтобы за тобой могли последовать другие. Он научил меня подходить к каждому человеку на моем пути с уважением, которого тот заслуживает, и раз и навсегда доказал, что Уилл Феррелл[15] смешной на всех языках.

Утром перед расставанием я пообещал Хоэлю и его отцу, что когда-нибудь вернусь. Может быть, в будущем я начну какое-нибудь дело, чтобы поддержать их регион Гватемалы? Я сказал, что в конце моего путешествия по Латинской Америке меня ждет Нью-Йорк. Рюкзаки и автобусы сменятся небоскребами и метрополитеном.

На улицах города, который никогда не спит, появится еще один лунатик.