26. II. 42

26. II. 42

Сосредоточенность на самой себе, это постоянное прислушивание к своему организму, голод, сосущий под ложечкой — все это мешает читать долго, запоем, как хотелось бы, чтобы пожить другой жизнью. Но читаю по страничке с тем острым и полным наслаждением, как нюхают цветы и смакуют вино. Начала «Кащееву цепь» Пришвина. Я очень полюбила Пришвина в эту военную зиму и хотела бы ему написать письмо, — но куда посылать? Попробую написать К. Федину — явилась острая потребность точно и четко написать большому и чуткому человеку о пережитом и перевиденном.

Ушла из жизни мама, и с ней кончилось наше гнездо. Все это кончилось из-за проклятых немцев. Страшно и грустно думать, что в Мариенбурге — пепелище, что уже никогда не увижу я домика в палисадничке, не скрипнет калитка, как она скрипела десятки лет, как я себя помню. Пока была мама в Мариенбурге — был дом, очаг, привычка детства — приедешь, — и забываешь о возрасте, о своих годах — вступали в права постоянные, повторяемые из года в год привычки, обычаи, потребности, радости. Так, казалось, остановилось само время, или иначе, там все повторялось, как в природе.

Разве можно забыть, как встанешь, бывало, утром, и до умыванья греешься у горячей на солнце стенке цветущей весной, когда облетает черемуха над колодцем, ветер так и плещет в лицо белой, пахучей крупой черемухового цвета. Разве можно забыть, как сладко умываться во дворе, — стоять под этой дедовской черемухой, когда под ногами на земле светятся солнечные круглые просветы, пахнет зреющей малиной, глаза жадно ошаривают кусты, отыскивая созревшую за ночь ягодинку.

А наша столовая летом под шатровой яблоней за колодцем? Разве скажешь, когда там было лучше — весной ли, — когда на стол осыпались бело-розовые лепестки и пчелы с утра до заката густо жужжали над ней, — или ранней осенью, когда гнулись и надламывались ветви ее под тяжестью наливающихся яблок?

Разве с годами пропадало очарование — отыскивать в кустах и крапиве по утрам полузрелые червивые опадыши и съедать их натощак без счета?

А мамин цветничок у помойки, где были укрыты от воров лучшие цветы? Там изгородью стояли пунцовые георгины, табак, штокрозы, там резеда заглушала запах помоев и компоста?

А трогательные грядки, где едва вызревали чахлые прыщавые огурцы, а картошка уходила в ботву, и только укроп щедро одарял нас пахучей пряной зеленью до осени?

А кусты смородины — детская радость, летний праздник?! Как весело было рвать и кидать в корзину веточки красной смороды, отыскивать самые толстые ягоды и по ягодке откусывать от кисточки- веточки или искать винно-темные, перезрелые, сладкие и медленно давить языком.