Шарлатан
Шарлатан
Шарлатан!
Слово резало слух, он никогда его не забудет. Тур Хейердал всегда был готов обсуждать свои теории, но то, что один ученый назвал его занятия шарлатанством, он не сможет и не захочет терпеть.
В последнюю неделю ноября 1949 года Тур и Ивонн были в Стокгольме. Вместе со шведской кинокомпанией «Артфильм» они сутками напролет работали над тем, чтобы смонтировать материал, отснятый во время плавания на «Кон-Тики», в полноценный широкоформатный фильм. Надо было закончить к первому, закрытому показу через две недели, а мировая премьера планировалась на Новый год.
Интерес к «Кон-Тики» в Швеции был велик, больше, чем в Норвегии, и Тур долгое время ездил по стране с лекциями.
Однако в последнее время ему пришлось уступить шведскую аудиторию другим членам экспедиции. Когда Концертный зал Стогкольма 24 ноября наполнился до отказа, с лекцией выступал не Тур Хейердал, а Герман Ватцингер.
В воздухе пахло поздней осенью. Дни были короткими, листва опала. Шведские утренние газеты сообщали ежедневные сводки новостей о разногласиях в Коммунистической партии Норвегии, где прикладывались серьезные усилия, чтобы исключить из нее несговорчивого Генерального секретаря Педера Фуруботна. Они писали также об одной из величайших авиакатастроф Норвегии. Из-за плохой погоды к югу от Осло, в Хуруме, разбился самолет. На борту находилось 27 еврейских детей, летевших на свою новую родину, в Израиль. Выжил только один ребенок, мальчик.
После завтрака в отеле Тур и Ивонн посвятили все свое время «Артфильму». Тур использовал на борту плота шестнадцатимиллиметровую камеру, и съемки были сделаны с низкой скоростью. В США эксперты посчитали, что такие кадры невозможно перевести в формат, пригодный для кинопоказа. Однако во время одной из лекций в Швеции к Туру обратился кинематографист, захотевший посмотреть на исходный материал. Его звали Леннарт Бернадотт, и он когда-то был шведским принцем, но ему пришлось отказаться от королевского титула вследствие морганатического брака. Вместе с кинопродюсером Олле Нордемаром он в 1947 году основал компанию, которую назвал «Артфильм». Это была одна из первых кинокомпаний в Европе, которая приобрела аппарат, позволявший превращать шестнадцатимиллиметровую пленку в тридцатипятимиллиметровую, а также повышать частоту кадров — необходимое условие, для того чтобы фильм можно было показывать на большом экране. После изучения исходного материала Бернадотт и Нордемар пришли к выводу, что они смогут сделать из него пригодный к просмотру фильм. Воодушевленный этим радостным известием, Тур подписал контракт, гарантировавший ему половину предполагаемых доходов.
На другом берегу Балтийского моря, в Хельсинки, прессу также интересовал Педер Фуруботн и текущие разногласия в Коммунистической партии Норвегии. Но в пятницу 25 ноября хельсинкская газета «Нюа прессен» посвятила целую колонку другому норвежскому событию. На первой полосе под заголовком «Разоблачение „Кон-Тики“» отмечалось, что практически все, о чем Тур Хейердал рассказывал в книге о «Кон-Тики», сплошная выдумка. Внутри газеты, вверху в разделе культуры редактор поместил статью под названием «Шарлатанство вокруг „Кон-Тики“».
Статью написал финский профессор Рафаэль Карстен. Он являлся историком религии и социологом и провел много лет в экспедициях по изучению различных племен индейцев Южной Америки. Карстен был особенно известен своими работами, посвященными индейцам кечуа, жившим в основном в Боливии и Перу. Они были прямыми потомками инков, и, кроме того что они говорили на кечуа — языке инков, они сохранили многие обычаи и религиозные представления{126}. Поэтому Карстен считал себя экспертом в той области истории культуры, что легла в основу теоретической части экспедиции на «Кон-Тики». Он полагал, что эта экспедиция не имеет никакого отношения к науке, а Хейердал обнаружил полное отсутствие знаний о древнеперуанской истории.
Финский профессор пошел дальше. Он усомнился в том, что экспедиция вообще имела место. Если только половина того, что рассказывал Хейердал, была правдой, «следует рассматривать как чудо, что путешествие вообще состоялось. Но чудеса, как известно, случаются редко».
Если все же чудо произошло и плот достиг Полинезии, то это, по мнению Карстена, случилось вследствие подлога. Он отклонил заверения Хейердала в том, что «Кон-Тики» был настоящей копией доисторических плотов инков. Карстен, напротив, уверял, что плот построили специально так, чтобы он, среди прочего, мог вернуться в исходное положение, если его перевернет волна. В связи с этим научные основания, которые Хейердал подводил под свое путешествие, следует считать недействительными. В этом отношении Карстен также нашел недостаточно научно обоснованным то, что провиант на борту состоял «из наиболее неизученных пищевых составов», а не из той простой пищи, которой должны были довольствоваться Хейердал и его товарищи. Он отметил и то, что раз «Кон-Тики» имел такие современные инструменты, как карта, компас и другое навигационное оборудование, то одно это говорило само за себя: Хейердал предпринял свое путешествие вовсе не «в тех же самых условиях, что и примитивные люди каменного века».
Карстен поставил под сомнение не только плот и провиант. Он также поинтересовался, на каком основании Хейердал назвал экспедицию «Кон-Тики». Для Тура Кон-Тики был богом Солнца, который, согласно легенде, взял своих светлокожих бородатых людей и отправился в путешествие по океану на запад. Для Карстена, историка религии, бога Солнца Кон-Тики никогда и нигде не существовало, разве только в фантазиях Хейердала. Поэтому он подверг сомнению и легенду, на которой основывался Хейердал. «Кон-Тики — полная выдумка Хейердала, — писал он. — Было бы интересно узнать, откуда Хейердал взял эти данные, никому, кроме него, неизвестные».
Поэтому, продолжал Карстен, вся теория Тура Хейердала, похоже, опирается на «миф, о котором, по его словам, он слышал от старого вождя с Фату-Хивы». Миф, ставший для Хейердала исторической действительностью — важнейшим аргументом против всех научных обоснований, да и не только, — миф, ставший истиной. «Он знает, что доисторическую культуру перенесли из Перу в Южный океан».
Рафаэль Карстен не отрицал наличие культурных контактов между Полинезией и Южной Америкой. Но эти контакты в таком случае имели начало в Полинезии, а не в Южной Америке. Путешествие Хейердала на плоту не изменило это положение ни на йоту; наоборот, характеризуя все плавание как шарлатанство, Карстен хотел прекратить всякую дискуссию о бессмысленных теориях норвежца. В глазах Карстена Хейердал «только сделал рекламу Скандинавии и показал, что отвага викингов все еще жива у их современных потомков».
Финское агентство новостей (ФНБ) нашло эту критику примечательной и послало телеграмму, основной смысл которой не оставлял никаких сомнений: эксперт «разнес в пух и прах теории норвежца»{127}. Вечером корпункт ФНБ в Стокгольме связался с Туром Хейердалом. Журналист пересказал основное содержание статьи Карстена и попросил ее прокомментировать.
Эта атака стала для Тура полной неожиданностью. Не зная всех подробностей статьи Карстена, он не захотел отвечать. Но мысли об этом не давали ему покоя. Шарлатан? Он не смог уснуть, после того как прочитал статью{128}.
Прошла еще пара дней, прежде чем он смог собраться и возразить. Хейердал не согласился с основными пунктами критики Карстена и воспринял ее как личный выпад. Зачем иначе финскому профессору использовать такие выражения, как «вольные фантазии» и «очевидное отсутствие знаний»? Хейердал отплатил той же монетой. У Карстена недостаточно знаний о предмете, чтобы вести разговор. Его основные положения не выдерживают критики, сказал он Финскому агентству новостей{129}. Единственное, чего добился Карстен, по мнению Хейердала, — он продемонстрировал собственную некомпетентность.
Выждав еще пару дней, Хейердал продолжил свою контратаку, и снова через ФНБ. Обвинение в том, что плот был специально сконструирован, не доказано и поэтому является лишь попыткой уязвить. Что касается размышлений Карстена о чудесах: «Рискуя жизнью, мы с пятью товарищами показали, на что способен бальзовый плот и в каком направлении ветер и океан несли его из Перу. Профессор Карстен может спокойно сидеть за своим письменным столом и утверждать, что миграция в Тихом океане осуществлялась в противоположном направлении. Я знаю, что он не может на практике доказать справедливость предпочитаемого им варианта. Но я имею право требовать, чтобы Карстен уважал очевидный факт реальности моей экспедиции и прекратил безосновательные нервные заявления о том, что это путешествие не может быть правдой»{130}.
Хейердал не прокомментировал утверждение о том, что бог Солнца Кон-Тики является лишь выдумкой. Он довольствовался выражением надежды на то, что его теории получат оценку на основе научных трудов, которыми он пользовался во время работы, а не на основе тех «более или менее красочных рассказов или интервью в отдельных газетах»{131} или краткого пересказа теории «в популярной книге об экспедиции на „Кон-Тики“», как, по его мнению, сделал Карстен{132}.
Противодействие. Туру Хейердалу пришлось выдержать серьезную критику после экспедиции на «Кон-Тики». Он никогда не забывал, как один финский профессор назвал эту экспедицию шарлатанством
Но профессор был непреклонен. При той шумихе, что возникла вокруг и путешествия, и книги, эта теория «благодаря такой громкой рекламе распространилась по всему миру», и Хейердалу следует ожидать, что и книгу будут оценивать не только с литературной, но и с научной точки зрения. Он ничего не ждал от научной работы, о которой говорил Хейердал. «Я убежден, что […] моя критика его бессмысленной теории и всей так называемой экспедиции „Кон-Тики“ не будет последней»{133}.
Тем не менее одно профессор Карстен хотел уточнить. Слово «шарлатан» придумал не он, оно не употребляется в самом тексте. Он хотел назвать статью «Так называемая экспедиция „Кон-Тики“ по Южному океану». Но редакция решила, что содержание статьи позволяло охарактеризовать все путешествие как шарлатанство, и поменяла название{134}. Уточнение Карстена не произвело впечатления на Тура Хейердала. Статья обидела его. Это профессор Карстен шарлатан, а не он.
Рафаэль Карстен был не первым, кто критиковал экспедицию на «Кон-Тики». С другого конца земного шара, из Окленда в Новой Зеландии, в дискуссию вступил еще один эксперт, этнограф сэр Питер Бак. Он был наполовину маори и носил также имя Те Ранги Хиора. После многолетних исследований, в том числе материалов Музея Бишопа на Гавайях, он стал главным авторитетом в области полинезийской культуры. Бак отбрасывал любую мысль о том, что полинезийцы имеют свои корни в Южной Америке. Его объяснение было традиционным — индейцы не имели транспортных средств для столь дальнего морского путешествия, кроме того, они не знали навигации. В интервью газете «Окленд стар» в феврале 1949 года он назвал путешествие Тура Хейердала на плоту красивым приключением, но просил не смешивать его с тем, что принято считать наукой.
Однако, поскольку Хейердалу удалось сделать то, что, по мнению Бака, было невозможно, а именно проплыть из Перу в Полинезию, новозеландцу пришлось найти иной аргумент, чтобы принизить научное значение экспедиции. Если Бак правильно понял Хейердала, норвежец хотел заставить ученых поверить в то, что полинезийцы произошли от каких-то индейцев, которые, рыбача вдоль берегов Перу, попали в течение Гумбольдта, и их вынесло в открытое море, а затем выбросило на берег в неизвестном месте. Именно так это описал журналист, а Бак с усмешкой продолжал: «Я никогда не видел, чтобы рыбаки брали с собой женщин. Согласно теории, они высадились на необитаемые острова, и кто же тогда стал матерями наших полинезийцев?»{135}
Противник. Новозеландский этнограф сэр Питер Бак (Те Ранги Хиора), наполовину маори и эксперт по полинезийской культуре, подверг строгой критике теорию Тура Хейердала
Содержание критики Бака не испугало Хейердала, его ответ был полон сарказма. Как такой эксперт по Тихому океану мог не знать о бальзовых плотах, которые конкистадоры встречали далеко в море, с женщинами и мужчинами и с большими грузами на борту? И если его интересовало, «каким же образом перуанцам удалось продолжить свой род в Полинезии без женщин», в таком случае получается, что те, что прибыли с противоположной стороны, из Азии, вероятно, «знали какой-то другой способ размножения»{136}.
Но, как бы Хейердал ни старался подняться над критикой Бака, он не мог отрицать, что она причиняла ему боль. Это было мнение авторитетного специалиста, и, поскольку Бак являлся первым критиком, он сыграл роль вожака в среде ученых. Сделав Хейердала посмешищем, он не только лишил жизни провозглашенную теорию о том, что полинезийцы были южноамериканскими индейцами. Он сделал еще хуже — отнял у Хейердала научную достоверность.
Эту точку зрения Бака разделял известный датский антрополог, профессор Кай Биркет-Смит. Для него экспедиция на «Кон-Тики» в научном отношении была таким абсурдом, что ее просто-напросто следовало предать забвению{137}. Он сам придерживался теории, исходившей из того, что полинезийцы всегда отправлялись в плавание против течений и ветра на поиски новых земель только в том случае, если у них имелась база, куда можно вернуться, если закончится еда и вода{138}.
В Швеции выступил профессор-ботаник Карл Скоттсберг, но его критика была мягче по форме. В рецензии на книгу «Экспедиция на „Кон-Тики“» в газете «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде» он описал путешествие на плоту как выдающееся спортивное предприятие, а книгу назвал замечательной летописью в словах и иллюстрациях. Но и он критиковал Хейердала за недостаток научной строгости. Особенно его раздражало то, что Хейердал вольно обращался с доступным фактическим материалом. Скоттсберг сам проводил ботанические исследования в Тихом океане, в первую очередь на острове Пасхи. В немалой степени именно поэтому он подверг гипотезу Хейердала сомнению, поскольку тот тоже использовал доказательства из области ботаники. Скоттсберг, тем не менее, считал, что гипотеза Хейердала достаточно смелая и она вызовет дискуссию. В отличие от Карстена он с нетерпением ждал объявленной Хейердалом монографии. Только тогда он сможет составить представление «о ценности и доказательности источников»{139}. В целом он предоставлял вести дальнейшую дискуссию более компетентным в данной области, чем он, специалистам.
Шведский археолог Стиг Рюден поддержал этот призыв и продолжил дискуссию. Как и Карстен, он много раз бывал в экспедициях в Перу и Боливии. И как Карстен, он отрицал наличие легенд, повествующих о светлокожих, бородатых людях, которые во главе со своим вождем, богом Солнца Кон-Тики, отправились на плотах по Тихому океану. Испанские летописи, которые Хейердал называл в качестве источников таких легенд, по мнению Рюдена, следовало читать гораздо осторожнее, чем это сделал Хейердал. Рюден также не понимал, как горстке мужчин и нескольким женщинам за сравнительно короткое время удалось населить целую Полинезию от Новой Зеландии до Гавайев, даже если учитывать вероятный вклад мигрирующих индейцев из Северной Америки{140}.
Американские ученые также не отличились снисходительностью. Прежде чем назвать Хейердала шарлатаном, Карстен проконсультировался с профессором Джоном Роуи из Университета Беркли. Роуи занимался археологическими исследованиями в Перу и был, среди прочего, известен своей монографией о культуре инков во времена Конкисты. Он написал Карстену, что, несмотря на то что книга о «Кон-Тики» вызвала большой интерес публики в США, академическая среда не восприняла ее всерьез. По его личному мнению, обсуждение вопроса о том, мог ли бальзовый плот преодолеть океан, было напрасной тратой сил, в то время как куда более важные исследования ожидают своей очереди{141}.
Хейердалу пришлось вынести критику от своего старого знакомого Ральфа Линтона — американского антрополога, который, как и Тур, изучал культурные памятники на Маркизских островах. При встрече в Нью-Йорке он щедро расточал похвалы в адрес этнографических экспонатов, которые Тур и Лив привезли с Фату-Хивы. Когда Линтон в октябре 1949 года был в Осло, он не встретился с Хейердалом, который в это время читал лекции в Дании. Но на вопрос газеты «Афтенпостен» что он думает о «теории „Кон-Тики“», Линтон обозначил свою сугубо негативную позицию, основываясь на том же, что и Бак, — южноамериканские индейцы не владели искусством навигации{142}. В одной из своих лекций он сказал: «Хейердал не доказал ничего сверх того, о чем мы и раньше знали, — что норвежцы — умелые моряки»{143}.
Австрийский этнограф Роберт фон Гейне-Гельдерн также захотел внести свою лепту. Первый раз он познакомился с теорией Тура Хейердала во время войны. Он был специалистом по культурам Юго-Восточной Азии и считал, что Хейердал ошибся. Тем не менее Гейне-Гельдерн нашел его идеи интересными и даже предложил Хейердалу в 1941 году опубликовать их в новом научном журнале, который он как раз собирался издавать в Нью-Йорке{144}.
Через девять лет Хейердалу вновь предложили опубликоваться, на этот раз в лондонском «Джиогрэфикл джорнал». Туру предоставили лестную возможность выступить с докладом о путешествии на «Кон-Тики» в Королевском Географическом обществе, престижном издателе журнала, и главный редактор захотел получить более подробную статью. Тур ухватился за возможность представить научной публике квинтэссенцию своей монографии, над которой он еще работал{145}.
Гейне-Гельдерн внимательно прочитал статью. Как и многие другие критики, он восхищался мужеством путешественников на «Кон-Тики». Но как ученый он не мог воздержаться от комментариев и направил в редакцию свой ответ{146}.
Главным аргументом теории Хейердала о миграции полинезийцев было то, что первые полинезийцы все еще жили в каменном веке и не знали металла. Поэтому они не могли прийти из Юго-Восточной Азии, где люди знали металл задолго до того, как первые полинезийцы обосновались в Тихом океане около 500 года н. э. Гейне-Гельдерн, напротив, утверждал, что во многих районах Индонезии каменный век продлился довольно долго и после Рождества Христова и по этой причине аргументация Хейердала разваливается как карточный домик. И если полинезийцы все-таки знали металл, эти знания потерялись через поколение или два по той простой причине, что на островах, где основались полинезийцы, металлов не было.
Другим важным основополагающим элементом теории Хейердала являлось сходство между так называемыми мегалитическими каменными строениями в Перу и Полинезии — параллель, которую, по его мнению, нельзя проследить в Индонезии или вообще в том регионе. Это заставило Гейне-Гельдерна задать вопрос: неужели Хейердал не знал о практически бесчисленном множестве монументов в Индонезии, и прилегающих островах, у которых, согласно его собственным исследованиям и исследованиям других ученых, отчетливо выражено сходство с полинезийскими не только по форме, но и по назначению?
Профессор Гейне-Гельдерн также не был в восторге от использованного Хейердалом метода — он выхватывал общие черты культур в Америке и Полинезии, не называя те же черты, имевшие место в Индонезии и Юго-Восточной Азии. Кроме того, чтобы приблизиться к полинезийской проблеме, было необходимо получить гораздо более обширные знания о культуре Азии, чем те, которыми, по-видимому, обладал Хейердал.
Гейне-Гельдерн не видел причин сомневаться в честности намерений Хейердала. То, что он все же заблуждался, профессор объяснял энтузиазмом молодого человека в отстаивании любимой идеи.
В одном он, тем не менее, оказал Хейердалу научную поддержку. Плавание на «Кон-Тики» доказало, что возможно пересечь Тихий океан с помощью доисторического плавсредства. Но дальше Гейне-Гельдерн не пошел, поскольку, вместо того чтобы признать этнографический смысл теории Хейердала, он использовал это доказательство в поддержку противоположной теории: в той степени, в какой был возможен контакт между Полинезией и Южной Америкой, его осуществляли полинезийцы на своих каноэ, а не индейцы на своих бальзовых плотах.
Одна мысль очень понравилась франко-швейцарскому этнографу Альфреду Метро. По его мнению, полинезийцы не уступали викингам в отваге и мореходных навыках. Утверждать, что они не могли пользоваться морской стихией, чтобы противостоять непогоде и ветрам, все равно что признать их неспособными к мореплаванию. Их оружием были не плоты, которые могли только дрейфовать, но каноэ с внешними балансирами, которые могли плыть под углом к ветру. Они не имели компаса и секстанта, но им и не нужно было ничего, кроме звезд на небе, формы волны и полета птиц, чтобы найти путь. Их путешествия из Азии на острова в Тихом океане продолжались несколько поколений, и каждое поколение получало от предыдущего знания о звездах и об уже известном им маршруте между островами.
Но что-то влекло их дальше, и они добавляли все новые острова к своим владениям, пока однажды им не встретился такой райский уголок, как Таити, и, наконец, остров Пасхи. И вряд ли они остановились там и не продолжили путь дальше, пока не достиг ли широких пляжей под Андами, где они разгадали загадку сладкого картофеля (батата). Поскольку даже для такого ученого, как Метро, твердо стоявшего на том, что колыбель полинезийцев находилась в Азии, сладкий картофель по-прежнему оставался загадкой.
Ботаники были едины во мнении, что батат произрастал изначально только в Южной Америке, и каким образом случилось так, что полинезийцы знали эту культуру задолго до того, как появились первые корабли европейцев? Клубни не могли сами по себе приплыть по воде, их не могло принести по воздуху — ветром или с птицами. Значит, их должны были однажды привезти люди, но кто?
В данном пункте наука по-прежнему ссылалась на догадки. Это могли быть гости-полинезийцы, которые взяли клубни с собой домой, или, как упрямо утверждал Хейердал, они могли приплыть с индейцами на плоту. Но выводить отсюда заключение, что полинезийцы тоже происходили оттуда же, откуда и батат, только потому, что во время плаваний им хотелось попутного ветра, по мнению Метро, означает полагаться на незнание или стремление дать своей фантазии крылья{147}.
Альфред Метро являлся экспертом по полинезийской культуре. Он был наиболее известен своими научными исследованиями на острове Пасхи и в то же время считался одним из авторитетов по загадочной истории этого изолированного общества. В пламенной статье во французском журнале «Ля Ревю де Пари» он также сравнил экспедицию на «Кон-Тики» с походом скаутов{148}. Он вообще согласился написать эту статью только потому, что боялся следующего: популярность книги о «Кон-Тики» заставит людей поверить, будто Тур Хейердал занимается наукой.
Помимо поучений норвежскому скауту о мореходных способностях полинезийцев Метро, как и Гейне-Гельдерна, интересовало, каким образом Хейердал использовал окончание каменного века в качестве объяснения невозможности происхождения полинезийцев из Азии. Поскольку, если бы было верно, как утверждал Хейердал, что они появились из горных районов озера Титикака, они должны были тогда жить в каменном веке, поскольку люди именно того периода сели на бальзовые плоты в начале второй половины I века н. э. Но это было не так, писал Метро и интересовался, каким образом Хейердал вообще мог не знать, что перуанские индейцы использовали металл с I века до н. э. и что именно в этих районах Нового Света металлургия получила наибольшее распространение.
Как и его коллеги, Метро не хотел затрагивать поэзию, без которой невозможно было представить себе приключения на «Кон-Тики». Но, поскольку науку Хейердала можно было считать мусором, то не удалось избежать нанесения ущерба и поэзии{149}.
Франко-швейцарский этнограф Альфред Метро (слева) довольствовался определением экспедиции на «Кон-Тики» как похода скаутов. На фото он с антропологом Марселем Гриолем
Скепсис, с которым встретили Хейердала после плавания на «Кон-Тики», не отличался по основным пунктам от того скепсиса, что сопровождал его до отправки в путешествие. Противодействие не стало для него неожиданностью{150}, но его очень раздосадовало то, что задающие тон в академической среде силы не хотели, несмотря ни на что, признавать то, что было действительно новым, — на бальзовом плоту можно было проплыть почти 8 тысяч километров по открытому морю. Однако заставить ученых отказаться от главного аргумента оказалось делом тяжелым и требующим времени, если вообще можно было это сделать. С тех пор как Хейердал потерпел крушение на рифе Раройа, он надеялся, что его путешествие признают существенным для дальнейших исследований. Но вместо этого ему пришлось столкнуться с тем, что ученые посвятили себя поиску новых способов опровержения его теории.
Хотя критика таких исследователей, как Бак, Скоттсберг, Роуи, Линтон, Гейне-Гельдерн и Метро, задела Хейердала, ему не оставалось ничего другого, как принять ее к сведению. По крайней мере, никто из них ни в малейшей степени не обвинил его в нечестности, как это сделал Карстен. У Скоттсберга он нашел также и примиряющие нотки. В большой статье в «Гётеборгс хандель ог шёфартстиденде», отвечая на критику Скоттсберга, он писал: «Я должен, тем не менее, признать, что, именно пробиваясь сквозь сопротивление, такое, какое оказывает Скоттсберг, теория покажет свою жизнеспособность. Пока теория показывает свою способность к сопротивлению штормам как на море, так и на суше, она укрепляется с помощью этих нападок, вместо того чтобы ослабнуть»{151}.
Ответ был интересным, поскольку он выражал желание Тура Хейердала следовать обычным нормам научной дискуссии. Допуская наличие разногласий и необходимости проверки основных постулатов, которые бы открывали перспективу дальнейших исследований, ученый должен был терпеливо выслушивать критиков. Это также предполагало готовность к дискуссии и то, что возможные споры будут вестись с уважением к противнику. Иначе говоря, ученый должен был, хоть это и казалось обидным, отказаться от своих убеждений, если бы оказалось, что теория не имеет права на существование.
Тем не менее упрямый и несмирившийся Тур Хейердал ринулся в бой за свою теорию после путешествия на «Кон-Тики». Еще до того, как поднять паруса, он считал, что имеющийся у него материал произведет революцию в антропологии{152}. Когда он вернулся, его уверенность не убавилась. Сопротивление, которое постепенно наваливалось на него, убедило его еще сильнее в том, что прав именно он. Спор быстро принял характер позиционной войны. Если противники обвиняли Хейердала в том, что его исследования не соответствовали научным стандартам, он отвечал им обвинениями в догматизме. И поскольку конфликт превратился в такого рода спор, где одно решение исключало другое, компромисс, по сути, был невозможен. Первые полинезийцы пришли ни из Азии, ни из Южной Америки — они вообще не приходили.
Тур Хейердал имел полное право быть упрямым. Если противники сидели в своих креслах, то он аргументировал с палубы плота. Они, конечно, посетили несколько островов в Тихом океане, но никогда, как он, не путешествовали на далекие расстояния на доисторическом транспортном средстве. Поэтому они совсем не понимали ни размеров этого океана, ни того, с какими проблемами пришлось столкнуться людям, которые однажды отдали себя в его власть. Они не представляли, какую силу имеют океанские реки, как Хейердал любил называть морские течения, или ветер, всегда дувший с востока на запад. Они не понимали системы морской циркуляции.
Хейердал знал не только то, что на практике оказалось возможно пересечь океан между Перу и Полинезией на нескольких связанных вместе бревнах. Он также знал, что человеческая психика может это выдержать, и как выдержали те, что, по легенде, пошли за богом Солнца Кон-Тики и покинули берега, взяв курс на запад. Хейердал не сомневался, что он с победой выйдет из конфликта, как только напишет научную монографию. В этой «этнографической работе о путешествиях доисторических рас» он по-настоящему «построит теорию о происхождении полинезийской расы»{153}, — подчеркивал Тур каждый раз в газетных статьях и письмах к семье и друзьям, как будто повторяя мантру.
Но до этого было еще далеко. Было «так много других дел, которые надо завершить», пока он сможет полностью сосредоточиться на монографии, писал он с горечью своим товарищам по путешествию на плоту{154}. После многих мытарств плот «Кон-Тики» попал наконец в Осло, где он все еще валялся на прибрежных камнях перед Музеем «Фрам». Однако, если Тур надеялся, что власти в качестве благодарности за ту рекламу, что он сделал стране, возьмут на себя труд предоставить плоту какое-то место, то его постигло разочарование. В письме Кнуту Хаугланду, основной движущей силе строительного комитета, он писал, что ему было бы «в десять тысяч раз приятнее, если бы „Кон-Тики“ оставался, как огромный памятник, на рифе Раройа, чем то, что он теперь догнивает дома на прибрежных камнях»{155}.
Все же Кнут не сдался. Частично с помощью обещания денег от Тура{156} ему удалось поставить плот под крышу. Музей открыл свои двери в рождественские дни 1949 года. Прошло немного времени, и он стал одним из самых посещаемых норвежских музеев.
Под крышей. В немалой степени благодаря усилиям Кнута Хаугланда удалось создать Музей «Кон-Тики» на Бюгдёй. Вскоре он стал самым посещаемым в Норвегии
Помимо работы над монографией Туру пришлось в немалой степени поработать и над тем, чтобы защитить себя от нападок со стороны научного сообщества.
Не сделало ли его путешествие на «Кон-Тики» своего рода доктором Земмельвейсом от антропологии? Классический пример ученого, который послал вызов традиционной истине и должен пострадать за это.
История о докторе Игнаце Земмельвейсе — это история об австро-венгерском враче, которые в середине XIX века пошел новыми путями, чтобы предотвратить женскую смертность при родах. Он работал в родильном доме в Вене, где имелось два отделения, одно для обучения врачей, другое — для обучения акушерок. По какой-то причине смертность была в три раза больше там, где роды принимали студенты и врачи, чем в отделении для будущих акушерок. В результате научных изысканий Земмельвейс пришел к выводу, что причина смертности кроется в том, что студенты, которые учились принимать роды, также принимали участие во вскрытиях умерших женщин, а акушерки от этой работы освобождались. Чтобы проверить свою гипотезу, он решил, что врачи и студенты, резавшие трупы, должны мыть руки в растворе хлорной извести, прежде чем идти к роженицам. Смертность значительно снизилась.
Доктор Земмельвейс был уверен, что он сделал потрясающее открытие, которое получит всеобщее признание. Но Луи Пастер еще не открыл бактерии, и Земмельвейс не смог объяснить этот феномен. Вместо аплодисментов он встретил сопротивление коллег. Они находили мытье рук ненужным и раздражающим. Они также не хотели признавать, что причиной смерти могут быть врачи. Некоторые, тем не менее, требовали, чтобы отдельная комиссия проанализировала открытие Земмельвейса. Но вместо этого глава родильного дома распустил эту комиссию и уволил Земмельвейса. Затем его изгнали и из научного общества.
Потребовалось еще несколько лет, прежде чем Пастер доказал, что Земмельвейс был прав. В промежутке между этими событиями он пытался доказать справедливость своей теории, но так и не получил признания. Когда Земмельвейс умер всего сорока семи лет от роду в 1865 году, он был одиноким, забытым и полусумасшедшим человеком. Он имел достаточно мужества, чтобы сделать вызов науке, он показал путь, но это обошлось ему очень дорого. Доктор потерял работу, уважение — и, наконец, жизнь.
Теперь перед научным трибуналом стоял Тур Хейердал, обвиняемый в восстании против авторитетов, раздраженных тем, что он вторгся в их сферу, причем настолько энергично, что оказался способен влиять на общественное мнение. Его необходимо было нейтрализовать как ученого, пока он не принес еще больше вреда. Стратегия, которую они выбрали, была очень проста, но хорошо испытана. Его нужно предать молчанию, утверждать, что он не знает, о чем говорит, называть его скаутом, но в любом случае — никак не ученым.
Тур хотел завоевать Парнас. Однако пока ему приходилось довольствоваться тем, что он завоевал признание публики.
После нападок Карстена он хотел все бросить. Но силы вернулись к нему. Ему нужно было следить за каждым своим шагом, если он хотел избежать ударов скептиков{157}. Борьба с ортодоксальной наукой стала «борьбой всей жизни»{158}.
В первую очередь Хейердала поддерживала мысль о том, как монография сможет заставить критиков замолчать. «Пока всемирно известные ученые, такие, как Питер Бак, и остальные называют в мировой прессе все это ерундой, мы не будем там, где должны быть, когда игра закончится, но я гарантирую, что Бак и его клика пожалеют о своих безжалостных словах», — писал он своим товарищам по путешествию{159}.
Времени было мало, и Тур знал, что его «повесят» противники, если он вскоре не подготовит монографию{160}.
Но не успел Хейердал поставить последнюю точку, как поднялась новая буря. И это были не кредиторы, не налоговые органы или ученые, которые ставили палки в колеса. Это была женщина с Таити.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.