След в след… за Солоухиным!

След в след… за Солоухиным!

(писатель и читатели-земляки)

Написав статью «Владимир Солоухин: путь к православию», опубликованную в сокращенном виде в газете «Владимирские ведомости» 20 июня 2002 года, я посчитала свой долг по отношению к Владимиру Алексеевичу выполненным. Стала заниматься своими «итальянскими записками русской паломницы – „Верба белая“, но не тут-то было! Пошли отклики на статью.

Мне было сказано на страницах тех же «Владимирских ведомостей», что статья моя «приторный елей», что и неверующие тоже любят Солоухина, что не пристало мне, участвовавшей в 1973 году в атеистической книжке, писать в 2002 году… о православном взгляде (!) на творчество Солоухина! Каково? В огороде – бузина, а в Киеве – дядька! – так русский народ говорит о подобной логике. Страна стала другой. Все члены Политбюро изменили свои взгляды, а Любе – нельзя! Она должна думать только так, как в 1973 году! Улыбнулась я на своих лукавых критиков, перекрестилась, вспомнив Христово изречение: «Благословляйте ваших врагов…» Как верно! Ведь если бы не этот дурной отзыв (и несколько других, – об этом ниже), я бы не взялась за перо, чтобы представлять владимирским читателям прозу Солоухина позднего периода.

Не собиралась я писать эту книгу и потому, что негоже микролитератору, это я, – писать о выдающемся писателе России, имя которого прекрасно обойдется и без моих корявых строк. У каждого человека должно быть свое доброе имя, и нечего прилипать к именам великих…

Однако отклики на статью продолжали поступать, скапливались в моем сознании, и мне стало интересно задавать друзьям, знакомым и незнакомым людям 2002 года простой вопрос: «Кто такой Солоухин?» Что только не услышала. От земляков-то писателя! Вот они, эти мнения.

Первое. «Солоухин? – мой собеседник скривился. – Злой человек, я ему не верю».

Второе. «Солоухин? Прокоммунистический писатель, реакционный, – сказала москвичка, новая русская, – не переубеждайте меня, я сама слышала его выступление по телевидению».

Третье. «Солоухин – фашист. Кто же этого не знает?» – сказал тележурналист.

Четвертое. «Солоухин – атеист, – добавила педагог, – это же видно по его произведениям».

Пятое. «Солоухин – монархист. – Перстень-то с Николаем Вторым, помните»?

Шестое. «Прочитал, прочитал его „При свете дня“, встретил бы сейчас – пулю в лоб, из недобитых». На мой ответ: «Всех не перестреляешь», – была реплика: «Ну, почему же, целиться надо хорошо!»

Седьмое. «Солоухин? Это художник, что ли? Не слыхала, хоть и давно во Владимире живу».

Восьмое. «Солоухин? Первый раз слышу… С Камчатки во Владимир приехал…»

Девятое. «Солоухин? Знаю, писатель, к стыду своему, ничего не читала».

Десятое. «Солоухин? Читал “Владимирские проселки”, когда вышли, а больше ничего не читал».

Одиннадцатое. «Это Солоухин – московский писатель? Да он владимирский, в Алепино родился…»

Двенадцатое. «Это Солоухин – русский? Француз, грузин, киргиз найдут в нем больше, чем русские!»

Тринадцатое. «Солоухин – владимирский? Не сказал бы… Он в Москве всю жизнь прожил…»

Четырнадцатое. «Как вы-то сами, Люба, влипли в православие, ведь Бога-то нет! Да еще Солоухина-атеиста в статью притянули!»

Пятнадцатое. Не читал и не буду.

Шестнадцатое. Не читал и не буду.

Семнадцатое. Не читал и не буду.

Восемнадцатое. Не читал и не буду.

Девятнадцатое. Не читал и не буду.

Последние пять отзывов, назовем их узко-молодежными, как раз и подвигнули меня на написание этой книги. Солоухин неизвестен молодежи? Этого еще на Руси не хватало!

Двадцатое. «Как отношусь к Солоухину? Я так люблю его лирику», – моя знакомая, Инесса Владимировна, тут же начала цитировать стихотворение. И радостно было слушать это рябиновой осенью, освещающей город в 2002 году:

В Иванов день набраться духу

И в лес идти в полночный час,

Где будет филин глухо ухать,

Где от его зеленых глаз

Похолодеют руки-ноги…

И с места не сойти никак,

Но где уж нет иной дороги,

Как только в самый буерак.

От влажных запахов цветочных

Начнет кружиться голова.

И будет в тихий час урочный

Цвести огнем разрыв-трава.

Схвати цветок, беги по лесу,

Он все замки тебе сорвет.

Освободит красу-принцессу

Из-за чугунных тех ворот.

Ах, эти сказки, эти сказки!

Лежим на печке стар и мал…

Снежки, рогатки и салазки

Подчас на сказки я менял…

А жизнь меж тем учила круто,

С размаху била по зубам.

И разъяснил ботаник вскоре…

Права ботаника, права.

Но я-то знаю: в час урочный

Цветет огнем разрыв-трава!

Мы порадовались вместе ее отличной памяти.

– Мне тоже запомнилось сразу, – продолжаю разговор, – «Имеющий в руках цветы плохого совершить не может…»

Добавляю собеседнице, что довелось полгода жить в Италии (там сын живет) и, когда возвращалась, едва самолет чиркнул об асфальт аэродрома Шереметьево, слезы, а в мыслях солоухинское:

Я шел по родной земле,

Я шел по своей тропе…

Это не значит, что меня в Италии плохо принимали – все мои духовные устремления исполнились. Я видела «Последнюю вечерю» Леонардо да Винчи (так итальянцы называют «тайную вечерю») в церкви Мария делла Грация. Побывала и в «Ля Скала», насладилась музыкой Бетховена в исполнении великолепного оркестра Рикардо Мути. Ездила в город Бари из Милана, приложилась к мощам Николая Чудотворца… Да, так сподобил Господь не по грехам моим, а по милости своей.

И все-таки – родная земля – это родная земля! Пусть меня кто-то подтолкнул, пустил шутку, – но ощущение родства с родной землей мне подарила прекрасная Италия.

Значит, делаю вывод, если «в обиходе» живут слова и строки – это и есть подлинная поэзия. Знаменитый «Колодец» Инесса Владимировна процитировала тоже без предварительной подготовки, по памяти:

…И понял я, что верен он,

Великий жизненный закон:

Кто доброй влагою налит,

Тот жив, пока народ поит.

И если светел твой родник,

Пусть он не так уж и велик,

Ты у истоков родника

Не вешай от людей замка,

Душевной влаги не таи,

Но глубже черпай и пои!

– Посмотрите, как у Солоухина все весомо, грубо, зримо, я бы сказала еще, сочно, как описан сруб, вода «как смоль густа, как смоль черна, она как стеклышко чиста…»

Мы расстались на троллейбусной остановке друзьями, хотя до этого мало общались, живя в одном городе. Нас объединил Солоухин.

Двадцать человек – двадцать отношений к Солоухину, двадцать мнений. Где истина? Каков же подлинный Солоухин? Может быть, это и есть цель моей книги: преобразовать различные (часто необоснованные) мнения в одну общую цель – увлечь молодые умы чтением произведений Солоухина; преобразовать их неведение и невежество в доброе отношение к творчеству писателя-классика, писателя-земляка.

Но как это сделать? Во-первых, самой прочитать (или перечитать) каждую солоухинскую строчку. «Тогда ты получишь право, – сказала я себе, – говорить о творчестве этого писателя».

Итак, май, июнь, июль, август 2002 года. Я одна в читальном зале. Царские условия! Учащиеся на каникулах. И тут же получаю духовный подарок от Владимира Алексеевича – повесть «Прекрасная Адыгене». Она оказалась так созвучна моей душе потому, что в молодости мне довелось заниматься альпинизмом. Имею разряд по этому виду спорта за девять восхождений. Одно из них было на Эльбрус, высочайшую вершину Европы, 5633 метра над уровнем моря.

Читая Солоухина, я как бы вернулась к годам своей молодости и радовалась совпадению впечатлений, мыслей, ассоциаций своих и писателя через… 30 лет!

К его прекрасно-чистой повести я бы добавила одну деталь, подробность, которая, может быть, сделает ее еще достоверней – каждый ботинок альпиниста весит полтора килограмма. Они обиты железом, триконями. Таким образом, любой альпинист имеет на ногах как бы вериги, и, совершая подходы к перевалам, восхождения, он совершает не просто физическую работу, а борется сам с собой, а это и есть путь к духовному, горнему.

Свое восхождение к духовной жизни писатель начал именно с вершины Адыгене. Он так заканчивает повесть:

«Двадцать первое августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. Десять часов утра. Мне сорок восемь лет. Я стою на вершине Адыгене. Я разорвал кольцо. Я стою на вершине Адыгене. Уже ничего нельзя сделать. Никогда не будет меня, не стоявшего на вершине Адыгене, а всегда буду я, совершивший восхождение, преодолевший все, что надо преодолеть, достигший вершины и стоящий на ней. Я стою на вершине Адыгене. (Ее высота 4404 метра.)

Эти строки писателя полны чувства, не очень отредактированы: два раза он повторяет одно предложение – «Я стою на вершине Адыгене», но читатель понимает, что сейчас не до редактуры, полнота радости от покорения вершины захлестывает его.

В 1972 году во Владимире было очень жаркое лето, а я ходила беременная, собираясь родить сына (дочь уже была), – так вот почему мне было не до прекрасной Адыгене! Свое восхождение на Эльбрус я совершила в 1962 году, когда мне было 24 года! Хорошо помню первое, что пришло на ум: «Кавказ подо мною…» – песчинкой, ростом 152 сантиметра. Я видела, как говорят сейчас, «в натуре» прохождение скального маршрута Михаилом Хергиани. Стройный, в спортивном костюме, – он голубой ящеркой промелькнул по грозным скалам и, не дав нам опомниться, оказался на верху скалы. Это незабываемо! В повести Солоухина читатель встретит и это славное имя, известное альпинистам всего мира.

В «Прекрасной Адыгене» Солоухин продумывает – как жить человеку на земле? Как сохранить здоровье? Обедать, ужинать «цивилизованно» со стаканом в правой и сигаретой в левой руке, или взять себя за шиворот и потащить подальше от табачного дыма, от этого угара цивилизации. Он выбирает второе, хотя ему уже сорок восемь! И записывает слова, видимо, взятые из справочника по альпинизму:

«Взойдя на вершину, человек испытывает глубокое удовлетворение не только от тесного общения с нею, но прежде всего от чувства самоутверждения, познания своих физических и моральных сил, познания своей способности к достижению трудной и опасной цели».

И тут же на вершине Адыгене начало его исповеди, тут происходит очищение его сердца. Читаем:

«Тщеславие совсем не свойственно мне. Счетчик Гейгера, настроенный на тщеславие и поднесенный ко мне, не издал бы ни единого звука. Я не перечитываю своих статей, когда они печатаются в газете (разве что узнать, много ли вырезано), я не храню газет и журналов, где напечатаны мои рассказы или стихи, и не собираю статей, написанных о моих книгах, а тем более упоминаний своего имени. Я не стремлюсь в президиумы собраний и на трибуны, я не завидую собратьям, когда они получают премии, звания, ордена.

Но теперь я почувствовал глубокое удовлетворение и даже гордость. Рябухин показывал и называл вершины, цирки, ледники, ущелья и реки, а я шептал про себя, так, чтобы никому не было слышно: «Двадцать первое августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года».

…Читальный зал, где я занималась, был пронизан золотыми лучами заката, и особо яркий Лучик, упавший на соседний полированный столик, подкрался к моему раздумью: «Как все это передать молодым?»

– Что все?

– И восхождение писателя на Адыгене, и мои впечатления-воспоминания, и благостную тишину этого зала, и эти невзятые книги на полках.

– Что грустишься – не грустись, – уловил мой вздох яркий Лучик, – традиции на что? А твоя земля?

– Традиции, – это ты верно подсказал Лучик, – но они, молодые, не хотят их знать, не захотят меня слушать. Голос мой тонок, а они, слышишь, как звенят их задорные молодые голоса на Гусинке – все отправились купаться в старицу.

– Может быть, и тебе, – слегка улыбнулся Лучик, – последовать их примеру… чтобы не быть нудной… не потерять контактов с молодежью?

Я отправилась на купанье, сдав стопку книг библиотекарю: ведь завтра будет новый день и я обязательно, обязательно найду ответ на вопрос – как все лучшее наше свое отечественное передать молодежи? Как научить их смотреть на свою землю влюбленными глазами? Как объяснить им этот сложный, порой безумный, но такой прекрасный мир… Божий мир! Как донести до их сознания, что если тебя разлюбят, – пиши стихи, музыку, картину, прозу, но совсем не надо прыгать с десятого этажа… Как уберечь их от (теле одури?) от этой пошлой рекламы «вкусно – не вкусно»?

Помню, в альпинизме нас кормили на пять тысяч калорий в день, но гоняли, как сидоровых коз, по горам, – и мы были – мышцы, кости, кожа. Все перегорало в работе! Главное – баланс потребленного и израсходованного… Вот этот-то дисбаланс современного человека и почувствовал на себе Солоухин… в 1972 году. И стал от него уходить. Куда? Что значат его загадочные слова «Я разорвал КОЛЬЦО».

…Альпинизм научил меня верить в свои силы, правильно их расходовать, и, самое главное, ставить высокие цели в жизни – снежные вершины, к которым так трудно идти. Но надо идти, ибо дорогу осилит идущий… а не лежащий на диване, не держащий бутылку пива в правой руке и отхлебывающий из нее где попало, на улице, в метро, в автобусе… Ах, какая раскованность, глядите! А смотреть-то не на что! Тот, кто не управляет своим питанием (речь идет о простой воде), не вынесет простейшего пятикилометрового похода. Помню наставления наших инструкторов:

– Альпинист должен уметь утолять жажду двумя глотками – один – прополоскать рот, второй – проглотить… Все! Альпинист не может кланяться каждому ручейку на леднике! Воды полно, а пить нельзя!

Как потом эти простые правила пригодились мне в жизни, во время родов, во время болезни! Потом вычитала у американца Поля Брэгга, как он, уже в годах, на спор с молодыми, преодолевал, кажется, Большой Каньон, пустыню, и как молодые, наевшись сосисок и пива, «спеклись», а он, как сам пишет, на водичке и соке, в конце путешествия был «свеж как маргаритка».

Так же поступали и русские святые, живя годами на хлебе и воде! Нового-то протестант Брэгг не дал нам ничего – без чувства меры что же ты за человек? Вот и вся его философия долголетия.

– Ну, хорошо, – скажет иной молодой человек, – большевизм – коммунизм ушел, согласен, не надо было строить рай на земле – это невозможно. Худо-бледно, плохо-бочком Россию втянули в мировую цивилизацию, а там, оказывается, такой веер мировосприятия, что не знаешь, какое выбрать, что себе любимому подойдет.

И пошел россиянин-специалист строить каждый свое мировоззрение по-своему. Чего каждый ухватил из мировой «цивилизации»? Кто питье и пиво – козленочками стали. Кто иглу – наркоманами сделались. Кто экстрасенсом сам заделался, с темными силами по ночам беседует. Кто к Муну подался (университетские преподаватели, то бишь люди с высоким самомнением), кто к йогам. Иные – к сатанистам, мол, доубиваем и дорушим то, что осталось. И получилось – днем с огнем ищут чего-то такого эдакого, а своего родного не видят – слишком обычно!

И так «свободно» зажил специалист в посткоммунистической России, что напрочь забыл самое малое, самое первое – что он русский человек.

Цитата незабвенного Козьмы Пруткова просто выскочила из его памяти: специалист подобен флюсу, полнота его одностороння.

Стало быть, любой специалист, любого вида, знания, если он не стремится расширить свой кругозор – флюс! Ну, хорошо, скажут, есть флюсы и с широким кругозором. Но… тогда, где истина? У тебя такое мнение – ты думаешь, что прав. А у меня другое, и я думаю, я прав. Кто же прав на самом деле?

Кому поверить? Тут-то мы и подобрались, может быть, к одному из главных вопросов сегодняшнего дня. В химии, физике, – ясно кому верить. Ученым с мировыми именами. Попробуйте в химии что-то не то соединить с чем-то не тем, – такой результат получите – не поздоровится. Атомного джина физики выпустили из бутылки, а как его вновь туда засадить, не знают… То-то и оно!

Какие-то новые духовные ценности выдумали? Жили же без них 70 лет и еще поживем? Какой еще тонкий мир? Существует ли он? Может, и нет ничего. Или есть? Правда, что ли, что каждое бранное мое слово отдается на небесах? Тогда на меня дождь из гвоздей должен падать… «Ишь ты, поди ж ты!» – поговори с таким Само-думающим.

И не замечает такой Самостийщик, что соскальзывает в поисках своего мировосприятия в Самость. «А я такой! – и ножка вперед. – Не хотите – не воспринимайте».

С человеком, заболевшим самостью, трудно беседовать. Он ведь Сам решил разобраться в Ветхом и Новом Завете, в Священном писании, он сам выучит арамейский язык, на котором Иисус Христос говорил со своими учениками… Сколько на все это потребуется времени – самостный человек не берет в расчет… Полагая жить по-библейски лет 150–200! Так что кому-то поверить все-таки придется в жизни?

Но кому? За кем пойти? За сверхчеловеком Ницше, покончившим с собой. За путаником Бердяевым. За Львом Николаевичем Толстым, так и не разорвавшим цепи гордыни, хоть он и Лев. За русскими философами Несмеловым и Ильиным, но где прочитать их труды? За Пушкиным с его восклицанием: «Да, дух бессмертен мой!» За Достоевским? За Солоухиным? Кому же все-таки поверить?

…Один мой знакомый ведет во Владимире двух дочек-близняшек на прогулку за ручки, одна – справа, другая – слева.

– Папа, где мы живем? – спрашивает дочка справа, – в какой части света?

– В Европе? – отвечает папа.

– А учительница сказала в Азии, – сомневается дочка слева, и обе вздыхают:

– Кому верить?

То есть уже с третьего класса человечек задумывается над главным вопросом бытия – кому верить? Папе, маме, учительнице, светофору, своему родному миру или чужому, другому иному…

Человек, лишенный опоры для души, начинает метаться – в пьянку, в оккультные силы, некоторые «рерихнулись», «облаватчились», – позабыв, что они русские люди, живут на русской земле, Бог сделал так, что в одночасье ложное построение, 70-летнее вавилонско-коммунистическое построение башни до неба, рухнуло. И 20 миллионов коммунистов, а за ними и все население с удивлением отметили, – и ничего, и без КПСС можно жить. Но как? Ушлые экономисты быстро просчитали – на подхвате у Запада. А как это «на подхвате»? Один старый московский журналист объяснил мне первозначение этого оборота. Когда чистили уборную в старину, один опускал туда ведро на длинном древке, черпал нечистоты и нес в бочку, но ведро-то тяжелое, тогда подбегал помощник, подхватывал древко в определенном месте, помогал, – это и называлось «на подхвате». Именно такую роль и отводит Запад России.

– Мы не учителя Западу, и не ученики. Мы – другие. Так сказал выдающийся русский философ Иван Александрович Ильин.

– Мне бы хотелось, чтобы поверили философу И. А. Ильину, писателю И. С. Шмелеву, писателю В. А. Солоухину, поэту Н. А. Рубцову… ведь именно в их творчестве ответы на многие вопросы современности. Но… телеящик отучил читать, «съев» все свободное время… Как быть?

В библиотеках города Владимира, узнаю, что книг выдающегося земляка-писателя первого периода его творчества – «Владимирские проселки», сборники рассказов и стихов, «Письма из Русского музея», «Черные доски», «Травы» и других, – достаточно, но они поблескивают чистотой страниц, никем не перевернутых. Проза последнего периода – «Соленое озеро», «Смех за левым плечом», «Последняя ступень», «При свете дня», «Чаша», – единичные экземпляры, зачитанные до ветхости. По одному-двум на абонементе и в читальном зале.

…Начиная перечитывать произведения Владимира Алексеевича Солоухина, я попросила принести в читальном зале Владимирской центральной городской библиотеки все, что у них есть. Запрос был исполнен немедленно, стройная симпатичная девушка вынесла целую «пирамиду», поставила на стол и мило улыбнулась:

– А Солоухин во «Владимирских проселках» про моего дедушку написал.

– Кто же это?

– Шолохов Василий Иванович…

Некоторое время мы смотрели друг на друга с изумлением. Мне припомнилось мое первочтение «Проселков», и как закрыла книгу со словами: «И все-то в Земле Владимирской есть, и даже свой Шолохов…Успел и его описать Владимир Алексеевич, а мы, журналистская братия (тогда работала в газете), своего ценного не видим, за необычным гоняемся». И вот, надо же, с Шолохова продолжается мое изучение Солоухина… Промыслительно!

– Оленька, а вы не могли бы написать своеобразное продолжение судьбы вашего дедушки?

Девушка согласилась. На странице 198 у Солоухина читаем:

«– С восьми лет вот так-то пасу, – рассказывал Василий Иванович, – …где только не пас: и в Ярославской, и в Костромской, и в Московской, и в Ивановской, и в Горьковской… Другую работу подавай – не возьму. А на рожке я и в Москве игрывал.

– Где же?

– И в Доме ученых игрывал, и в Доме писателей, по разным залам да театрам. Слушали нас очень здорово. Ну, да и мы старались. Им, значит, скрипки все надоели, а наш инструмент в охотку, вроде как после печенья хлебушка черного поесть!»

Мне оставалось поступить «по-солоухински» и включить в книгу две страницы, написанные внучкой Шолохова Ольгой Антоновой. Вот они.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.