1944 год ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1944 г
1944 год
ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1944 г
Аннотация: 1-ый Белорусский фронт. Беседа у генерала Телегина с Рокоссовским. Встреча с генералом Орлом, генералом Казаковым. На 1-ый Украинский фронт. Киев, Житомир. Рассказ Николая Стора (радио) о 22 июне 1941 г. — приезд и выступление по радио Молотова. У секретаря ЦК Белоруссии Горбунова, его рассказ о сценарии Довженко «Украина в огне» и реакции Сталина, рассказ о начале войны в Белостоке. Фронтовая жизнь, встречи. Поездка в Мозырь, Овруч. Долгая стоянка в Ельске, опять в дорогу, Овруч. Рассказы полковника Прокофьева (быв. воен. комендант Молотовского р-на Москвы). Возвращение в Москву, подробности гибели Калашникова. Встреча с врачом Неговским у него дома. У генерала Тарасова. Открытие 2-го фронта. Гибель в Полтаве Лидова, Кузнецова и Струнникова. Полет с генералом Шимановым в Люблин к маршалу Новикову, жизнь у него, разговоры, обратно в Москву. Дома у Яковлева. Освобождение Бухареста и срочный вылет туда. В Бухаресте. Возвращение в Москву.
Тетрадь № 25–01.02.44–18.09.44 г.
1-й Белорусский фронт.
1 февраля 1944 г.
с. Мильча (под Гомелем)
Вот и снова на войне. Выехал из Москвы вместе с Хватом 26 января. Сколько раз мы в мирное время мечтали поехать вместе на какое-нибудь длительное дело, и вот сейчас, наконец, осуществилось. Ныне Хват, после долгих мытарств (работник ГУСМП, репортер ТАСС, военкор на Юж. фронте, «эмигрант» в Ташкенте, работник оперотдела в воздушной армии Громова) военный корр. «Труда».
По дороге решили заехать в гостиницу к Рачику Григоряну — редактору Армянского «Коммуниста», вызванного в Москву для переговоров в связи с наметкой преобразовать его в нашего корреспондента. Григоряна я знаю еще по моей поездке в Армению в 1940 г. и очень люблю его. Честный, добрый, прямой товарищ. Заехали. Нашли его у народного артиста СССР Вагарша Богдановича Вагаршяна, которого я тоже знал по Армении. Обрадовались. Выпили. Поговорили. Уехали. На дорогу Рачик дал нам литр виноградной водки, о которой мы с признательностью вспоминаем до сих пор. Выехали в 16:10.
Дорога была скользкая, как стекло. Тепло. Шпарили при свете фар. За Медынью неожиданно развернулись на 180о и вмазали в канаву. Попробовали вытащить — силенок мало. Ночь, машин почти нет, становится прохладно. Все-таки январь! Ждем встречных и поперечных машин. Одна прошла — нет троса. Другая — не остановилась. Третья — мимо. Когда решили, что придется ночевать, подошла машина с красноармейцами. Подняли на руках. Поехали.
Ночевали в Юхнове, в санчасти ДКУ, т. к. комната для офицеров была занята. Утром поели в питательном пункте. Очень удобные эти учреждения появились сейчас на дорогах, раньше их не было.
По этой дороге я ехал, возвращаясь из Киева в Москву, 10–12 декабря прошлого года. Дорога известна под старым именем Варшавского шоссе. Разительная разница! От Рославля и, особенно, от Пропойска до Довска дорога была в ужасном состоянии: полотно еще приличное, но все мосты взорваны и объезд на объезде. Сейчас и полотно отремонтировано и мосты построены заново. На всех дороге только один объезд, да и то мост уже готов. А ведь Пропойск был взят 25 ноября, а Довск лишь в начале декабря.
Сначала я хотел ночевать в Довске, но мне отсоветовали, т. к. он находится под артиллерийским обстрелом, и ночевали в Рославле. 28 января часиков в 16 прибыли на место. Встречали нас радушно, а меня — так просто, как уезжавшего в командировку. Газетного народа здесь порядочно: от нас Леша Коробов, от «Известий» майор Паша Трояновский, майор Шванков. И сегодня приехал фотограф Кнорринг, от ТАССа — кап. Денисов, кап. Баранников, Шилкин, майор Евг. Ратнер и фотограф Копыт, от «КП» — капитан Карл Непомнящий (который был со мной под Киевом) и фотограф Капустянский, от Информбюро кап. Пономарев и еще кто-то (кажется Попейко), от радио — кап. Николай Стор, от «Иллюстрированной газеты»- ст. лейт. Виктор Кинеловский.
Ух! Кажется, всё. Есть еще люди, приватно упражняющиеся в газете, скажем, кинооператор Римка Кармен («Известия»), поэт майор Женя Долматовский («КП»).
В первый же вечер Долматовский затащил к себе, заставил рассказывать московские новости. Я ему сказало том, что 3 февраля будет пленум Союза Писателей, что ответ. секретарь будет Поликарпов из радиокомитета (а на его месте — Пузин, зав. отделом печати ЦК), а президентом Ник. Тихонов вместо Алексея Толстого. О том, что повесть Зощенко «Перед заходом солнца» признана антихудожественной и пошлой, а невышедший в свет сборник стихов Асеева клеветническим. Он был весьма оживлен этими известиями, ругал писателей и в заключение сообщил две эпиграммы-экспромта. Первый экспромт откликается на мрачную трагедию, происшедшую в Мозыре. Три командира заняли одну комнатку. Ночевали. Двое ночью оказали честь благосклонности двух девиц, а третий писал срочную статью в газету. Экспромт:
Только честный скрип пера
Спас его от триппера.
Второе произведение посвящено Непомнящему, который без устали рассказывает всем о своей московской невесте. Женя написал:
Как о далеком, погибающем
Торпедированном корабле,
Вспомните о Непомнящем,
Тонущем на земле.
И тут же продал это четверостишье за 10 литров бензина Непомнящему. Совсем, как «наемник капитала» в «Золотом теленке» продал рассказ Остапа Бендера о смерти вечного жида представителю европейской свободомыслящей газеты. Как известно, тот передал рассказ в свою редакцию. Так поступил и Непомнящий. Он послал свою покупку своей девушке с там же Долматовским, уехавшим в эту ночь в Москву.
По дороге из Москвы я, шутя, говорил Левке, что где-нибудь около искомого села мы обязательно встретим на дороге машину секретаря Военного Совета фронта майора Владимира Алешина. Сейчас он уже не секретарь, а нач. отдела информации ПУ. Произошло это формально потому, что он женил я на подавальщице столовой Военного Совета. И впрямь — уезжая и приезжая сюда, я всегда встречал его машину. В день приезда я не встретил его, но на следующий день действительно встретил на дороге в машине, и он, как обычно, за рулем.
Сегодня, к слову говоря, у нас с ним (Хватом) был длинный разговор (в который уже раз!!) о литературе. Как и многие, он крайне неудовлетворен оной и ругает наших писателей на все корки. Ругает зло, справедливо и остроумно.
— Многие из них, — говорит он, — написав первую сносную вещь заболевают неизлечимой болезнью — гонорареей и всю последующую жизнь лечат ее переизданиями.
Забавно видеть и наблюдать человека, долго оторванного от войны, хотя и обладающего очень высокой, профессионально-мгновенной хваткой. Левка задает самые наивные вопросы, особенно касающиеся общевойсковых, а не воздушных тем. На здешних корр-ов он произвел впечатление матерого тыловика, т. к. не знал, что такое коничка, планетарка, первичный валик и т. д.
Гигантское впечатление на всех произвел прорыв наших войск под Ленинградом. Об этом говорят все — и военные, и крестьяне. Здесь пока тихо. Но сегодня приехал из Речицы Виктор Кинеловский и сказал, что сегодня с 10 до 2 там была слышна яростная артподготовка, примерно на северо-западе, западнее Жлобина к Бобруйску.
— Чья — наша или немца — там не знают.
Хочу записать. Перед отъездом из Москвы у меня была жена командира стратостата «Осоавиахим» — Лидия Борисовна Федосеенко. Он погиб 30 января 1934 года, поднявшись на 22 000 м. Я ожидал, что с поминальной статьей придет пожилая мадам, а пришла очаровательная молодая женщина, в каракулевом манто, раньше она была авиатехником, а сейчас работает бухгалтером в ВВС.
Официальная версия причин гибели гласила: стратостат был рассчитан на 19000 м., они поднялись выше, перерасходовали балласт и грохнулись при спуске. Федосеенко утверждает категорически, что экипаж имел две серии чертежей: на 19000 и на 22000. Строили на 22000, а приемочной комиссии (под председательством Прокофьева) показывали на 19000, дабы не запретили.
Очень любопытно!
2 февраля.
Сегодня вечером пронесся слух, что у нас где-то началось. Где и что неизвестно. Завтра будем знать. Вечером смотались в штаб, но и там ничего не узнали.
Погода окончательно испортилась. Когда мы приехали сюда — везде были ледяные лужи. По выходе на улица сразу сапоги размокали. Потом немного подморозило, а сегодня с утра опять дождь, снеговая слякоть и ледяная каша.
У всех разговоры — о сессии Верховного Совета. Еще в Москве шла тьма разговоров о повестке, все гадали. Тут все обсуждают и гадают — что могло быть в докладе Молотова.
В офицерских кругах ходят две международных анекдота, вызванных, видимо, «слухами из Каира» (Черчилли, Рузвельты, вилками на воде и «что тебе одного мало»). К слову, два неплохих анекдота рассказал Денисов:
1. Девушка просит негра подвести ее на велосипеде в соседний пункт. Садится на перекладину, едет. На полдороге: «Мисс, не могу вести дальше, велосипед дамский.»
2. Два приятеля умирают. Один попадает в рай, другой в ад. Первый просыпается, хочет выпить — опохмелиться: одни кисельные берега и реки молочные. Идет к аду. Видит, сидит на троне приятель, на коленях восхитительная обнаженная дева, в руках кружка и черт льет водку. Зависть!
— Милый, она без дырки, а кружка с дыркой.
3 февраля.
Бомба: окружено 10 немецких дивизий в районе Канева и смыкание войск 1 и 2 украинских фронтов. Почему я не там!!
Хвату в городе в семье одного сапожника рассказали, как у жены одного командира умерла одна дочь и родилась вторая — от немца. Он приехал в освобожденный Гомель и застрелил жену.
— Будут его судить? — спросили Хвата. — Немецких детей всех будут убивать, это ясно. А вот тех женщин, которые жили с немцами, наверное, посадят?
Мокреть, дождь, продолжаются. Сыграли в пульку: Хват, Киселев, Стор и я.
4 февраля.
Новостей нет. Мокреть. Летал вечером немец, стреляли, прожектора, шел низко, ушел.
Два анекдота — отзвук военного положения в Москве.
1. Почему все женщины в Москве носят черное трико? — Есть приказ затемнять все места общественного пользования.
2. По карнизу Моссовета ходит человек. — Петров, что вы там ходите? Я лунатик! — Сумасшедший, почему же вы ходите днем?! — У меня нет ночного пропуска…
И загадка: что такое верх шума? Совокупляться со скелетом на железной крыше.
Экая чушь!! А все смеются и довольны…
6 февраля.
Вчера и сегодня — дни больших визитов.
Вчера:
Будучи в штабе, я позвонил адъютанту Члена Военного Совета генерал-майора Телегина (подполковник Майстренко) и спросил — как бы повидаться с Телегиным.
— Приезжайте сейчас. К нему приедет Кнорринг, фотокорр. «Красной Звезды». Будете вместе. Он Вам не помешает?
Приехал. Следом подъехал Кнорринг и фотограф «Фронтовой иллюстрации» Виктор Кинеловский. Вошли. Телегин принял очень радушно. Ребята сказали, что хотели бы снять его вместе с Рокоссовским. Он созвонился с ним, уговорил его и тут же предложил следовать за ним.
перешли дорогу. Небольшой домки. Крошечная передняя с закутком для адъютанта, и сразу кабинет командующего. Светлая комната — два окна на улицу, два во двор. Маленький письменный стол, к нему примыкает длинный стол заседаний. Между уличных окон — откидная доска, на ней оперативные карты. Около — столик с телефонами. На стене — обзорная карта Европы. У печки большой серый дог «Джульбарс». У стены — жесткий маленький диван. Вот и вся обстановка. Очень просто.
Командующий сидел на диване, ожидая нас. Встал, любезно поздоровался. Высокий, очень стройный, в превосходно сшитом, но простом кителе, с погонами генерала армии. Девять орденов. Ровный пробор недлинных темноватых волос. Идеально брит. Моложавое, очень спокойное, чуть скучающее лицо. Держится, как человек, которому абсолютно нечего делать.
За столом сидел начальник штаба — генерал-полковник Малинин, среднего роста, коренастый, седеющий, с крупными чертами крупного лица. У карты стоял мой старый знакомый — нач. оперативного отдела генерал-майор Бойков невысокий, полный, с очень живыми глазами, но небритый.
Телегин представил нам всех. Бойков улыбнулся:
— Мы знакомы. Вы давно с Украины?
— Вы с Украины? — оживился Рокоссовский. — Какая сейчас там погода?
— Я оттуда уже полтора месяца.
— Наверное, такая же, как здесь, — сказал командующий. — Эх, и погода. Смотрите, — указал он на прикрепленный к окну термометр. — 17 градусов тепла на солнце.
Видно было, что погода сидит в печенках у генерала. Позже, в разговоре со мной, он несколько раз возвращался к этой теме.
— Знаете, когда мы подошли сюда, противника перед нами не было почти до Минска. Мы могли бы идти и идти, но болота не пускали. Решили подождать, пока они замерзнут. А они не замерзают до сих пор! Разве это зима! И сейчас всё на руках — и пушки, и танки, и автомашины, и снаряды.
— Вы сейчас вернулись из поездки, — сказал я. — Дороги развезло?
— Страшно раскисло. Но до штабов доберетесь. У вас какая машина?
— Эмка.
— Доедете, пожалуй. Поезжайте к Батову и Романенко и покажите (статьях — С.Р.), что такое болота, война в болотах.
— Она, очевидно, родила новую тактику?
— Конечно. Раньше, скажем, мы перед наступлением вели очень интенсивную артиллерийскую подготовку. Сейчас здесь трудно сосредоточить на узком участке такое количество орудий. И решает живая сила — с пулеметами, автоматами, винтовками.
В разговор вступил Телегин:
— Вот наш народ привык сейчас мерить успех наступления километрами. В вы поезжайте и покажите, что значит идти вперед по болотам!
— Цену метра? — спросил я.
— Да, да. Именно цену метра.
— Это довольно трудно. У нас принято писать только с тех участков, которые именуются в сводке.
Рокоссовский нахмурился. Видимо, его очень задевало то обстоятельство, что в сводке давно не было его фронта. В это время зазвонил телефон. Кто-то докладывал, судя по всему, о том, что его бомбят.
— Маловато истребителей? — переспросил он и очень спокойно добавил:
— А вы их зенитками. У вас их достаточно. Вот и бейте!
Пока мы сидели, адъютанты непрерывно докладывали по телефону из ВНОС, что к нашему пункту приближается два, три, два, четыре немецких самолета. День был ясный, солнечный, удобный. Низко над нами прошел немецкий разведчик.
— Переправы высматривает, — сказал Рокоссовский. — Ночью бомбить будет. О, они отлично знают, что для них переправы.
Фотографы снимали без устали: у карты, у телефона, за столом, в группе, портрет. Я говорил с ним в паузах, и разговор был очень непринужденным.
— Стоит показать саперов? — спросил я.
— Вполне, они хорошо работают. Да сами понимаете — болота! Это не тот театр, где мы двигались раньше. Там — раздолье. Там можно было развернуться.
— Много немцев против вас?
— Очень. 37 дивизий — различных. Мы — на втором месте по всему фронту. Против 1 Украинского, кажется, 40, затем мы. Иногда, когда им очень туго, они снимают пару дивизий, но затем быстро затыкают новые.
— Есть ли среди них венгерские?
— Нет, чистые немцы.
— Говоря военным языком — «первый сорт».
Телегин засмеялся:
— Да. Они же знают, против кого стоят.
— А каков характер немецкой обороны?
Очень своеобразный, — ответил Рокоссовский. — Во болотах есть островки. Немцы укрепляют их дзотами, траншеями, иногда — минируют подступы. Сидят там с пулеметами, минометами, артиллерией. Получается — форт. Вот и возьми его!
— И эшелонировано?
— И эшелонировано, и насыщено — все рода войск. Им же легче — они в обороне, а не в наступлении.
Пробыли мы у него около часа. В заключение я попросил Телегина дать мне машину.
— Подсчитаем, посмотрим, напомним.
Сегодня я поехал по управлениям. Заехал сначала к командующему бронетанковыми силами генерал-лейтенанту Орлу. Высокий, красивый, молодой, лет 35–40. Ленточки пяти или шести орденов. Очень простая и грязноватая комната в хате, маленькая.
— Да, болота. Массированный удар здесь исключен. Мы вынуждены действовать мелкими группами. Придаем танки пехоте. Идут они вперед, потом болото, пехота занимает его, затем строит гати до сухого места, танки идут, снова возглавляют пехоту и так до нового болота. Скачками!
— Хотел бы найти экипажи, воюющие с первого дня.
— Есть такие.
— А танки?
— Вряд ли. У нас же сейчас и материальная часть совершенно иная. Я начинал войну в 16-ой армии. У нас тогда были БТ (Т-26). Их сейчас и в помине нет. Но вот сталинградские танки можете найти. Есть, скажем, танк «Папанин». Напишите о нем (5-ый гвардейский полк у Батова).
От него пошли к командующему артиллерией генерал-полковнику Казакову. Как я и ожидал, и обстановка и генерал были совершенно иными. Маленькая комната. На полу — мягкий ковер. Изящный письменный стол, настольная лампа, картины. Великолепный чернильный прибор — пушка со снарядами. Пушка сделала по всем правилам — не только рожки, но и прицельное приспособление, и откатывается даже.
— На этой пушке можно обучать журналистов артиллерийской грамотности, пошутил я.
Невысокого роста. Шесть или семь орденов. Лет 40–45. Седеющие светлые волосы. Очень интеллигентное, живое лицо, умные глаза, гладкая, культурная речь, очень простое, но с достоинством обращение. Артиллерист!
Я сказал, что хотел бы написать о действиях артиллерии в болотах.
— Очень хорошо, — ответил Казаков. — Они этого стоят. А условия совершенно необычные, всё на руках, молодцы! тут же никто никогда не воевал. В мировую войну здесь просто стояли (в Пинских болотах) наши и немецкие заставы. В гражданскую и польскую боев тут не было. В 1941 г., когда немцы наступали, они обошли эти болота с севера и от Могилева спустились вниз.
(В разговоре с Орлом я спросил, является ли новинкой действия танков в болотах?
— Нет, ответил он. — Мы изучали это в академии. Но там это преподавалось, как исключительный случай, а тут это — правило.
— Но мы сейчас рассматриваем танки, как проломное орудие, действующее на противника именно своей массой, — сказал я. — Следовательно, здесь, в болотах, танки больше напоминают танки первой мировой войны, когда они являлись в основном передвижными бронированными огневыми точками.
— Да, до известной степени это верно, — неохотно согласился Орел. Ему было обидно, что его танки так «пали», хотя и по объективным причинам).
Казаков много и хорошо говорил об артиллеристах. По всему чувствовалось, что он ярый патриот своих войск. Он вспоминал бои у Понырей (под Орлом во время июльского наступления немцев в 1943 г).
— Тогда на некоторых участках выручали только артиллеристы. В третьей гвардейской истребительной бригаде был полк, где за три дня сменилось три командира, а командиры батарей выбыли абсолютно все. Но не пропустили! А ведь пехоты за ними почти не было. Вообще потери артиллерии — большие и, что характерно, количество убитых равно числу раненых, а иногда и превышает его. Дело в том, что поражается либо снарядом, либо — если снаряд попадает в пушку — ее кусками. Но народ не колеблется, стоит. Это — результат и более высокого культурного уровня по сравнению с пехотой. В мирное время мы принимали в артиллерийские училища только окончивших среднюю школу. Даже сейчас, во время войны, мы принимаем туда с образованием не ниже семилетки и учим еще год. Да что там: на курсах, где готовим из командиров взводов командиров батарей, учим полгода. Вообще, должен сказать, культура большое дело. Возьмите нашу интеллигенцию Очень хорошо воюет. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы бывший, скажем, служащий, дрался плохо. Прямой результат культурности общей, общего развития.
Я спросил о меткости артиллерийской стрельбы, ч частности — можно ли из ПТО попасть в люк танка.
— Это разговоры, — засмеялся он. — На войне никто не стреляет в цель. Представьте себе: вот стоят пять орудий и идет 25–30 танков. Наводчик человек, ему к тому же и жить хочется. Он не выцеливает определенную точку (это некогда, да и не реально), а старается вообще попасть в танк, остановить его — хорошо бы попасть в гусеницу, подбить другой, третий, а затем — лупить в уже подбитые, пока они не загорятся. Ведь подбить — это полдела, ибо восстановить легко и нам и немцам, а вот сожженный танк надо уже бросать.
Он продолжал:
— Вот под Сталинградом мы поработали. 10 000 орудий лупили! А пехоты было совсем мало. Мы считали, что возьмем в городе 15 000 пленных. А взяли 60 000. Идет колонна тысяч в пять — впереди 5-10 красноармейцев, и сзади человек десять. Вот и ведут. А в каких условиях сами красноармейцы жили. Помню, в одном месте захватили 400 самолетов, бойцы в них расквартировались, печки поставили, вывески повесили: «такой-то взвод».
Вспомнил он газетчиков. Очень хорошо отозвался. И погоревал об Евгении Петрове, о Ставском («Жаль, какой смелый человек погиб, он часто бывал у нас, в 16-ой армии»), о Брагине («Маша Брагин — заядлый танкист»), резко отозвался о Кармене («Приезжает сливки снимать, а черновой работы не любит»).
В заключении я спросил его:
— Что за канонада вчера была слышна?
— Это немцы бомбили рядом.
И пригласил меня завтра заехать к нему: будут командиры из частей, дадут все материалы.
Я остался очень доволен этим визитом. Бывший со мной Кнорринг заявил о своем желании поснимать артиллеристов. Казаков обещал дать ему машину и провожатого командира («только дайте план тем съемки»)
Погода начала, как будто, устанавливаться. Всю ночь со вчера на сегодня валил снег, подморозило. Метет и сейчас (вечером).
Получил письмо от Абрама — от 30 января. Пишет, что прислали двух профессоров. Сделали первое впрыскивание — достали из позвоночника 8 кубиков спинномозговой жидкости и ввели вместо нее его кровь. Письмо довольно бодрое, но, видимо, мучения очень сильные. Бедный Абрам!
Был у Наташи Боде. Бедняжка, лежит больная, никто не заходит. Вспоминали, как ездили вместе в 1942 г. под Харьковом на ЮЗФ. Рассказала, как первой снимала «тигры» у Понырей. Их был несколько подбито, но нельзя было подобраться. И она поползла снимать под огнем на нейтральную землю.
— Очень противно — во ржи, среди трупов, а жара — разлагаются. Бррр! Сняла, на обратном пути обстреляли, мины шлепались рядом. Полом долго болели колени и ноги — всё ползла.
Хочется записать одну историю, пока не забыл окончательно. Дело было летом 1941 г. Звонит мне Папанин:
— Приезжай. Очень важное дело.
— Что?
— Не могу сказать по телефону.
Приехал.
— Вот что. Хочу организовать партизанскую армию в тылу у немцев Я ведь старый партизан, партизанил в Крыму, у Мокроусова. Опыт есть. Надо будет сплотить отдельные отряды, объединить их, возглавить, поднять дух у советских людей в занятых районах. Говорил с Микояном, он одобрил. Буду говорить с Вячеславом Михайловичем. Пойдешь ко мне комиссаром?
Неожиданность предложения несколько меня ошеломила. Но дело интересное, с размахом, понравилось.
— Да я же, Дмитрич, только еще кандидат партии. Какой же из меня комиссар! Бери просто к себе в штаб.
— Это ничего, что кандидат. Я тебя давно знаю, один кусок хлеба ели, видел в деле. Я тебе, Лазурка, верю — и это самое главное. Ну?
Я дал согласие. Через несколько дней заехал. Папанин мрачный.
— Ну что?
— Вячеслав Михайлович сказал: вы нам нужны, мы не можем вами рисковать.
7 февраля.
Тихий день. Снегу намело столько, что сразу образовалась зима. Подморозило. Ездил в штаб, говорил с танкистами и артиллеристами об особенностях войны в болотах. Танкист майор Кременский (из оперативного отдела) рассказал о том, что немцы начали применять новые, так называемые, магнитные кумулятивные мины для танков. Они небольшие, весом в 2–3 кг, с 1 кг. взрывчатки, но полые внутри, а снизу — три магнита, которые присасываются к броне. Кидается она либо вручную, либо из специально сконструированных гранатометов, один из которых называется «куколкой» (пульхен). Взрываются через 5–7.5 секунд. Разрывная сила чудовищна: танк разлетается в куски, башня отлетает на десятки метров.
Так тут было поражено до 60–70 танков. Долго не могли понять, в чем дело. Сначала думали — новые земные мины, потом — артиллерия, потом бомбежка. Наконец, нашли эти мины, испытали их на своих сгоревших и немецких танках — они! Сами немцы, опасаясь применения нами таких мин, уже начали покрывать свои танки особым глиняным раствором (толщиной до 5–7 мм), нейтрализующим притяжение магнитов. До той поры, пока наша промышленность освоит этот глянец, танкисты рекомендовали своим частям обмазывать танки обыкновенной глиной и замораживать ее.
Вечером с Левкой за работу. Я написал для Информбюро «В гостях у генерала Рокоссовского» и предложил им серию подобных материалов. Левка пишет очерк «Свет и вода» (о восстановлении Гомеля).
— Правда, воды больше, чем света, — шутит он.
Зашел Непомнящий и рассказа, что по случаю приезда Рокоссовского в 65-ую армию, там состоялся банкет. На банкете выдвинулся вперед Леша Коробов и поднял тост:
— За Багратиона наших дней — генерала Рокоссовского.
Рокоссовский ответил:
— Легко быть Багратионом в наши дни, когда т. Сталин дает тысячи танков и десятки дивизий. Но трудно было бы быть даже Рокоссовским, если бы не было танков и дивизий.
Вчера информбюро сообщило, что 3-й Украинский фронт прорвал оборону, занял Апостолово, Марганец и др. пункты и окружил в районе Никополя 5 немецких дивизий. А ведь я собирался ехать на 3-ий! Вот обидно!
Левка психует вообще. Еле-еле, грубо, тяну его.
Долматовский уверяет, что Хозяин предложил издать «Антологию советской поэзии»! Сейчас!
21 февраля.
18-го выехали с Левкой на 1-ый Украинский фронт. Погода отвратная, мороз, сильнейший ветер. На дороге — вьет, заносит. Одели всю теплынь, что была. Дорога — хорошая.
В Чернигове пообедали. Город понемногу оживает. Правда, разрушен, как и раньше. Но уже разбирают развалины, строят чуть-чуть. Сидели в обкоме у зав. финхозсектором Белоуса. бывший партизан. Рассказал, что только за день до нас сняли с центральной площади 4 повешенных предателей, в т. ч. одну женщину. Зашел какой-то работник обкома, поздоровался. Разговорились. Оказывается, на восстановлении работает много пленных.
— Достается им?
— Ну да. Не смеешь пальцем тронуть. Иначе до партийного билета дойдет.
— А как кормите их?
— 600 граммов хлеба в день, да три раза в день горячая пища. А мы, работники обкома, получаем 500 г. хлеба, а население в городе — 300. Но работают добросовестно.
В темноте подъехали к Киеву. Идет бешенная стройка большого моста через Днепр, разъемного, для пропуска судов. Работы идут день и ночь. Очень красиво: весь город в темноте, а на стройке на высоченных фермах — огни. Собираются построить за полтора-два месяца. Ветрище, а работают! Недавно был несчастный случай: подняли металлическую ферму, ветром сорвало, убило и ранило несколько десятков человек. Одновременно идет и стройка железнодорожного моста через Днепр.
В Киеве провели часок у артистки оперы Шуры Шереметьевой, о которой я раньше писал: она провела 9 месяцев в концлагере. У нее сидела подруга Кира Карлова — инженер «Киевтраспроекта», тоже бывшая с ней в концлагере (11 месяцев) и тоже лежавшая. Они рассказывали, что начальник лагеря Радомский сконструировал специальные сита. Перед приходом наших войск — начли вырывать расстрелянных, сжигали их, а пепел просеивали сквозь эти сита, чтобы уловить золотые зубы, коронки и т. д.
И Шура, и мать ее, и дядя встретили нас, как родных, оставляли ночевать (но холодище! — они живут на кухне), угощали «супчиком», чаем с печеньем (сушеным хлебом). Шура сказал, что приехали корифеи оперы: Литвиненко-Вольгемут, Патаржинский и другие. Готовится опера «Русалка» (завтра премьера).
Ночевали у родителей Наташи Боде. Встретили очень тепло, но ночевать было холодно. Ужинали. Маленький Шурик (четыре года) совершенно серьезно сказал:
— Я очень люблю наш советский хлеб.
Очень показательно, чем жила семья при немцах. Обычно тут говорят: ваши, советские, красные, а тут пацан: «наш советский».
Когда прощались, он прильнул ко мне:
— Дядя, не уезжайте на фронт, я вас очень люблю.
Город уже две недели не бомбят. Хлеб дают всем, в т. ч. и иждивенцам 300 гр. Но очереди!! Ходит трамвай, работают столовые, магазины, кино. Пустили стекольный завод. Есть вода, но в колонках, в части домов — свет. Цены на базаре понизились. Но улицы не убираются.
Утром 19-го поехали дальше. Великолепное шоссе Киев-Житомир. На 50-м километре остановились заправиться. Помощник нач. участка ДКУ — капитан Коган, бывш. инженер-строитель, предложил пообедать. Разговорились: дочь убита во время эвакуации бомбежкой, жену обокрали — начисто. «Будем живы наживем и детей, и робу».
Обед чудесный: прекрасный борщ, бефстроганов, чай. Очень чисто, отдельные комнаты для офицерского харча, чистые скатерти, трюмо, диван, даже картины. Есть парикмахерская, баня, гостиница. Очень звал встречать у него день Красной Армии.
— Много не обещаю, но довольны будете по горло.
Рекомендовал ночевать в Житомире, дальше ночью не ехать: пошаливают, обстреливают, подрывают. Было уже несколько десятков случаев.
В Житомир ехали мимо знаменитых Кочерово, Коростышева, где немцы наступали в начале зимы 1943-44 г.г. Какие тут были бои! По обочинам, на дороге, на полянах — сгоревшие и подбитые танки, самоходки, бронетранспортеры, машины. На некоторых полях и полянах — до 10–15 штук Кучно! И наши и ихние — а сколько увезли подбитых. Хват только ахал.
В Житомир приехали в темноте. Город как будто сохранился. У въезда аэродром, ангары целы. Много жителей. Только самый центр — небольшой разрушен.
Я решил ехать до места, не задерживаясь. Дороги занесены, все время объезды. Тянулись, тянулись.
Деревушка, где живут наши, вся занесена снегом, вся в сугробах. Оставив машину на дороге, побрел искать своих. Ввалился в хату, которую указали (уже полночь!). Зрелище! Размер 2 х 5 метров. На койке — Полторацкий в кальсонах и рубашка повязана вокруг горла, за столом — Первомайский — в нижнем белье, пишет очерк, на лавке — Кригер в таком же наряде, читает какую-ту церковную книгу. На полу, на соломе, спят Трошкин и два шофера. Жара!
Разговорились, накричались. Виктор Полторацкий, оказывается, писал смехотворную стихотворную пьесу о житье в этой хате. Туда немедля вошел мой приезд, рассказ в встрече Нового года в Москве и проч.
Ребята только вернулись из-под Дубно, за которое идут бои. Рассказывают, что там весьма пошаливают отряды, так называемой, «Украинской Народной армии». Некоторые из них насчитывают по 700-1000 человек, получают оружие от немцев, от нейтралов и еще кое у кого. Но артиллерии нет. Районы и села законспирированы, имеют тайные склады, огромные землянки. Бьют беспощадно поляков. Встреч с регулярными частями КА избегают и действуют уже в тылу, когда фронт уходит вперед (такова директива). Носят названия: бендеровцы, бульбовцы, григорьевцы и др. — по атаманам.
В 2 ч. ночи пошли в свою хату., где живет Макаренко (его не застали, уехал ремонтировать машину). Предупредили нас, что там холодно, клопы и вши. Идем по сугробам, вдруг:
— Хват!
Оглядываемся, подходим: корр. ТАССа майор Григорий Ошаровский, с которым Левка был в 1941 г. на Южфронте. Узнал по голосу. Ночевали на досках в его хате. Немцы построили рекламно и торжественно крестьянину Андрею Антоновичу Семенюку, погорельцу, новую отличную хату (паблисити!).
Но и холодно в ней! Навьючили на себя все и все же мерзли.
Вчера днем пошли в 7-ой отдел. У меня было письмо от лектора ВУ Белфронта Людмилы Зак к инструктору Ватеру. Спрашиваю. Убит 4 дня назад. Это была его первая поездка здесь на фронт. Забрасывал людей в район окружения, попал под огонь автомата.
Газетчики тут все те же: ТАСС — Крылов, Марковский и добавили Ошаровского, «Кр. Звезда» — Олендер, Капустянский, «Известия» — Полтарацкий, Кригер, Трошкин, «КП»- Тарас Карельштейн, Радио — Островский, Информбюро Навозов, Шабанов (Макаренко острит «Навозну кучу разрывая, петух нашел шабанова зерно»).
От нас тут Макаренко, Первомайский, Брагин, Устинов, Ростков.
Деревня — полная чаша, у всех коровы, поросята, свиньи, куры. Много сахару. Всюду гонят самогон — хороший, горит.
Вечером долго говорили с Марковским. Старый газетчик, был редактором районных газет, «За индустриализацию» и др. Рассказал мне, что его отца — коммуниста немцы расстреляли, как мать пишет — «по заявке нижних жильцов».
И он, и Ошаровский резонно ставят вопрос о нашей пропаганде. Она, как и раньше, ориентирована на тыл и дается методами 1941 года, а сейчас — 1944, половина тиража идет в освобожденные районы, они перемешиваются с тыловыми людьми. Это обязательно надо учесть!
Много говорили о том, как сами пишем. Ошаровский привел слова знаменитого на юге командира дивизии генерал-майора Аршинцева:
— Как бы мне попасть на участок, где корреспонденты бывают. Вот где хорошо воевать!
Ночью где-то рядом бомбили.
25 февраля.
Утром 23 февраля выехали домой. Ночевали в 143-м ДКУ 96 ВАД. Встретили нас отлично. Был праздничный вечер, зело выпили. С ходу проехали Киев. Зашли на базар — полный торг. Левка совсем ошалел от удивления.
Часиков в 10 вечера вчера въехали в свой пункт. Сразу заехали в АХО за аттестатами. Там узнали, что начато наступления и взят Рогачев. Сразу заехали к корр. Информбюро кап. Попейко, информировались, и написали корреспонденции. Пока писали — немыслимо палили зенитки, рыскали прожектора. Немцы!
В 12:30 отправили в Москву, поехали домой, поели, а то весь день голодали, и уснули.
Я сильно простужен. Как бы не слег! Вот уж не время для болезни.
Был у Зак.
— Ну, привезли мне ответ?
Я сказал, что Ватер убит. Молчит и плачет. Показала карточку — хороший парень, латыш. Судя по надписи на обороте — любил ее («Вернись! Юрий»).
— Я была так несправедлива к нему…
Вот уж по-женски!
В хате холодно, знобит.
Получил пачку писем. Абрам пишет, что сделали третью прививку. Результатов пока нет.
Коробов уезжает в Москву. Остаюсь один.
26 февраля.
Вчера до глубокой ночи сидели у нас Николай Стор и Непомнящий. Рассказывали всякие истории, но такие, какие могли поразить даже газетчиков. Лев рассказал о чуме в Москве. В том, что у меня записано еще в довоенном дневнике надо исправить две вещи: саратовский профессор остановился не в «Москве», а в «Национале», и привезли его не в Боткинскую больницу, а в Клиническую — на углу Петровки и бульвара.
Стор рассказал о первом дне войны. В этот день, в воскресенье, он как раз дежурил в «Последних известиях по радио». Пришел в 6:30 утра, начал спешно готовить 7-ми часовой выпуск. Работы невпроворот, каждая минута в обрез. Еще на лестнице уборщица сказала, что все телефоны звонят, но он махнул рукой — некогда.
Примерно в 6:45 она опять приходит.
— Там опять звонят, ругаются, что не идете.
— Скажите, никого нет.
Ушла, вернулась.
— Ругаются. Велят обязательно позвать.
— Тьфу! А какой телефон звонит?
— Горбатый, который на замочке.
Вертушка! Подошел.
— Кто?
Доложился.
— Где пропадаете?! Сейчас с Вами будут говорить.
— Кто?
— Услышите.
Через полминуты новый голос.
— Кто?
Доложился.
— С вами говорит Щербаков. Вот, что нужно сделать. В 12 часов будет выступать по радио т. Молотов. Надо все подготовить к его выступлению и записать всеми способами его речь. Вызовите всех, кого найдете нужным. Передайте Стукову (председатель Радиокомитета), чтобы он позвонил мне. Остальных работников найдете? Они, вероятно, на дачах, воскресенье? Сумеете все сделать?
— Да. А в связи с чем будет выступление?
— Началась война с Германией. Только вы об этом широко не распространяйте.
Стор вызвал и растолкал спящего шофера и послал его за Стуковым («да что я сейчас поеду, вот в 10 часов поеду за ТАССом, тогда уж по пути»), а сам сел лихорадочно заканчивать выпуск. Минуты остались!
Бенц! Вылетает из будки стенографистка:
— Вас требует немедленно Синявский.
Вадим Синявский был послан в Киев для передачи хода какого-то крупного футбольного матча, назначенного на воскресенье. До него ли было Стору!
— Скажите, не могу.
Ушла, вернулась.
— Он ругается матом, требует — во что б это ни стало.
Подошел, обложил:
— Вадим, ты не знаешь, что творится!
— Да нет, не то, не футбол! Ты не знаешь сам, что творится! Я не могу сказать прямо, даю по буквам: Борис, Ольга, Матвей, Борис, Иван, Лидия, Иван. И тех же я увижу при командировке в Луцк, Одессу…
Ух! Времени нет, выпуск полетел. Стор приказал повторить 6-ти часовой, только сообразил выкинуть из него сводку Германского Информбюро, передал стенографистке приказ всем корреспондентам сидеть, не отлучаясь, у репродукторов хотя бы сутки, вызвал по телефону нескольких человек., послал за остальными. В чем дело не сказал никому, предложил все готовить. Машина завертелась. Шофер Стукова поднять не мог. Стор поехал сам, еле достучался. Тот как услышал в чем дело, так ошалел. (Позже он был комиссаром полка и был убит).
Вскоре приехали чекисты и заняли все выходы и коридоры. За три минуты до назначенного срока приехал т. Молотов. Он сел за стол, раскрыл папку и начал читать приготовленную речь.
За полминуты до срока он встал и прошел в студию к микрофону. Стор подошел и налил нарзана в стакан.
— Уберите все лишнее! — резко сказал Молотов.
Левитан объявил его выступление. Молотов говорил очень волнуясь, нервно. Но записали все хорошо.
Это было последнее выступление руководителей партии из студии. т. Сталин 3 июля выступал из Кремля. «Объявлять» его туда поехал Левитан. Он рассказывал потом, что т. Сталин так волновался, что Левитан ушел в соседнюю комнату.
Весь день лежал дома, грипповал. К вечеру заехал майор Николай Васильевич Меркушев, бывший работник «Правды», ныне — замполит 54-го гвардейского Бахмачского ордена Суворова минометного полка. И потащил к себе. Они все время дрались в болотах у Мозыря, а сейчас выведены на отдых. Познакомились там с командиром полка — подполковником Аркадием Тимофеевичем Шаповаловым. Очень плотно пообедали, с тортом даже, с огромным удовольствием послушал радио. Разговор был интересным. Шаповалов рассказывал о первых днях применения «Катюш». Это было в августе 1941 г., под Смоленском, в 19-ой армии Конева. Всего две батареи. Личный состав строжайше отбирался комиссией ЦК. Район действия был оцеплен чекистами, не подпускали даже генералов. А теперь таких полков — сотни. Оба — большие патриоты своего оружия.
— Ну как его не хвалить, — говорит Шаповалов. — Это же мощь! Я могу дать за 7 секунд от 500 до 1000 снарядов. Чтобы дать такое количество, надо чуть не всю артиллерию армии собрать на узкий участок.
Боевой человек: десятки раз был под огнем. Однажды через его блиндаж переехал немецкий танк. И ни разу не был ранен!
Меркушев жаловался на тяжелые условия политработы. Полк получает 13 экз. «Правды» (одних только офицеров больше 70), 7 экз. «Кр. Звезды», около 10 экз. «Кр. Армии» и 25 экз. армейской газеты. Изредка — 1 номер журнала «Красноармеец», один номер «Парт. строительство» «Огоньа» и других журналов не видят. Книг совсем нет. Радио — только у командира полка. Кино последний раз видели полгода назад.
Это очень серьезные вопросы и надо будет обо всем этом серьезно поговорить в Москве.
Выпил стакан водки с гаком и трезв, как младенец. Вот растет квалификация!
29 февраля.
Наш фронт опять исчез из сводки. Сегодня стало известно, что немцы в районе 48-ой армии начали отступление. Она еще 19-го повела наступление, шла с очень тяжелыми боями и продвинулась на 9-10 км, форсировала Березину. Но далеко ли отойдут — пока неясно. Севернее Рогачева наши 25-го перешли Друть. Немцы подтянули из района Бобруйска три танковые дивизии (4, 5 и 20-ю) и оттеснили наших на Восточный берег реки. Только в районе Мал. Коноплицы у нас остался небольшой качающийся плацдарм.
Как было обнародовано в приказе Сталина, создали 2-й Белорусский фронт (южнее нас). Ему сейчас достанутся болота.
Очень хорошо идут наши на Псковском направлении. Вчера жахнули больше 400 нас. пунктов.
Погода до вчерашнего дня стояла морозная. В ночь на сегодня опять развезло.
Вчера утром зашли кинооператоры майор Николай Вихирев и капитан Ибрагимов. Преложили поехать в 96-й гвардейский пикирующий полк полковника Якобсона. А нас туда уже приглашали. Смотались сразу.
В землянке у командира полка — рослого эстонца разговорившись, выяснил, что это тот самый 99-йближнебомбардировочный полк, в котором я был в конце мая 1942 г. в Волоконовке, вместе с Наташей Боде и Сашкой Устиновым. Сам Якобсон тогда был командиром полка и привозил нам яичницу и водку. В этом же полку до сих пор живы летчики: ныне Герой СС Смирнов, штурман капитан Герой СС Туриков, летчик — кавалер 5 ленточек капитан Мельник, штурман Герой СС капитан Крупин. Со всеми из них я беседовал сейчас об их последних делах буду писать.
В этом полку мы пробыли в 1942 г. два дня. Я писал тогда об их налете на Харьковский аэродром, во время которого подожгли самолет Карабанова, все считали его погибшим, но он со штурманом пришли дней через десять пешком, а радист Сокольский не пришел. Писал я тогда и о летчике ГВФ Богданове. Через несколько дней в Валуйках, где мы тогда жили, я встретился с Костей Тараданкиным, он передал мне привет от командира полка полковника Егорова. Я спросил о Богданове.
— Богданов не вернулся с задания, погиб.
Прошло еще несколько дней, я уехал с Устиновым в Воронеж. Однажды (20–25 июня) в столовой ДКА ко мне подошел от соседнего стола летчик.
— Тов. батальонный комиссар. Вы, кажется, были у нас в полку в Волоконовке?
Это оказался летчик Быстрых, впоследствии ГСС. ОН сидел со своим штурманом.
— Где полк?
— Да вот почти все, что осталось — я да он.
— А Егоров?
— Назначен командиром дивизии.
— А кто в полку?
— Якобсон.
И вот, сейчас снова встретились! Тесен мир, земля круглая! Пошли оживленные расспросы.
— Где Быстрых?
— Погиб.
— Егоров?
— Командует в тылу дивизией, учебной.
— Кошевой (командир прикрывающего истребительного полка)?
— Погиб.
— Комаров (командир соседствующего полка Ил-2)?
— Командует штурмовой дивизией. На нашем фронте.
— Крупин, Смирнов, Мельник, Туриков?
— У нас. Почти все Герои. Смирнова представляем на дважды Героя, а Мельника — к Герою.
— А помните, я писал о Карабанове?
— Как же, отличный летчик. Погиб под Орлом вместе со своим штурманом. Жаль. Но знаете: год назад пришел его радист Сокольский. Год был в плену, в лагере, бежал.
Вот так история! Весь вчерашний вечер и утро сегодня говорил с народом. Восстановил историю Карабоанова, вспомнили о Богданове, Быстрыхе, записал также различные эпизоды: пикирование, разгром 11 эшелонов, жизнь стрелка-радиста Стратиевского и проч.
Ночевали в хате, в селе у аэродрома. Из 200 домов осталось только 39. В хате — 12 душ, три семьи, теснота страшная. И я и Левка записали их мытарства при немцах — угон в тыл и т. п. Когда уже легли спать — в 12 ч. ночи — пришел пьяный стрелок-радист Игнатенков, лег к девкам на пол и начал любезничать. Одна из них встала (Маша) и пошла с ним гулять. А метель! Потом пришел и начал нам рассказывать о своем ранении. Уснули из-за шума, духоты и грязи только в 6 ч. утра, встали в 8.
Зак рассказала трагическую историю. Под Гомелем есть село. Отступая в 41 году, один артиллерист полюбил девушку. Ушел. Родилась дочь. Жизнь сложилась так, что остался живой и наступал тут, через это село. Узнал. Радость. Пять дней отпуска. Снова в наступление и в первой же день убит осколком.
5 марта.
Днем заехали Михаил Рузов и Пономарев. Михаил молча протянул телеграмму. Там было:
«С глубокой скорбью сообщаем о гибели на боевом посту майора Олендера. Похороны 6 марта.»
Подписи: Крылова, Макаренко, Кригера, Первомайского, Полторацкого, Навозова, Ошаровского, Островского, Шабанова — в общем, всех ребят.
Адресовано Рузову, как старшине нашего корпуса.
Известие буквально ошеломило меня. Как, почему, когда? Мина, бомба? А м.б. бендеровцы? Все лишь две недели назад я видел его на том фронте, как обычно — спокойного, с неизменной трубкой в зубах, высоколобого, с умными глазами и большой лысиной. Мы сидели, говорили о фронтовых делах, щелкали семечки.
Петя рассказывал обстановку, которую всегда отлично знал, ругал редакцию, которая требовала статьи «об артиллерийском окаймлении окружения».
— Они думают, что там неподвижное кольцо, как в цирке!
Это был один из наиболее грамотных — военно-грамотных — журналистов, человек исключительной работоспособности и добросовестности. Не было, кажется, ни одного задания его сумасшедшей редакции, которое бы он не выполнил. А их бывало по несколько в день. Он писал без устали статьи полковников, генералов, и они подписывали. Всю военную часть этих статей он давал сам.
По положению старшего корреспондента он не имел право без ведома редакции выезжать на фронт, а должен был сидеть в штабе. И он выезжал: тайком, на воскресенье. Так было, когда он был на Центральном, он выезжал в Поныри, Мало-Архангельск, к Севску, так было и на Воронежском фронте. Видно, и сейчас куда-нибудь поехал…
Рузов и Пономарев предложили поехать на похороны. Пошли к Галаджеву, пока ходили — 4 часа. А похороны завтра, до туда пути — 500 км., не успеть.
Я написал некролог во фронтовую газету, потом телеграмму ребятам на 1-ый Украинский с соболезнованием от нашего корпуса. Запросил Яшу Макаренко об обстоятельствах гибели.
Обидно, очень обидно! Я знал его еще по 42 году, по ЮЗФ. Вместе там были, вместе бежали до Сталинграда. Он — с первых дней на фронте. Потом вместе здесь, на Центральном, в моей машине он уехал со мной на Воронежский, там были вместе, ездили в Киев в первые дни освобождения, спали там на одной кровати. А как он знал поэзию, сам писал стихи, есть где-то его книжка.
Спрашивал меня: возьмут ли его в «Правду»? Да….
Приехала Наташа Боде. Больна, простужена. Так, больной, вместе с Женей Долматовским ездила в Рогачев. Проехали на машине на набережную Друти, глядят — машут им руками. Оказывается, въехали на огневые позиции орудий прямой наводки, которые лупят по той стороне. К этим пушкам ползком лежа пробираются, а они — на машине… Пули свищут.
Отправили машину обратно, в город, а сами залегли. Поснимала. Ночевали в городе. Была яростная бомбежка. Кидали из контейнеров хлопушки.
— Жутко красиво, — говорит Наташа. — Я сидела в хате у окна, поджав колени, готовая выбить стекло и выпрыгнуть в любую минуту. Зато сделала хорошие снимки.