12. XII

12. XII

По роду своей деятельности я часто сталкиваюсь с писателями, особенно детскими. Но близости и понимания между нами нет. Они обижались на меня, думаю, что несправедливо. Они не приучены к самокритике, самолюбивы и легко уязвимы, а я не могу считать их «из другого теста». В прошлом году (1938/39) они были взбешены за доклад, особенно Чарушин и Рысс. Нынче — Берггольц, Никитич, Меркульева, хотя я не сказала ничего, кроме правды, и они друг о друге думают то же самое.

С единственной из писательниц — Б. М. - у меня дружба. Но для меня она просто человек — сколок эпохи начала XX века (гимназия в Киеве, женские курсы, поездка во Францию, романтическая жизнь после революции и пр. и пр.)

Житкова покойного видела один раз: он зашел в коллектор, сумрачный, гневный, и молча листал новинки. С Маршаком — главным образом вежливые деловые разговоры на ходу. Чуковский — добродушен, благодушен, нарочно-наивный, кокетливый собой донельзя.

С одним из крупных наших писателей длится у меня связь со школьных лет, с 1926 года — с К. А. Фединым. Началось со школьного разбора «Городов и годов», потом изредка переписка, вернее, мои письма и приветы от него в письмах к Евгении Ивановне. Последнее письмо — о «Двадцатых годах» в августе этого года. У меня есть книги с его надписью.

Я не люблю писательской среды. Они меня стесняют и невольно раздражают своей самовлюбленностью. Может быть, это слово резкое, но они все думают, что они особенные. <…>