Глава пятая

Глава пятая

Операция японской разведки. — Мирная демонстрация как революционное оружие. — Российский капитал финансирует революцию. — Витте в панике

Война с Японией надломила империю и должна была послужить уроком для правящего класса, из которого следовало сделать вывод, что прежний метод принятия решений безнадежно устарел. Если узкая и никем не контролируемая группа вокруг царя может влиять на выбор стратегии, то нет гарантий, что подобная практика не повторится с более страшными последствиями.

К террору добавилась подрывная деятельность японской разведки. Военный атташе посольства в Петербурге полковник Мотодзиро Акаси, перебравшийся вместе со всем посольством в Стокгольм, был инициатором использования российских революционеров в качестве своей «пятой колонны». Для этого был выделен один миллион иен (по нынешнему курсу это около 35 миллионов долларов) на поддержку партии эсеров, Грузинской партии социалистов-федералистов-революционеров, Польской социалистической партии и Финляндской партии активного сопротивления. На эти деньги закупались оружие и боеприпасы, печатались нелегальные издания.

В конце сентября — начале октября 1904 года в Париже прошел съезд оппозиционных партий, который патронировался финским националистом Кони Цилиакусом, партнером японца Акаси. В съезде участвовал Павел Николаевич Милюков, будущий руководитель партии конституционных демократов, один из руководителей Февральской революции. Была принята резолюция о необходимости ликвидации самодержавия, о замене его «свободным демократическим строем на основе всеобщей подачи голосов» и о праве «национального самоопределения народностей России». Решение съезда носило революционный характер, потом в России последовала большая кампания общественных банкетов, якобы приуроченная к 40-летию судебной реформы, а на самом деле пропагандирующая идею конституции. Давление образованного общества создавало совершенно новую политическую атмосферу, которая влияла и на правящую группу, что вскоре едва не привело к параличу власти. Официальный Петербург получил грозное предупреждение: либеральная интеллигенция заключила союз с эсерами, исповедовавшими террор.

7–9 ноября 1904 года в столице прошел съезд земских деятелей, была принята резолюция с требованием конституции. Как по этому поводу говорилось в нелегальном журнале «Освобождение», издаваемом Петром Струве: либо конституция, либо война.

В начале сентября 1905 года, в конце войны, Шульгин был призван по последней мобилизации в армию. Впрочем, на Дальний Восток ему не было суждено попасть, помешал Портсмутский мир, согласно которому Россия отдавала Японии южную половину Сахалина и отказывалась от арендных прав на Ляодунский полуостров и Южно-Маньчжурскую железную дорогу.

Но о демобилизации речь не шла, войска могли понадобиться еще и для других дел. Наш герой продолжал служить младшим офицером в 14-м саперном батальоне в Киеве, ожидая, когда успокоится внутренняя смута. А она не думала успокаиваться.

О революции 1905 года написаны десятки книг. Мы мало что можем к ним добавить, разве что обратим внимание на кадры революционеров.

14 июня 1905 года восстала команда эскадренного броненосца Черноморского флота «Князь Потемкин Таврический». В ноябре 1905 года во время Севастопольского восстания бунт на крейсере «Очаков» возглавил лейтенант П. П. Шмидт, внук адмирала, героя Севастопольской обороны, и племянник члена Государственного совета.

В деревне начались захваты и поджоги дворянских усадеб. Весной стали делить и запахивать помещичью землю. Характер волнений представлен в письмах саратовского губернатора Петра Аркадьевича Столыпина жене: «Пугачевщина растет — все уничтожают, а теперь еще и убивают… Вчера в селе Малиновка осквернили Божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не помогает…»

И вот важнейшее замечание от 12 июля: «У помещиков паника, но крестьяне, в общем, еще царелюбивы»^[27].

4 февраля 1905 года эсером И. Каляевым был убит дядя царя, московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович.

18 февраля 1905 года был опубликован царский манифест о намерении создать законосовещательную Государственную думу.

6 июня 1905 года Николай II принял делегатов завершавшегося в Москве съезда земских и городских деятелей и заявил: «Отбросьте сомнения: моя воля — воля царская — созывать выборных от народа — непреклонна». Он пообещал конституцию.

Но социал-демократы, либералы, правые объединились в неприятии совещательной Думы.

Однако война имела и стратегические последствия. Российская империя утратила роль одной из крупнейших морских держав, геополитический расклад сил существенно изменился: Россия должна была свернуть продвижение в Тихоокеанской зоне и снова обратиться к европейскому направлению, на Ближний Восток, к Черноморским проливам. Это имело огромные последствия, подтолкнуло к ее вхождению в новый военный союз и участию в Первой мировой войне. Таким образом, проигранную войну надо рассматривать прологом мировой войны, завершившей историю Российской империи.

Взгляд Шульгина на Русско-японскую войну известен из письма В. А. Маклакову, датируемого 1925 годом, то есть это уже даже и не совсем взгляд, а скорее исторический приговор.

«Когда разразилась японская война, в известной среде русского общества, которая раньше болела квасным патриотизмом и была еще при Тургеневе убеждена, что мы весь мир „шапками закидаем“, в этой среде была распространена пошлая острота: „Ну что такое японцы — макаки“. Для не знающих естественной истории поясняю, что макаки — это род обезьян.

На это будто бы однажды престарелый М. И. Драгомиров, киевский генерал-губернатор и командующий войсками округа, хорошо знавший русскую армию с ее достоинствами и недостатками, однажды сказал: „Они-то макаки, да мы-то — кое-каки“.

В этой фразе слишком много мысли для такого малого количества слов. Драгомиров как бы предсказал судьбу японской кампании. Огромная русская армия, которая, казалось, раздавит, как комара, маленькую Японию, была поведена в бой по всем принципам „кое-какства“… Нового способа ведения войны не знали. В первом бою под Тюренченом прорывались сомкнутыми колоннами с музыкантами впереди. Пулеметов не имели вовсе. Обо всяких разрывных снарядах, объединявшихся тогда под именем „шимозы“, не имели понятия, почему тот же Драгомиров пробурчал однажды — они нас шимозами, а мы их молебнами; в бой шли в белых рубахах, не подозревая, что на свете существуют защитные цвета и что самое скверное — перевооружали артиллерию во время войны. Начали же морскую войну тем, что в первый же день объявления войны прозевали японские миноносцы и позволили им войти в свою собственную гавань, вывести из строя три больших корабля и безнаказанно уйти.

Впрочем, это пышно расцветшее „кое-какство“ сказалось во всей нашей дальневосточной политике. Неизвестно для чего мы влезли в Корею, кое-как, по небрежности затронули Японию, о которой не имели ни малейшего представления, ибо разведка велась тоже кое-как, и затем полезли в войну, хотя, как показал опыт, к войне были совершенно не готовы. Между тем войны ничего не стоило избежать или, по крайней мере, оттянуть. Но ведь японцы с обезьяньей точностью, до последнего винтика скопировавшие лучшую армию в мире — немцев, конечно, были макаки. В конце концов точные обезьяны разбили гениальных кое-каков.

Надо всегда отдавать себе отчет, что „кое-какство“, т. е. небрежность, неточность, недобросовестность — есть один из основных факторов русского народа. Кто хочет ему добра, кто его любит, непременно должен с этим считаться и никогда этого не забывать»^[28].

После заключения мира начались волнения в университетах, забастовки, останавливалось движение на железных дорогах, усугубляя паралич экономики.

Витте предложил царю принять конституцию «в смысле общения Царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации», расширения избирательных прав, автономию Польши и Грузии и ряд других преобразований, вплоть до «экспроприации частной земельной собственности».

По сути программа Витте повторяла резолюции двух последних земских съездов, то есть опиралась на широкую социальную базу.

Между тем всеобщая забастовка захватывала все большее пространство. 13 октября Николай II поручил Витте возглавить правительство. Одновременно с этим войска Петербургского военного округа подчинялись генерал-губернатору столицы Д. Ф. Трепову.

14 октября в Петербурге начал работу Совет рабочих депутатов, куда вошли представители революционных партий и выборные делегаты от заводов. Председатель Петербургского совета Г. С. Носарь-Хрусталев впоследствии признался, что всеобщая политическая забастовка 1905 года была профинансирована российским крупным капиталом.

Подчеркнем еще раз: не японской разведкой, а российским капиталом!

15 октября не вышли все российские газеты. Но «Киевлянин» выходил и, как говорил Шульгин, «покрывал рев бури».

«Стоит перелистать любую газету того времени; она напоминает прессу войны. Как и тогда, на все было две мерки; на одной стороне были „зверства“, на другой „героизм“. Моральную поддержку либеральное общество оказывало Революции, а не тем, кто с ней боролся»^[29].

По предложению Витте и под давлением великого князя Николая Николаевича 17 октября в 17 часов Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», назвав свой шаг «страшным решением, которое он, тем не менее, принял совершенно сознательно». Россия из абсолютной монархии становилась конституционной.

Манифест давал максимум возможного: «…даровать народу незыблемые основы гражданских свобод» (неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов, участие в выборах в Государственную думу всех слоев населения, признание Думы законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу). Монархия показывала, что готова к диалогу с главным оппонентом, состоятельной и образованной частью общества, не исключая и народ. Дальнейшие события зависели от способности сторон не впадать в разрушительные крайности и выстраивать новую, парламентскую государственность.

Тогда один из важнейших руководителей оппозиции П. Н. Милюков в кругу обрадованных единомышленников осадил их энтузиазм: «Ничего не меняется, война продолжается».

Да, нацеленные на боевые действия оппозиционеры не могли быстро измениться. Это случилось гораздо позже, когда ничего уже нельзя было вернуть назад.

В. В. Шульгин вспоминал об одной своей лекции в Белграде о Февральской революции, на которой присутствовал Петр Струве. Во время обсуждения Струве заявил, что у него была единственная причина для критики Николая II: тот был излишне мягок с революционерами, которых, по словам Струве, нужно было «безжалостно уничтожать». Шульгин в шутку спросил, уж не считает ли Струве, что и он сам должен был быть уничтожен. Струве, чрезвычайно разволновавшись, воскликнул: «Да! — И, встав со своего места, зашагал по зале, тряся седой бородой. — Да, и меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою — бац! — прикладом по черепу!»^[30]

Много лет спустя бывший соратник Павла Милюкова Василий Маклаков писал: «С властью надо было заключать соглашение на почве взаимных уступок, принимая с уважением ее силу, а может быть, и предрассудки. „Освободительное движение“ с Самодержавием соглашений не допускало…»^[31]

Но в 1905 году либералы отвернулись от Витте.