Глава 4 ПОИСКИ СПАСИТЕЛЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

ПОИСКИ СПАСИТЕЛЯ

С 1921 года красной нитью через всю деятельность Ганса фон Секта в области строительства германских вооруженных сил проходило восстановление старинных, традиционных кодексов чести и поведения и их соединение с современными передовыми взглядами на вопросы стратегии и тактики, обусловленные развитием техники. Сект, как и многие его предшественники и современники, был человеком раз и навсегда установленных правил и принципов. Относительно чести солдата, понятия, требовавшего от офицера, например, чтобы тот при всех обстоятельствах защищал не только свое доброе имя, но и достоинство своей жены, Сект был непреклонен: «В этом заключается новая и серьезная обязанность командира, обязанность быть суровым ради чести», – писал он. Отнюдь не новое требование, но Сект считал, что его следует повторять снова и снова. Не блещет оригинальностью и его следующее утверждение:

«Чем эффективнее эта [регулярная] армия, чем больше ее мобильность, чем решительнее и более компетентно командование, тем больше шансов разбить силы противника». Он требовал: «Высокой мобильности, достигаемой использованием многочисленной и высокоэффективной кавалерии, как можно более полным применением автотранспорта и способностью пехоты совершать быстрые марш-броски на значительные расстояния; самого эффективного вооружения и постоянного пополнения живой силой и техникой».

Сект не исключал возможности использования танков, хотя те и не были здесь упомянуты: он полагал, что танки разовьются в отдельный «род войск» помимо пехоты, кавалерии и артиллерии – важное умозаключение, позднее вызвавшее много споров.

В дополнение к министерству вооруженных сил «Truppenamt» и соответствующим центральным органам рейхсвера были учреждены инспектораты, в задачу которых входил контроль и исследование вопросов, имевших, по мнению Секта, первостепенное значение для будущего. В их число входил инспекторат автомобильных войск, возглавляемый генералом фон Чишвицем, чьи широкомасштабные задачи охватывали как их тактическое применение, так и многообразные и сложные проблемы управления и технического обеспечения – снабжение горюче-смазочными материалами, ремонт и техобслуживание, а также строительство дорог. Прежде всем этим вопросам уделялось недостаточное внимание, за исключением организации снабжения стабилизировавшегося фронта. Именно в этот инспекторат в 1922 году и назначили Гудериана. Однако форма, в которой состоялось назначение, лишила его уверенности в будущем. Осенью 1921 года у него состоялся разговор весьма неопределенного характера со своим полковником, и тот поинтересовался, как бы отнесся Гудериан к возвращению на работу в генштаб. Затем – долгое молчание. В январе ему позвонил подполковник Иохим фон Штюльпнагель и предложил поехать в 7-й [баварский] автотранспортный батальон в Мюнхене, где появилась штабная вакансия. Подозрительный Гудериан тут же потребовал объяснений. Что происходит? Каковы его перспективы? В то время продвижение по службе шло очень медленно, и назначение в находившийся на отшибе автобат не сулило ничего хорошего, скорее настоящий тупик, и никак не подходило Гудериану, привыкшему быть в центре событий, там, где принимались кардинальные решения. Для честолюбивого офицера, жаждущего сделать карьеру, Мюнхен в качестве трамплина явно не подходил.

Штюльпнагель поспешил объяснить, что Гудериану предстоит служить офицером генштаба у Чешвица, а в Мюнхен его посылают лишь затем, чтобы набраться опыта службы в транспортных войсках, т. е. как бы на стажировку. В дополнение 16 января Штюльпнагель отправил Гудериану письмо, в котором утешал и давал здравый совет:

«…Назначение вас в инспекторат моторизированных войск является своего рода признанием ваших заслуг. Говоря конфиденциально, в вашу задачу будет входить передача установок генерального штаба механизированным войскам… Вам нетрудно догадаться, что кое-кому из специалистов ваш приход придется не по сердцу. И для вас тем более важно вести себя с тактом и пониманием, с учетом высших интересов, и завоевать признание специалистов».

В то время в каждой армии существовала пропасть, разделяющая, с одной стороны, и строевых и штабных офицеров, а с другой – в германских вооруженных силах оказавшаяся особенной широкой в силу распространенного презрения к «чумазым механикам».

Гудериан не разделял подобного высокомерия. А если таковое когда-то и существовало, то служба в войсках связи не оставила от него и следа, и решение вышестоящего начальства возложить новую задачу на Гудериана следует признать исключительно удачным. Майор Освальд Лутц, командир автобата в Мюнхене, который должен был за три неполных месяца посвятить Гудериана во все премудрости транспортной службы, вызвал у него чувство неподдельного восхищения. Лутц, по образованию инженер-железнодорожник, обладал исключительно ясным и трезвым умом и был восприимчив к новым идеям. Ему также оказались присущи чувства, вполне сочетающиеся с добродушным подшучиванием в стиле Гудериана. Однажды он приказал курсантам учебного подразделения залезть на деревья, и когда те вернулись на землю, объяснил, что сделал это с единственной целью – посмотреть, «залезет ли их командир взвода на дерево ради меня». Тот полез вместе со всеми!

Гудериан находился на пороге последнего спокойного периода своей военной карьеры. Впереди открывалось десятилетие, посвященное исследованиям, развитию революционных идей и погоне за знаниями, стимулом для которой послужила необходимость заняться преподавательской деятельностью. Ему пошло на пользу то, чему он сначала не придал большого значения. В начале службы Гудериана в инспекторате, начальник штаба Чешвица, майор Петтер убедил генерала изменить решение относительно характера работы, которую хотели поручить Гудериану. Ничего из ряда вон выходящего здесь не было. Каждый начальник штаба в германских вооруженных силах имел полное право так поступить. Вместо того, чтобы направить энергию Гудериана на исследование вопросов, связанных с организацией моторизированных войск и их использованием в бою, ему поручили курировать проблемы материально-технического обеспечения. Такая перспектива привела его в ужас. Гудериан запротестовал, однако к нему не прислушивались. Он попросил о переводе назад, в 10-й егерский батальон, но ему приказали не спорить, а заняться порученным делом. Лучшего варианта нельзя было придумать даже нарочно. Это поубавило чересчур раздутое эго Гудериана и прояснило ум, так что он смог приобрести совершенно новый для себя опыт, начиная с азов, работая на тех, кто твердо решил быть хозяевами в своем доме. Генеральный штаб, даже в новом, замаскированном виде, оставался на удивление плотно скомпонованной организацией, прямо или косвенно извлекавшей максимум пользы из всех, кто попадал в сферу ее влияния. Возможно, Сект желал, чтобы поведение сотрудников генштаба соответствовало стандартному кодексу в добавление к стандартизированным методам работы, однако, в конечном счете, главное внимание уделялось тому, чтобы каждый человек был на своем месте. Остается лишь гадать, воздержалось ли бы начальство в 1922 году от назначения молодого Гудериана на не совсем подходящую для его характера работу, если бы предвидело все последствия такого шага. Ведь Гудериан жаждал инноваций в таком масштабе, от которого в будущем захватит дух не только у генштаба, но и у всего мира.

С динамичным трудолюбием и прилежанием, к тому времени ставшими органичной частью его характера, Гудериан усовершенствовал кабинетную работу, передав все второстепенные, рутинные вопросы в ведение клерков. Освободившись от текучки, угрожавшей затащить его в свое болото, он смог весь талант направить на изучение проблем, касающихся стратегии и тактики моторизированных войск. Именно такую роль Гудериана всегда имел в виду Чешвиц, взявший на себя функции придирчивого, строгого распорядителя. Гудериан погрузился в академический мир, почти полностью оторвавшись от тревожной действительности с ее политической и экономической неразберихой: переворотами и контрпереворотами; губительными для немецкой экономики последствиями репараций, выплачиваемых союзникам; оккупацией Рура французами в 1923 году и безудержной инфляцией марки, нанесшей ужасный ущерб тем слоям общества, от которых зависела его стабильность, и подорвавшей промышленность; увеличением численности реакционных вооруженных формирований – Стального Шлема, штурмовиков и им подобных; постоянные шатания неокрепшей демократии перед лицом угрозы со стороны сильных личностей и корпораций. Гудериан внимательно следил за политическими событиями, однако всячески избегал непосредственного участия в них, поскольку его работа и доход оставались неизменными. И все же устремления определенных политических кругов вызывали у него симпатии, и это вело к формированию политических привязанностей, несмотря на то, что, как офицер, Гудериан не мог ни заниматься политикой, ни даже голосовать. В душе он оставался патриотом, ждущим прихода спасителя, нового Бисмарка, и когда в 1925 году рейхспрезидентом стал убежденный монархист Пауль фон Гинденбург и вместе с Сектом и Густавом Штреземаном заложил основы стабильности и правопорядка, казалось, божество, которое он искал, наконец, найдено. В письме к матери от 21 сентября 1925 года Гудериан писал о том, что Гинденбургу, посетившему ежегодные армейские маневры, устроили торжественную встречу. Энтузиазм, с каким солдаты и офицеры принимали этого человека, факельные шествия и специально сочиненные стихи, напоминавшие о славных делах прошлого, свидетельствовали о непоколебимом авторитете Гинденбурга. Гудериан почти не упоминал о политике Штреземане, чьи достижения были значительными. Ему, как политику, он отводил место гораздо ниже, чем президенту, являвшемуся, с его точки зрения, чуть ли не божеством.

Однако армия, в прошлом принесшая Германии столько славы, теперь являлась дряхлым организмом, имевшим на вооружении такую технику, от которой в войне было бы мало толка. Не годилась она и для экспериментов с прицелом на будущее. Колесные транспортные средства, двигавшиеся колоннами, не обладали мощностью двигателей и подвижностью, достаточной для передвижения по пересеченной местности, без чего нечего и думать о создании высокомобильных войск. Кроме того, они были еще более уязвимы, чем кавалерия и пехота, скопления которых в ходе недавней войны часто расстреливались на дорогах артиллерией противника. Необходима была какая-то защита, транспортное средство с броней, поскольку на людей броню одеть нельзя, и это уже давно стало ясно Гудериану, хотя в книге «Воспоминания солдата» он напускает много тумана, описывая эволюцию своих взглядов, а позднее пожалуется, что официальный исторический отдел оказался не на высоте, потому что не снабдил прогрессивными директивами Управление военных архивов, работавшее над историей Первой мировой войны: «Проблемами ведения современной войны, проблемами, ставившими под угрозу операции с применением авиации и бронетехники, нарочно пренебрегали, историки проявили оплошность при выполнении поставленной задачи». Хотя он был несколько несправедлив (историки описывали историю войны в хронологическом порядке), замечание, что к началу Второй мировой войны историки еще не добрались до танкового сражения у Камбре, попало не в бровь, а в глаз. Справедливости ради следует упомянуть, что и британская официальная историография, двигаясь черепашьими темпами, к 1939 году не достигла еще этого периода. Поэтому в поисках прецедентов Гудериану пришлось обращаться к немногим уцелевшим немецким танкистам, самым опытным из которых был лейтенант Эрнст Фолькхайм. В его распоряжении имелись также пара немецких наставлений. Кое-что почерпнул он и из опыта французских и, прежде всего, британских практиков.

В 1923 году англичане первыми выделили танки в самостоятельный род войск наряду с пехотой, кавалерией и артиллерией. Это стало результатом выражения независимого мышления тех, кто в конце 1918 года создал танковые подразделения, способные повлиять на исход боя, и разработал схемы, вплотную подходившие к тому рубежу, за которым начиналось создание особых, танковых армий. Все эти идеи родились в мозгу Фуллера, чей талант в области анализа и организации выделил его как штабиста и реформаторского военного гения чистейшей пробы. Сразу же после войны Фуллер написал очень проницательные статьи, в которых подробно излагал свои взгляды на будущее механизированной войны, где доминирующей силой стали танки и самолеты. В то же самое время братья Уильямс Эллис опубликовали в 1919 году хорошую книгу о танковом корпусе. И тогда же капитан Лиддел-Гарт начинал создавать себе имя лекциями и трудами по тактике пехоты, очень схожей с тактикой, применявшийся в немецкой армии. Однако именно Фуллер служил для него главным авторитетным источником сведений о танках, и именно к Фуллеру, точнее, к его трудам, обратился Гудериан, когда начал вплотную заниматься проблемами ведения боевых действий с применением бронетехники – несмотря на намек, содержащийся в одном из абзацев книги «Воспоминания солдата», что главным источником вдохновения для Гудериана послужил Лиддел-Гарт. В действительности, этот параграф появился лишь в английских изданиях «Воспоминаний солдата» (английское издание вышло под названием «Panzer Leader»), для которых Лиддел-Гарт написал предисловие. В немецком же оригинале «Воспоминаний солдата» этого абзаца нет. Более того, в библиографии к книге Гудериана «Внимание! Танки!» нет упоминания о работах Лиддел-Гарта, хотя в тексте его имя встречается наряду с именами Фуллера, Мартеля и Де Голля, а их книги включены в библиографию. Старший сын Гудериана пишет: «Насколько я знаю, именно Фуллер являлся автором большинства идей. Однажды, еще до войны, мой отец посетил его. Фуллер, как офицер, принимавший участие в боевых действиях, был более компетентен, чем капитан Б. Лиддел-Гарт… Во всяком случае, мой отец часто говорил о нем [о Фуллере]. Я не могу припомнить, чтобы он в то время [до 1939 г.] упоминал о ком-либо еще… Большее внимание Лиддел-Гарту он начал уделять после войны, в силу личных контактов, развившихся между ними».

Если не залезать в дебри терминологии, то можно сказать, что Фуллер предвидел создание танковых армий, способных при поддержке авиации и артиллерии прорвать оборону противника и глубоко проникнуть в его тыл, уничтожая артиллерийские позиции, штабы, захватывая полевые склады, перерезая коммуникации и сея хаос и панику в наименее защищенных частях вражеского тыла. Главная цель – подавить противника морально, не дать опомниться, дезорганизовать доставки резервов и подорвать волю к сопротивлению. Для осуществления операций такого рода, по мнению Фуллера, требовались тяжелые танки, вместе с пехотой и артиллерией взламывающие оборону противника. Развивать наступление в глубину должны более легкие и быстроходные машины со скоростью в 20 миль в час и радиусом действия 150-200 миль, поддерживаемые мобильной артиллерией, моторизированной пехотой и кавалерией – если у последней хватит выносливости совершать походы по 20 миль в день в течение 5-7 дней.

Для практических экспериментов англичане, вдобавок к тем неуклюжим машинам, на которых воевали в Первой мировой войне, располагали семейством гораздо более маневренных тяжелых, средних и легких танков, а также бронеавтомобилями, грузовиками-вездеходами, войсковым транспортом и самоходной артиллерией. В основном эти машины существовали лишь в прототипах, но к середине 20-х годов появилось значительное количество средних танков «Викерс», обладающих тонкой броней, уязвимой даже чуть ли не для обычных пуль, но вышедших на новый уровень по таким параметрам, как скорость и надежность (последняя, впрочем, оставляла желать лучшего). Они отличались также лучшей компоновкой боевого отсека, позволявшей экипажу более эффективно использовать 47-мм скорострельную пушку, установленную во вращающейся башне, и несколько пулеметов. До начала 30-х годов ни одно государство мира не имело подобной боевой техники, и англичане смогли занять ведущие позиции, как в области конструктивной мысли, так и производства. Летом 1927 года англичане провели на равнине Солсбери маневры, в которых, с одной стороны, были задействованы моторизированные силы всех родов, а с другой – традиционная группировка из пехоты и кавалерии. Последняя безнадежно проиграла, несмотря на то, что моторизированные силы уступали ей в количественном отношении, не имели отработанных тактических схем и были практически лишены радиосвязи. В других странах внимательно наблюдали за маневрами и пытались копировать британский опыт.

По условиям Версальского договора (в Германии это называли диктатом) немцам разрешалось лишь следить за развитием военной мысли и техники, брать все на заметку и ждать – любой неверный шаг тут же пресекался членами контрольной комиссии, следившими за примерным поведением своих подопечных.

Однако уследить за всем просто невозможно, а в договоре оказались определенные лазейки, и немцы старались их использовать. Версальский договор не запрещал Германии иметь союзников. Это означало, что следовало заключить союз с другой «изолированной державой», с которой Антанта находилась во вражеских отношениях. Когда в 1921 году Ленин предложил заключить германо-русский договор о сотрудничестве, Сект приветствовал новый «мост», поскольку еще в 1919 году вместе со своими единомышленниками пытался основать союз с Россией. Более того, Сект, как глава силовых структур, обладал значительным политическим весом, чтобы протолкнуть Рапалльский договор, подписанный 17 апреля 1922 года, возрождающий сотрудничество между обеими странами-участницами и среди прочего предусматривающий кооперацию в области передовых военных технологий, таких как танки, газ и авиация. В должные сроки в России были созданы три экспериментальных учебных центра, где испытывались машины, отрабатывалась методика, и готовились кадры специалистов. Конструкторы работали не только над усовершенствованием русских танков МС-1 и МС-II с 37-мм пушкой, но и над некоторыми немецкими проектами, в том числе и над 9-тонным легким танком («легкий трактор»), вооруженным высокоскоростной 37-мм пушкой, установленной в башне, которая могла поворачиваться на 360°. С 1926 года он тайно выпускался на заводе сельскохозяйственного машиностроения фирмы Рейнметалл и в разобранном виде доставлялся в Россию. По своей конструкции он походил на английский средний танк. В 1929 году появился тяжелый 20-тонный «большой трактор», вооруженный короткоствольным орудием с низкой скорострельностью, установленным в башне с углом поворота 360° на шасси экспериментального танка А7V(U), созданного еще в 1918 году. Тайное производство этих танков в Германии и доставка на танковый полигон на реке Кама в России позволили немцам обойти ограничения, наложенные Версальским договором. Таким образом, в германской промышленности возникли небольшие танковые конструкторские бюро, занимавшиеся оптикой, вооружением, броней, двигателями, трансмиссией, подвеской и гусеницами. На этой стадии к исследованиям подключились Крупп и Бенц. Не выпускали из вида также и шведский танк М-21, производившийся компанией Бофорс, имевшей договоренность с Круппом. М-21 – модификация немецкого LK-II, который, в свою очередь, в 1918 году скопировали с британского танка [«Уиппет»]. Он устарел, но, по крайней мере, был немецким.

Чешвиц и Лутц дали Гудериану зеленый свет, а Петгер удерживал его в рамках реальности. Такой благоприятный климат способствовал раскрытию творческого потенциала многообещающего офицера, который, видя в моторизации армии будущее, с кипучей энергией принялся за работу. И теперь его способность мыслить критически, но конструктивно, ранее находившая применение в решении текущих, второстепенных дел и более нигде, что было обусловлено военным стрессом и раздорами в обществе, получила возможность раскрыться во всей своей полноте. Это привело к рождению совершенно новых концепций. Война не оставила на Гудериане никаких следов. Он был свободен от комплексов, типичных для солдат с парализующим опытом траншейной войны, ни разу не был ранен и практически не изведал страха, возникающего у тех, чей тактический кругозор был до ужаса обеднен многомесячным сидением в окопах, поэтому мог нарисовать себе контуры будущей войны, не будучи скованным воздействием неизгладимых впечатлений. Гудериан начал смотреть на себя как на 62 хранилище информации для строительства новых концепций ведения боевых действий, затрагивающих во многом неисследованную область оперативного искусства. В тридцать пять лет поздновато искать оригинальные вдохновенные идеи, однако сделать это раньше Гудериану помешала война. Как бы там ни было, но теперь он с необычайно обостренной проницательностью распознавал все недостатки принятых тогда боевых методик и пути, по которым следовало двигаться к фундаментальным переменам. Гудериан тратил много времени на изучение древней и современной истории и приходил к глубоким и далеко идущим выводам. Любимым чтением в тот период стали труды теоретиков старого прусского генерального штаба, в которых он почерпнул немало полезного. Затем и сам взялся за перо. При поддержке генерала фон Альтрока, редактора «Военного еженедельника» («Militar-Wochenblatt») Гудериан написал статьи (некоторые из них были анонимными), в которых выкристаллизовывались его мысли и стиль. В дебатах, касавшихся причин поражения Германии в Первой мировой войне, сталкивались противоположные точки зрения, и порой бывало трудно понять, из-за чего оппоненты с ожесточением ломают копья. Своей четкостью и ясностью изложения позиций по кардинальным вопросам Гудериан завоевал определенный авторитет и одновременно нажил врагов, поскольку на этой ранней стадии приверженцы танков стали призывать к преобразованию кавалерийских дивизий в механизированные.

Среди германских генералов были и такие – и к их числу относился фон Куль, – кто утверждал, что победу союзникам принес танк, и именно нехватка танков сыграла главную роль в поражении Германии – преувеличение, достаточно эмоциональное, чтобы противостоять любой серьезной попытке опровергнуть его. По существу Гудериан открыл свой ум будущему. Позднее Гюнтер Блюментритт заметит: «Если Гудериану предложить революционные идеи, то в 95 процентах случаев он сразу же скажет «да». Однако это тоже являлось преувеличением. Зимой 1923-1924 года состоялись учения, на которых моторизированными войсками командовал полковник Вальтер фон Браухич. Здесь механизация подверглась более тщательной проверке, чем в Гарце. Помимо дисциплины на марше, управления и связи оправдалось взаимодействие с авиацией. Теперь капитана Гудериана все чаще приглашали на учения и различные совещания в качестве эксперта по танкам – очень существенная деталь, если учесть, что Германия пока принадлежала к догоняющим странам. Точные и убедительные объяснения Гудериана, перемежающиеся остроумными ссылками на исторические прецеденты и безупречно аргументированные, всегда производили на аудиторию сильное впечатление. Глубокий анализ и неиссякаемый энтузиазм сделали его выступления настолько популярными, что Гудериан превратился в своего рода звезду. Начали вырисовываться и перспективы продвижения по службе: в 1924 году ему предложили преподавать тактику и военную историю – большой успех для человека, который самостоятельно смог выкарабкаться из ямы, в которую упал. Не менее важно и то, что его начальником должен был стать старый командир, фон Чешвиц, чья непредвзятость и открытость всему новому гарантировали Гудериану самое благожелательное отношение к внедрению его идей.

До 1941 года фон Шлиффен искал исторические прецеденты, которые могли бы послужить обоснованием его теории атаки. Однажды, характеризуя его, Гудериан написал, что фон Шлиффен был умным, хладнокровным и саркастичным генералом, «…четкостью и жесткостью в планировании военных операций… старавшимся компенсировать неопределенность и нерешительность политиков». Гудериан тоже искал прецеденты, чтобы оправдать создание новой теории атаки, которая смогла бы стремительно преодолеть барьеры, воздвигнутые тогдашней оборонительной практикой. Однако показательно, что, будучи убежденным оптимистом, Гудериан тщательно исследовал неудачные примеры в истории, находя в них аргументы в пользу перемен, в то время как фон Шлиффен связывал свои надежды с успехами, победой Пруссии при Лейтене и, позднее, с шедевром полководческого искусства – победой Ганнибала при Каннах, показывая, как полное окружение сил противника может закончиться выигрышем сражения, и забывая при этом упомянуть, что ни одна из этих побед не решала исхода войны.

Гудериан обращался к поражениям для большей объективности. Его лекции и статьи пестрели замечаниями и цитатами, скорее сардоническими, а не саркастическими, всегда бьющими точно в цель. Стоя перед классом слушателей, с глазами, горящими энтузиазмом, пользуясь минимумом наглядности, Гудериан методично, по пунктам, в очень доходчивой форме излагал материал, добиваясь полною понимания объясняемого исключительно силой своей убежденности и богатой эрудиции. Как и все прирожденные учителя, он обнаружил, что раскованная атмосфера общения сама по себе является чудесным стимулятором оригинальной мысли. В его случае стремление к совершенству, желание превзойти свои и без того высокие стандарты были вызваны необходимостью преодолеть скептицизм критически настроенных слушателей, элиты рейхсвера, по отношению к новым, непривычным для них концепциям. Подай этим хорошо информированным офицерам слабый аргумент, и они не оставят от теории камня на камне. Но убеди их, и эти офицеры станут твоими последователями. Так рассуждал Гудериан.

Центром его программы была тема ударной силы и влияние, которое она оказала на оружие в прошлом и настоящем. Рассуждая о неудачной кампании Пруссии против Наполеона в 1806 году, Гудериан задавался вопросом, имея в виду настоящее: «Совершим ли мы ту же самую ошибку, что и они, а именно: «гордо сойдемся, не сделав ни одного выстрела, потому что ведение огня залпами. потребует прицеливания, а это может отразиться на безукоризненном строе батальонов, идущих в атаку». Иными словами, будем ли мы искать укрытия от огня противника?» Он насмехался над штыком: «Тот, кто осмеливается посягнуть на этот священный символ ударной силы пехоты, до сих пор считается еретиком» – и призвал на помощь Мольтке-старшего, цитируя правило учителя: «В ходе наступления против врага необходимо вести огонь, чтобы ослабить его еще до того как начнется штыковой бой», продолжая язвительно цитировать дальше: «…день славы при Гегельберге в 1813 году, когда знаменитая штыковая атака обошлась врагу всего-навсего в 30-35 убитых». Эта деструктивная фаза Гудериана предшествовала началу созидания.

Потому что затем он демонстрировал процесс технологических изменений, которые претерпевала ударная сила. В 1914 году она выражалась в огневой мощи, «…то есть в пехотном пулемете и другом тяжелом вооружении, но главным образом, в дивизионной артиллерии. Если ударная сила была достаточной, наступление развивалось успешно, как это было на Востоке, в Румынии, в Сербии и Италии. Если она была слабой, как на Западном фронте, наступление не достигало намеченной цели… Мировая война показала, что ударная сила зависит не только от огневой мощи…

Орудия следует подтягивать поближе к вражеским линиям… чтобы на близкой дистанции распознавать точечные цели и затем уничтожать их огнем прямой наводкой». Кавалерийские сабли Гудериан отметал с той же лихостью, с какой расправлялся со штыком: «Знаменитые атаки Вайрейстских драгун при Гоген-фридберге и кавалерии Зейддица при Россбахе были направлены против уже дрогнувшей пехоты. Атаки против свежей пехоты не принесли решающего успеха, что подтверждает битва при Цорндорфе».

С этого отправного пункта Гудериан мог начать подробный разбор средств «приближения огня к линии противника» путем быстрого маневрирования. «Здесь, – говорил он, – могло бы оказать существенную помощь лишь возрождение брони. Броня впала в немилость не потому, что ее нельзя было сделать достаточно толстой, чтобы она защищала от винтовочных выстрелов, а потому, что ни человек, ни конь не обладали достаточной силой, чтобы нести ее на себе». В этот момент Гудериан мог возвестить о том, что наступило время танков, только они могли помочь в сложившейся ситуации, и с пафосом произносил: «Ибо что такое ударная сила? Это сила, которая позволяет солдату в бою приблизить оружие к линиям противника на расстояние, позволяющее его уничтожить. Лишь войска, которым такая мощь присуща органически, обладают ударной силой и вместе с ней способностью атаковать. И если мы утверждаем, исходя из нашего военного опыта, что из всех сухопутных сил лишь танковые обладают наибольшей ударной силой, то для этого у нас есть определенные основания». И с этого момента, по мере того как шло время и убеждения Гудериана крепли, преподавание истории начало отходить на задний план, уступая место пропаганде танков, в которой он уже поднаторел.

Так проходили безмятежные дни, когда можно было спокойно обдумывать во всех деталях проблемы, в обозримом будущем не слишком существенные для армии, мыслительные процессы в которой зашли достаточно глубоко, хотя внешне это никак не проявилось. Гудериан был в курсе всего, что предпринял в последнее время инспекторат транспортных войск, принимающий все более активное участие в сотрудничестве рейхсвера с Россией, и разместил в 1926 году первые заказы на легкие танки [Leichter Traktor], о которых упоминалось выше. В том, что эти небольшие, но имевшие значение для будущего шаги в направлении возможного перевооружения предпринимались именно тогда, когда Западная Европа вошла в полосу затишья, какого не знала вот уже более двух десятилетий, скрывалась определенная ирония. В 1925 году был подписан договор в Локарно, с которого началась постепенная реабилитация Германии и непродолжительная эпоха взаимной безопасности в международных отношениях. В 1926 году Германию приняли в Лигу Наций, в 1927 году ликвидировали Контрольную Комиссию, а в 1930 году были выведены последние войска союзников. С другой стороны, именно англичане в порядке эксперимента первыми создали отдельное соединение бронетанковых войск в 1927 году, когда полным ходом шла подготовка к конференции по разоружению. Таким образом, в то время, как политики изо всех сил стремились сохранить мир, военные тщились доказать, что победа достижима в результате короткой кампании, и делали это в нарушение международных соглашений (со стороны Германии). Русские же быстро перенимали все, чему можно было научиться у немцев или у кого-либо другого. Вполне вероятно, что они извлекли из Рапалло куда больше пользы, чем немцы.

В январе 1927 года Гудериан наконец-то получил чин майора в маленькой армии, где естественные обстоятельства сдерживали честолюбивые порывы. В октябре того же года пришлось ограничить преподавательскую деятельность – Гудериан был переведен в военное министерство и назначен в генеральный штаб, в транспортное отделение, являвшееся частью оперативного отдела, где он должен был заниматься проблемами транспортировки войск грузовыми автомобилями. И опять очень удачный выбор, потому что к тому времени Гудериан превратился в штабиста с техническим уклоном. Эта работа требовала как технической, так и оперативной подготовки. То, что Гудериан не был инженером, не имело значения. Он прекрасно разбирался в технике, это и являлось главным. Такая яркая, одаренная личность, притом обладавшая колоссальной работоспособностью, – редкость для любой армии того времени. Оставались проблемы: прибытие Гудериана в военное министерство практически совпало с назначением туда нового министра, генерал-полковника Вернера фон Бломберга, чья судьба вскоре будет связана с германской революцией иного рода.

Новое назначение стало вызовом для Гудериана. Военное министерство, придерживающееся прежних позиций Секта, согласно которым кавалерия и пехота играли главенствующую роль, а автомобильному транспорту отводилась только вспомогательная, было склонно видеть в услугах последнего дополнение, хотя и более глубокое, к железной дороге. Похоже, они уже заранее сформулировали правило: то, что уже перевозится по железным дорогам, в будущем должно перевозиться и по шоссе, но упустили из виду то обстоятельство, что соседние страны Европы обладали куда более развитой сетью железных дорог, по сравнению с сетью немецких автобанов, и совершенно не были готовы к признанию того, что в будущем составы боевых соединений в значительной степени изменятся. В результате выдвигалось требование: грузовой автотранспорт должен перевозить те же грузы и таким же образом, что и железные дороги, и эти грузы будут состоять из всего, чем обладает кавалерийская или пехотная дивизия – амуниции, солдат и лошадей. То есть военные хотели использовать автотранспорт как грузовое такси, и в противоположность тому, на чем настаивал Гудериан, не допуская и мысли, что концепции прошлого устарели и требуют полного пересмотра. По его словам, состоялось много жарких дискуссий, и в то, что удастся найти компромисс, верили немногие. Дни безмятежного спокойствия миновали. Резко выступив против обветшавших представлений, в корне противоречащих тому, что он считал существенно необходимым, Гудериан тем самым поднял на мачту свой флаг и взял курс, существенно изменивший историю.

Одновременно с началом укрепления связи с Россией, возникла потребность в подготовке новых кадров. Отдел транспорта учредил свои собственные курсы для обучения автоделу офицеров, гражданских служащих и унтер-офицеров. В 1928 году добавили тактическое отделение, слушатели которого должны были изучать принципы применения танков и их взаимодействие с другими родами войск. И кто мог лучше наладить подобную работу, как не Гудериан. Однако осенью 1928 года, когда предложение одобрили, он еще ни разу не побывал внутри танка. Вскоре упущение было исправлено. В 1929 году Гудериан вместе с Гретель отправился в Швецию через Данию. Как он писал в «Воспоминаниях солдата», ему представился редкий случай удовлетворить свою тягу к прекрасному – насладиться сельскими пейзажами и видами скандинавских городов. Этот род удовольствия был недоступен таким солдатам, как Шлиффен и Эрвин Роммель. В Швеции Гудериан посетил танковый батальон, оснащенный танками М-21 германского происхождения. Он лично водил танк, оценив его достоинства и недостатки, и присутствовал на небольших учениях, на которых танки наступали под прикрытием дымовой завесы и во взаимодействии с другими родами войск. Конструкция М-21 изобиловала многими недостатками, однако опыт, приобретенный Гудерианом на этом танке, обозначил еще один поворотный пункт в его карьере. Вероятно, он излишне драматизирует свои выводы, когда говорит, что именно в 1929 году убедился – танки, действуя сами по себе или во взаимодействии с пехотой, никогда не смогут достичь решающего преимущества, поскольку, читая его более ранние конспекты лекций и статьи, никак не приходишь к выводу, что Гудериан был убежден в возможности успешного танкового сражения без поддержки других видов войск. Однако в том году он составил сценарий будущего сражения и представил его на совещании в генеральном штабе и на полигоне. Летом 1929 года он руководил полевыми дивизионными учениями, в которых участвовала боевая группа из подразделений всех родов войск, какие только может развернуть бронетанковая дивизия. В этом Гудериан следовал по пути, проложенному англичанами, и которым теперь одновременно с немцами шли американцы и русские.

Приоритет в разработке концепции бронетанковой дивизии, соединения, состоящего из сбалансированных по численности подразделений танков, бронемашин, моторизованной пехоты, артиллерии и саперов, ни в коем случае не принадлежал немцам. Эта идея уже давно выдвигалась английскими и французскими поборниками танковых войск, видевшими в танках доминирующее оружие. Концепцию обсуждали открыто и разрабатывали в книгах о танках, которые начали издаваться во все больших количествах. И действительно, в литературе, посвященной этой теме, не было недостатка, так что инспекторат автомобильного транспорта даже встал перед проблемой выбора, прежде чем дать какие-либо рекомендации. Русские тяготели к созданию независимых танковых соединений, которые можно использовать в традиционной стратегической роли кавалерии. Французы отводили танку лишь роль вспомогательного средства поддержки пехоты, считая, что танки должны двигаться со скоростью пехоты на марше, а бронеавтомобили должны использоваться для разведывательных функций, подобно кавалерийским разъездам. Англичане стремились к созданию сбалансированных бронетанковых сил, как это отчетливо показали их эксперименты в 1927 году, однако не отрицали возможности использования бронеавтомобилей для рекогносцировочных целей, а тяжелых танков – для поддержки пехоты. Из соображений экономии немцы могли позволить себе взять за образец лишь какую-то одну систему. Хотя в 1926 году Секта на посту главнокомандующего сменил генерал-полковник Вильгельм Гейе (не совсем убежденный его последователь), заповеди Секта оставались незыблемыми: «Чем меньше армия, тем легче оснастить ее современным оружием». И хотя Сект в 1930 году писал, что у него в голове не укладывается, как «…мотопехота полностью заменит кавалерию и броневики», общее течение его мысли проходило довольно близко к идеям, высказанным Гудерианом, когда тот добавлял: «Мы не будем, подобно Фридриху, в конце сражения бросать наши эскадроны на пошатнувшегося врага. Современный Зейдлиц поведет свои отлично выпестованные войска с подвижной артиллерией в обход фланга неприятеля и зайдет к нему в тыл, чтобы соединиться с наступающей пехотой и другими частями и обеспечить окончательную победу». Хотя в этом высказывании отсутствовало провоцирующее слово «танк», по сути, оно являлось квинтэссенцией идей Фуллера и Гудериана.

Концепции Фуллера оказали на немцев сильное влияние. В 1936 году Гудериан публично откровенно признал тот факт, что немецкими высшими инстанциями принято решение полагаться в основном на наблюдения, содержащиеся в части II «Временных наблюдений по подготовке танкистов», опубликованных в 1927 году в Англии. Этот документ носил отпечаток идей Фуллера и включал выводы, извлеченные из опыта Первой мировой войны и из трехлетних экспериментов с последними моделями танков. «Временные наблюдения» можно было купить за девять пенсов в канцелярии Его Величества. Затем в 1929 году в свет вышли «Механизированные и бронетанковые соединения» и в 1931 году «Современные соединения», уже имевшие гриф «Секретно». Они не должны были «ни в прямой, ни в косвенной форме передаваться прессе либо какому-либо лицу, не состоящему на службе Его Величества». Тем не менее, «Современные соединения» попали в руки немцев. В наставлении 1927 года, по словам Гудериана, содержались «…основные правила… четко выраженные… так, что можно было их проверить на деле, но в то же время они обладали необходимой гибкостью для дальнейшего усовершенствования. Совсем не так обстояло дело с хорошо известным французским уставом, чинившим препоны дальнейшему усовершенствованию тем, что жестко привязывал танки к пехоте. Рекомендация к использованию английского устава была одобрена штабом рейхсвера, и на его основе до 1933 г. обучались офицеры моторизированных войск, затем служившие в танковых войсках».

Танковые учения 1929 года, которые из-за отсутствия настоящих танков были далеки от реальности и учили совсем не тому, чему следовало бы, все же сыграли и положительную роль, укрепив энтузиастов в их вере. Небольшие автомобили, благодаря надстройке из парусины и листового железа выглядевшие как танки, производили неважное впечатление. Пионерам танковых войск пришлось выслушать немало укоров и насмешек, когда пехотинцы пропарывали штыками парусину.

Да и сами «псевдотанки» могли двигаться разве что по хорошо накатанной колее. Было нелегко сделать какие-то систематизированные выводы, но, к счастью, Гудериану хватило оптимизма, решительности и воображения, чтобы убедительно ответить на все заковыристые вопросы и заставить своих коллег поверить в будущее этого нового рода войск. «Несмотря на эти недостатки, – писал Гудериан, – идея необходимости иметь командование танковыми войсками пустила корни. Те, кто участвовал в испытаниях, получили неплохое представление о его будущих функциях.и организации». В том же году было тайно приказано приступать к проектированию тяжелого танка с орудием большего калибра.

Гудериан увлек своими идеями Лутца, в 1931 году ставшего инспектором автотранспортных войск. Несмотря на то, что Лутц был великолепным организатором и умел облекать сложные мысли в ясную форму, все же в этой связке он являлся лишь партнером, и, судя по достижениям, младшим партнером. Майор Шаль де Болье, служивший вместе с Гудерианом с 1931 по 1933 гг. и с 1935 по 1937 гг., говорит: «Гудериан был главным мозговым центром, обо всем, что могло иметь какое-то значение или необходимость, он думал наперед – о кадрах, технике и командирах… он был идеальным лидером». На долю Лутца выпало, с присущим ему тактом и используя свой авторитет, проталкивать планы Гудериана на совещаниях более высокого уровня. Он также обеспечивал назначения Гудериана на нужные должности в нужное время. В январе 1930 года он послал его командовать 3-м (прусским) автотранспортным батальоном, сделав это, вне всякого сомнения, по личной просьбе Гудериана. Автотранспортный батальон, по сути, являлся уменьшенной копией будущей бронетанковой дивизии со всеми ее подразделениями, за исключением полевой артиллерии. Там была рота танков-макетов и рота противотанковых орудий, также деревянных – в действительности лишь бронеавтомобили разведроты и мотоциклы 4-й роты были настоящими. Не хватало еще одного жизненно важного элемента, без которого немецкая танковая дивизия просто немыслима – радиосвязи.

Составляя в 1916 году первую тактическую директиву для английских танков, полковник Эрнест Суинтон предложил, чтобы каждый десятый танк был оснащен небольшой радиостанцией, другие, по мере наступления, тянули за собой телефонный кабель, а остальные держали связь визуально и обозначали свои позиции дымовыми ракетами. В то время не было больших портативных радиостанций, а прокладка кабеля дело долгое, и, ограничивая маневренность, годится разве что на очень короткие дистанции. Что касается подачи сигналов с башни танка, то любой, кто пытался воспользоваться этой системой, засвидетельствует ее полную несостоятельность. А те немногие, кто делал это в бою и уцелел, навряд ли захотят повторить подобный эксперимент: стоило танкисту показаться из башни, как противник начинал стрелять по нему из всех видов оружия. В конце Первой мировой войны на нескольких танках установили рации, и такие танки участвовали в боях, однако стали специализированными машинами, так как не могли обеспечить удовлетворительный обмен радиограммами во время передвижения. Обычно их использовали как передающие центры.

20-е годы были отмечены быстрым прогрессом средств радиосвязи, немцы тоже стремились не отставать от остальных, тем более, что в этой сфере военной деятельности Версальский договор не накладывал на Германию суровых ограничений, и здесь обойти его оказалось куда легче. В любом случае, уже во время Первой мировой войны средства радиосвязи шагнули далеко вперед и после ее окончания нашли широкое применение в полиции и коммерции. Речь становилась таким же обычным средством коммуникации в радиоэфире, как и морзянка. А когда изобретатели перенесли акцент исследований в диапазон более высоких частот, оказалось, что речь даже более устойчива к помехам. Рации со временем стали более мощными, компактными и простыми в обращении, особенно после того, как авиаторы предъявили жесткие требования в отношении веса аппаратуры. Новую эру в радиосвязи открыло изобретение в начале 20-х задающих генераторов с кварцевой стабилизацией частоты.