Глава 14 Протест на Олимпиаде

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Протест на Олимпиаде

Переезд в Вилланова должен был принести стабильность, к которой я стремился с момента окончания университета. Но теперь я потерял работу, а общение с Дюпоном подрывало мой моральный дух и желание участвовать в соревнованиях. Лучшим решением для того, чтобы выиграть золото на Олимпиаде в Сеуле, был бы выход из-под влияния Дюпона, но я не мог позволить себе этого как по финансовым причинам, так и с учетом необходимости продолжать тренировки. Дела складывались для меня настолько неудачно, что не получилась даже обычная процедура по исправлению зрения.

Из-за своей близорукости я проиграл на чемпионате мира 1986 года, потому что не смог рассмотреть счет на электронном информационном табло в результате того, что Международная федерация объединенных стилей борьбы отвернула его от борцов в сторону зрителей. Я подумал, что операция на глазах могла бы решить эту проблему, а учитывая, что Джон объявил мне об увольнении, я решил, что для такой операции как раз самое удачное время.

Но проблема не решилась. Близорукость у меня осталась, таким образом, операция на глазах была проведена зря. Испытывая сильные боли, я принимал обезболивающие. Однако, несмотря ни на что, мне следовало позаботиться о своем будущем. В это время года не было никаких шансов найти работу в другом университете. Кроме того, через несколько месяцев предстояли отборочные соревнования к чемпионату мира. Я был в отличной форме и чувствовал себя, пожалуй, более уверенно, чем когда бы то ни было за всю свою спортивную карьеру. Я не мог позволить себе упустить такую возможность.

Передо мной вновь встал выбор пойти в армию, но основная подготовка к чемпионату заключалась в участии в отборочных соревнованиях, и вряд ли армейское руководство позволило бы мне «забить» на службу ради этого. При этом накопленных мной средств не хватало на то, чтобы достаточно долго тренироваться без какого-либо заработка.

Я пошел к Джону. Он был пьян и что-то бессвязно лепетал, затем стал вообще невменяем и принялся кричать и вопить. Я не мог понять, чем он был так расстроен, но он постоянно переспрашивал: «Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты понимаешь, о чем я говорю?»

Я сказал Джону, что меня не волнует, остаюсь ли я тренером в Вилланова, я просто хочу продолжать работать с Дэном Чэйдом. Джон ответил, что подумает об этом, и я вернулся к себе домой.

Джон стал каждый день названивать мне.

– Ты можешь остаться, – говорил он. – Но в этом случае ты должен будешь переехать в поместье.

В этом не было никакого смысла. Он уволил меня с работы в Вилланова и при этом хотел, чтобы я жил в его поместье? Без арендной платы?

Он настаивал на этом предложении и даже упомянул, что если я буду менять с доплатой свой старый «Шевроле Камаро», то он готов заменить его на «Линкольн Гранд Маркиз». В финансовом отношении у меня появлялись дополнительные возможности. Отсутствие необходимости оплачивать аренду существенно облегчило бы мое финансовое бремя. Поэтому через три или четыре недели после увольнения я переехал из своей квартиры в коттедж в его поместье. Мать Джона жила в особняке, сам он жил то в особняке, то в коттедже, но по большей части в особняке. Я предполагал – я надеялся! – что после моего переезда в коттедж он будет еще больше времени проводить в особняке, но такого не случилось.

Особняк был старым и нуждался в ремонте. А коттедж был новым. Кроме стальных жалюзи крепостного вида в коттедже была кухня, оборудованная по последнему слову техники, в гостиной полностью укомплектованный бар и прекрасное фортепьяно, джакузи, спальни в противоположных концах здания. Моя спальня была на удивление небольшой, и матрац там был слишком мягким. Это было все равно что спать в гамаке. Такое впечатление вполне соответствовало обстановке, поскольку я никогда не чувствовал себя комфортно в этом доме. Коттедж выглядел гораздо привлекательней моей квартиры, но жить было лучше все же в квартире.

Я переехал, сделав необходимые приготовления на случай срочного выезда. Кроме одежды я взял с собой от силы две сумки со спортивной формой и коллекцию памятных знаков, врученных мне после победы на чемпионате мира 1987 года, памятных знаков всех стран, принявших участие в чемпионате. Для остальных своих наград, в том числе медалей и призов, я арендовал банковскую ячейку. Я не считал коттедж Дюпона своим домом и не хотел, чтобы Джон увидел какую-либо из моих наград. Я не желал, чтобы он смотрел на них и думал, что это он помог мне выиграть хотя бы одну из них.

Позже события, которые происходили в эти годы, могли для меня слегка смещаться по времени, но, насколько я помню, после моего переезда из Вилланова в поместье Дюпона между Метцгером и Дюпоном вышла размолвка. В то время я как-то говорил по телефону с Хэлом Майлсом, своим хорошим другом, который был главным тренером в штате Вирджиния. Я сказал Хэлу, что Дюпону следовало бы организовать спортивный центр по подготовке борцов вольного стиля, а не спортивный центр Национальной ассоциации студенческого спорта, поскольку в этом случае не пришлось бы строго следовать правилам Национальной ассоциации студенческого спорта.

Пока Дюпон не вошел в мой кабинет после окончания этого разговора, я не предполагал, что он его прослушивал.

– Следует ли нам отказаться от нашего спортивного центра? – спросил Джон.

– Честно говоря, – ответил я, – нам не следовало и организовывать его.

– Хорошо, – сказал Джон. – Мы отказываемся от него.

Метцгер ушел из спортивного центра в январе или феврале. Я больше не создавал никаких проблем. Я просто посещал Вилланова, чтобы набрать борцов, с которыми работал в борцовском зале в поместье Дюпона.

После окончания сезона руководство университета объявило о закрытии спортивного центра в связи с проблемами его материального обеспечения, что означало отсутствие отдельного борцовского зала. Я не общался с университетскими кругами после своего увольнения, поэтому ничего не знаю о роли университета в закрытии спортивного центра. Но я знаю, что после того, как Дюпон подслушал мой телефонный разговор, он решил его свернуть.

Убогость этого спортивного центра и его проблемы не позволяли ему нормально работать. По существу, он никогда не был законным спортивным заведением. Это был просто спортивный центр Дюпона и его денег. Не больше и не меньше.

Руководству Вилланова нравились деньги Дюпона, и оно было готово терпеть Джона ради его денег. Джон хотел создать в университете борцовскую команду, поэтому ему выделили кабинет и сказали, что он может формировать ее. Но спортивный центр был обречен с самого начала, потому что нам так и не предоставили борцовского зала. Если бы руководство университета серьезно отнеслось к спортивному центру по подготовке борцов, оно бы предоставило нам корпус «Батлер». Это было бы не такой уж большой уступкой с учетом тех денег, которые Джон жертвовал им. Но, я полагаю, университетские круги в действительности не хотели связываться с борцовским центром в своем городке. Их также не привлекала и перспектива присутствия там Дюпона. А кого бы она привлекла? Этот парень был для всех просто стихийным бедствием.

На тренировочных костюмах команды было его имя. Как я понимаю, это было нелегко: расти богатым и поэтому не знать, уважают ли твои деньги или же тебя самого. Но казалось, в Вилланова никто не делал никаких существенных усилий, чтобы хоть как-то следить за борцовским центром или организовывать его работу. Этот центр нарушал правила Национальной ассоциации студенческого спорта, касавшиеся набора новичков. Джону была предоставлена полная свобода действий, и он в полной мере воспользовался этим.

У меня было чувство вины перед нашими борцами. Мне вспомнилась кризисная ситуация, которая сложилась на первом году моего пребывания в спортивном центре Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Неразбериха, творившаяся в спортивном центре по подготовке борцов в Вилланова, выходила далеко за рамки того, что я видел в Калифорнийском университете. Для борцов было крайне тяжело пройти через все это дерьмо, с которым они встречались в центре, и сделать карьеру, которую им там умышленно ломали.

Не помню уже конкретных итогов нашей работы, но недавно я наткнулся на старую газетную статью, в которой утверждалось, что за два года своего существования наш спортивный центр выиграл восемь из тридцати встреч. Я был удивлен, узнав, что дела у нас шли не так уж и плохо.

Ко второму году нам удалось включить в команду вполне приличных борцов. Том Роджерс во время нашего второго сезона занял на турнире ассоциации университетов третье место. Линдон Кэмпбелл уже после того, как спортивный центр при Вилланова закрылся, выступал за команду Калифорнийского государственного университета в Фуллертоне и трижды проходил отборочные соревнования Национальной ассоциации студенческого спорта. Но даже с хорошими борцами наш центр был из рук вон плох, это была безвыходная ситуация. Насколько мне известно, одновременно с закрытием центра завершились и карьеры борцов. К счастью, они смогли остаться в университете Вилланова, поскольку тот предоставил им стипендии на срок до четырех лет.

После закрытия спортивного центра при Вилланова Джон переключил свое внимание на любительскую борьбу[24]. В тот год он сделал свое первое пожертвование Федерации спортивной борьбы США в размере 100 000 долларов. В следующем году он внес еще 100 000 долларов. В период с 1989 по 1995 год он ежегодно жертвовал 400 000 долларов.

Он стал свободным членом правления Федерации спортивной борьбы США. Его имя стало упоминаться при освещении национальных чемпионатов США по вольной борьбе.

Если его целью было таким образом купить свободу действий и власть, то он ее достиг.

* * *

После того как я переехал в поместье, одной из моих первоочередных забот было придумать, как поступить с прической Дюпона. Она имела тот же вид, как и в первую нашу встречу: с прямым пробором, с запущенной сединой у корней и ярко-красного окраса под Рональда Макдональда.

Сам я брился наголо и предложил ему сделать то же самое. Я предложил это не ради него, но ради себя. Не думаю, чтобы его заботило, как он выглядел, просто я больше уже не мог смотреть на то уродство, которое было у него на голове.

Он согласился, чтобы я его постриг. Должен сказать, что после этого он стал выглядеть не так уж и плохо. Стрижка наголо существенно улучшила его внешний вид, однако, продолжая принимать алкоголь и наркотики, он все равно выглядел как полный дурак.

Джон перенес несколько операций на колене, поэтому, мало того, что он был алкоголиком, он еще подсел на некоторые рецептурные лекарства. Являясь в Вилланова нетвердой походкой, он обычно объяснял свое состояние приемом обезболивающих таблеток, которые он глотал с учетом различных травм, в том числе травм обоих колен и спины. А наколенники, по его версии, зачастую являлись причиной того, что он спотыкался. Но его состояние было вызвано как приемом таблеток, так и пьянством. Не знаю точно, на каком именно этапе это произошло, поскольку это случилось еще до моего переезда в поместье, но с какого-то момента он стал предпочитать наркотики.

Это может прозвучать странно, однако переход на кокаин оказался для него благом. Это была примерно та же ситуация, как и с Дензелом Вашингтоном в фильме «Экипаж»[25], чей персонаж напился, и, чтобы отрезвить его, ему предложили «дорожку» кокаина. Аналогичный эффект кокаин оказывал и на Дюпона. Начав принимать кокаин, он на некоторое время словно пришел в себя и стал чуть более адекватным.

Как-то, когда я жил в поместье (но не тогда, когда я вел тренерскую работу в Вилланова), Джон поинтересовался у меня, не знаю ли я, где можно достать кокаин. Я баловался «коксом»[26] один или два раза на вечеринках до своего переезда в Вилланова, когда кто-то делился им со мной (для меня самого купить «кокс» было слишком дорого). Я сказал Джону, что знал одного парня, у которого водился «кокс», и Джон дал мне полторы тысячи долларов, чтобы купить ему какое-то количество. Я так и сделал, и мы два или три раза вместе побаловались им. Последний раз я употреблял «кокс» в 1989 году. Я принял слишком большую дозу: у меня подкосились ноги, а сердце принялось бешено колотиться. Этого оказалось достаточно, чтобы я, испугавшись, прекратил такие эксперименты.

Однажды вечером Джон продемонстрировал мне где-то около килограмма «кокса», хранившегося в ящике комода.

За его заслуги перед местной полицией ему был выдан полицейский жетон. Я был свидетелем того, как Джон как-то использовал его, чтобы попасть на чемпионат по борьбе штата Пенсильвания. У него не было билета, и, несмотря на все свои деньги, ему не хотелось тратить на него несколько долларов. Поэтому он показал свой жетон и прямиком прошел в зал.

Так вот, подозреваю, что он использовал этот жетон, чтобы попасть в хранилище вещественных доказательств полиции, поскольку на пакете с кокаином была ярко-оранжевая надпись: «ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА». Джон ткнул соломинку в пакет и вдохнул самую большую дозу «кокса», какую только кто-либо вдыхал при мне. Это было такая большая доза, что я испугался, как бы с ним чего-нибудь не случилось.

– Что мне делать, если что-нибудь случится – позвонить по «911»? – решил я уточнить на всякий случай.

– Нет, – ответил он. – Позвони моему адвокату.

Когда я общался с Джоном, еще не было такого, чтобы он в это время не находился под кайфом: либо от алкоголя, либо от рецептурных лекарств, либо от кокаина.

После убийства моего брата широкую огласку получила та роль, которую в жизни Джона сыграла его мать. Как оказалось, Джон был маменькиным сынком. Он был единственным из четырех детей в семье Дюпона, кто не завел своей собственной семьи и остался в поместье. У меня не было возможности пообщаться с его матерью, поэтому я мало что знал о ней.

Она умерла в середине августа 1988 года в возрасте девяноста одного года. Джон взял на себя материнские обязанности по уходу за поместьем, и казалось вполне логичным то, что он стал управлять им. Джон изменил название поместья: вместо «Лиситер Холл» оно стало называться «Фокскэтчер». Но я никогда не встречался с тем, чтобы кто-то называл это место его официальным именем. Все, кого я знал, называли его просто «поместьем».

После похорон матери Джон перестроил особняк. Все его «награды», спортивные призы, спортивные плакаты и его фотографии со знаменитостями заняли почетное место над вещами, напоминавшими о его матери.

Смерть матери Джона часто упоминалась как поворотный момент в его жизни. Члены его семьи говорили, что, когда его мать умерла, его психическое состояние стало ухудшаться. В сентябре того года я поехал на Олимпиаду, а вернувшись, до своего отъезда из поместья прожил там еще около двух месяцев. Это не такой большой период времени, тем не менее я не замечал никаких изменений в его психическом состоянии сразу же после смерти матери.

Я вообще не заметил в его поведении ничего особенного, и он практически ничего не говорил мне о ее смерти. Учитывая наши с ним отношения, все это было похоже на то, что ее смерти словно и не было.

* * *

Олимпиада должна была начаться в середине сентября в Сеуле. Я был готов уйти от Дюпона еще до этого срока, поскольку общение с ним лишало меня какой-либо мотивации. Я вымотался физически, духовно и эмоционально. Единственным выходом было только бросить борьбу. Но я не мог сделать этого.

Я выиграл чемпионат мира 1987 года и считался фаворитом Олимпийских игр. Я мог бы стать первым американцем, который выиграл две золотые олимпийские медали по борьбе после Джорджа Менерта, который завоевал олимпийское золото в 1904 и 1908 годах. При этом в 1904 году вольная борьба была впервые включена в программу летних Олимпийских игр, и в том году все борцы вольного стиля были представлены только сборной США.

Надежды на меня возлагались большие, просто огромные, но если бы те, кто питал эти надежды, провели со мной хотя бы пару дней и понаблюдали, как я общаюсь с Дюпоном, они бы увидели, как сильно они ошибались во мне.

Иногда мне кажется, что Джону хотелось, чтобы я проиграл, потому что он сам никогда не был победителем и не желал, чтобы я стал им. Наряду с этим я подозреваю, что Джон был вовсе не против, чтобы я выиграл, поскольку в этом случае он мог приписать себе мой успех. Какой бы ни была его истинная мотивация, он продолжал отвлекать меня от дела.

Я попросил его оставить меня в покое, чтобы я мог сосредоточиться на подготовке к Олимпиаде.

Он этого не сделал.

Я сказал ему, что собираюсь приобрести футболки, на которых было бы написано: «ЗАТКНИСЬ И ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ». Вскоре после этого он заявился с коробкой, в которой были две футболки с этой надписью. Одна из них предназначалась мне, другая – ему. Я хотел, чтобы это было моим посланием ему, он же сделал это нашим посланием всем остальным. Это показывает, как Джон воспринимал сам себя: как исключительную личность, стоящую выше других. По его мнению, он был выше критики, являлся принцем крови и мог делать все, что ему вздумается.

Я еще никогда не был так деморализован, как в середине мая на отборочных соревнованиях на Олимпиаду в Топике, штат Канзас. В финале Майк Шитс победил меня удержанием. Это было мое первое поражение на национальном уровне за последние пять лет.

На заключительном этапе олимпийского отбора по «нокаут-системе», который проходил в следующем месяце в Пенсаколе, штат Флорида, я был «посеян» вторым после Шитса. В каждой весовой категории участвовали по шесть борцов; после двух поражений претендент на место в Олимпийской сборной выбывал.

В первой схватке по системе «лучший из трех» я вел во встрече с чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта Рико Чиппарелли со счетом 5:0, но это не отражало моего морального настроя, точнее, его отсутствия. Рико собрался и нанес мне поражение с разгромным счетом 16:8, причем мне было совершенно все равно. Я чувствовал себя опустошенным и был готов завершить свою спортивную карьеру. Если общение с типами наподобие Джона Дюпона было единственным способом обеспечивать мне участие в соревнованиях, то я больше уже не мог этого продолжать. Я вернулся в свой номер в отеле, принял решение отказаться от своего дальнейшего участия в турнире и заказал себе кучу еды.

Ко мне в номер пришел Хэл Майлс. Это был единственный человек, который приехал во Флориду исключительно ради меня, и у нас был долгий, серьезный разговор. Он сказал мне, что я должен перестать думать о рефери. Судьям не нравился мой стиль. Я уходил в глухую оборону, а затем «взрывался» и атаковал соперников, и по ряду причин в большинстве случаев судьи были настроены против меня. В тот вечер я был крайне зол и находился в подавленном состоянии, и Хэл внимательно выслушивал меня, пока я изливал перед ним свою душу. Больше всего мне помогло не то, что он говорил мне, а то, что, как он показал мне, он был там ради меня, что не имело значения, выиграю я или проиграю. Это помогло мне привести свои мысли и чувства в порядок.

Я больше никого, кроме Хэла, не стал посвящать в свои планы завершить спортивную карьеру. Однако с учетом своего проигрыша Рико я мог провести схватку с Шитсом за право оказаться в сборной на Олимпиаде, только одержав верх над Рико во второй схватке прямо на следующий день. Готовясь к этим схваткам, я пересмотрел свои борцовские принципы. Если уж это последний турнир, который я провожу у себя дома, то я впервые буду бороться так, как хочу, и пусть судьи идут к черту. Я был готов хватать соперников за пах и превращать схватки в настоящую драку, не считаясь с возможными предупреждениями судей, которые могут быть настроены против меня, сколько угодно.

«Если я собираюсь остаться в памяти американцев, – думал я, – то пусть они запомнят мою технику и мой спортивный уровень».

Я дважды тушировал Рико, один раз – за секунду до окончания схватки, и пошел на взвешивание.

У меня был перевес на пять с половиной килограммов!

В тот короткий промежуток времени, когда я принял решение отказаться от своего дальнейшего участия в турнире и вообще завершить свою спортивную карьеру, я слишком опрометчиво навалился на еду, заказанную в номер. И теперь у меня было только девяносто минут, чтобы привести свой вес в норму. Шитс взвешивался после меня. Должно быть, у него была полная уверенность в том, что с учетом моей дисквалификации он уже практически включен в состав сборной.

Первые полкило я просто отрыгнул. Затем я натянул четыре спортивных костюма и как сумасшедший прыгнул на велотренажер. В моем распоряжении было девяносто минут. Все это время рядом со мной был Дэйв, который подбадривал меня и побуждал отработать по полной. Чтобы я мог освежаться, не принимая никаких напитков, он укладывал мне в ноздри куски льда.

Я прошел на официальное взвешивание за десять секунд до истечения контрольного срока. Как мне затем рассказали, когда Шитс, сидя в ресторане, узнал, что я согнал вес до нормы, он выплюнул то, что ел. Мне еще никогда не приходилось столько сгонять в столь короткое время.

На следующий день я одержал над Майком убедительную победу со счетом по периодам 6:2 и 13:1, и итог финальной схватки подтвердил и мне самому, и борцовскому сообществу, насколько вырос мой уровень. Дэйв в весовой категории до 74 килограммов проиграл в финале Кенни Мэнди, трехкратному чемпиону Панамериканских игр в штате Оклахома, который на Олимпийских играх 1988 года выиграет золото. Андре проиграл в весовой категории до 68 килограммов Нэйту Карру, трехкратному чемпиону Национальной ассоциации студенческого спорта из штата Айова и в конечном итоге стал бронзовым призером в Сеуле.

Мы с Брюсом Баумгартнером были единственными американцами – участниками Олимпиады 1984 года, которые прошли квалификационный отбор в сборную для участия в Олимпиаде 1988 года. Тренер Джим Хамфри заявил, что будет разочарован, если наша команда не привезет из Сеула пять золотых медалей. Он рассчитывал на то, что одну из них привезу я. Мы получили только две, а я занял шестое место. После Олимпиады я завершил свою спортивную карьеру. Фактически я оставил ее еще до завершения Игр.

Я выиграл в первых пяти отборочных схватках, одержав победу, среди прочих, над борцами, занявшими на предыдущем чемпионате мира второе, четвертое и пятое места.

Я начал с победы над Александром Наневым, своим соперником по этой идиотской двусторонней встрече, организованной Дюпоном. Счет был 4:0, несмотря на то, что я повредил правое колено. Затем я весьма продуманно провел схватку с Рейнером Триком. Она была остановлена за минуту с небольшим до окончания второго периода при счете 16:1 в мою пользу.

На второй день первый период моей схватки с Анджеем Ражомским из Польши завершился вничью 0:0, но затем я поднажал и победил со счетом 8:1. Затем я тушировал Виктора Кодея из Нигерии за минуту и 41 секунду. Причем туше я провел, уже ведя со счетом 5:0. В тот же вечер я тушировал Ханса Гстёттнера из ГДР за две минуты и две секунды и, таким образом, повел на турнире со счетом 5:0.

На следующий день, который был предпоследним днем Олимпийских игр 1988 года и последним днем моей борцовской карьеры, я проиграл Александру Тамбовцеву из СССР со счетом 3:7. В полуфинале моим соперником был Некни Генчалл из Турции. Имея одно поражение, я тем не менее мог продолжать бороться и рассчитывать на золотую медаль.

Но я не сделал этого. Я просто не захотел.

Я всегда говорил, что для меня было важно завершить свою спортивную карьеру крупной победой. Вот почему, когда я был выпускником Оклахомского университета, я не мог позволить себе проиграть на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта в последний год своего обучения. Но в тот день на Олимпиаде, когда я задумался над тем, как мне придется жить дальше, если я не стану победителем и, таким образом, двукратным золотым медалистом, мне представился только один вариант, который был хуже поражения.

Это была победа.

Было время, когда я был готов отдать свою жизнь за то, чтобы одержать победу. Или даже просто за саму возможность одержать победу.

«Победа или смерть», не так ли?

Я слишком упорно и слишком долго работал без какой-либо поддержки. И теперь, когда появился тот, кто мог бы оказать мне такую поддержку, он потребовал взамен все то, что для меня было дорого.

Это того не стоило.

Я не мог выиграть ради «Фокскэтчер». Я не мог позволить Дюпону воспользоваться авторитетом команды и ее статусом, которые у нее появятся в результате победы ее членов на Олимпийских играх. Я не мог позволить ему в очередной раз воспользоваться моим успехом.

Турок одержал верх надо мной со счетом 14:0. Я дал ему выиграть. Во время этой схватки я множество раз мог повести в счете, но даже не пытался. Мне было все равно. Я сдался еще до начала схватки. Я не вышел на схватку за пятое место и сел на первый же рейс домой.

Средства массовой информации сообщили, что я покинул Олимпиаду в связи с травмой колена. Мое колено, конечно, болело. Но на самом деле я ушел в знак протеста. Мое поражение было протестом против Федерации спортивной борьбы США. Против всей этой системы. Проиграв эту схватку с позорным счетом 14:0, я тем самым заявил: «Вот что случается, когда мы лишены вашей поддержки. Вот каково в данный момент состояние нашего спорта».

На протяжении всей своей спортивной карьеры я должен был находить способы, как побеждать в схватках, я должен был для каждой схватки запастись каким-то «магическим средством». Как только я достиг вершины мира, я понял, что разница между завоеванием титула чемпиона мира и второго места на чемпионате – тоньше волоска. Я, совершенно точно, не был борцом с хрупкой психикой, однако в моем характере было нечто, что не позволяло мне нормально тренироваться, если мне мешали. Мне была нужна стабильность, я мечтал о ней. Это было единственным, что мне было необходимо для успеха. Мой отец давал мне чувство стабильности, а также Дэйв. Период жизни в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе мне трудно было назвать стабильным. Вот в Оклахомском университете – совсем другое дело. Увольнение в Стэнфорде нарушило мою стабильность и привело к моему переезду в Вилланова.

Дюпон и «Фокскэтчер», конечно же, не относились к числу стабильных факторов. Я мог бы выиграть еще два или три чемпионата мира, если бы занимался в стабильном спортивном центре. Я мог бы по крайней мере еще лет пять принимать участие в чемпионатах, если бы Федерация спортивной борьбы США предоставляла мне жалкие десять тысяч долларов в год. Я мог бы заниматься этим делом. Прежде мне приходилось заниматься им.

Но вместо этого такие парни, как я, с невероятным опытом, способностями, настроем и мотивацией, были вынуждены, чтобы выжить, опускаться до такого жалкого существования, как поддержка со стороны Джона Дюпона. Команда «Фокскэтчер» стала практически единственным местом, где борцы могли выживать в финансовом отношении, участвуя в различных соревнованиях, – до тех пор, пока Дюпон получал то признание, которое он хотел, а Федерация спортивной борьбы США получала от него деньги, которые она хотела. Все наши борцы отказались от того, что они заслуживали: от уважения и справедливости в борьбе за выживание.

Дюпон воспользовался моим именем для того, чтобы обеспечить себе власть и авторитет в борцовском мире. Если бы я выиграл золотую медаль, это бы укрепило его положение в мире спорта и заставило людей поверить, что он был безобидным филантропом. А это было бы ложью.

Дюпон любил повторять, что он готов решить все финансовые проблемы, чтобы я мог сосредоточиться только на борьбе. Однако он не упоминал при этом, что, решив все финансовые проблемы, он взамен создаст одну-единственную, громадную, совершенно непреодолимую проблему в лице самого себя. Я не мог смириться с мыслью, что Дюпон мог предстать в качестве образца для подражания, в качестве хорошего руководителя. Он не был ни тем, ни другим. У него были мотивы, чтобы платить всем тем, кто был готов петь дифирамбы в его адрес, которые он так жаждал услышать.

Однажды в раздевалке он угрожал сломать мою карьеру. И он сделал это, сукин сын.

Я просто не мог позволить ему получить то, что он хотел больше всего на свете: хорошую репутацию. Я не мог больше помогать ему в этом. Я не мог больше мириться с этим.

После двадцати семи лет занятия борьбой, всего того, через что я прошел, и немыслимых жертв ради того, кем я стал, единственно возможным способом оказать сопротивление оказалось отказаться от глухой обороны – и от самой борьбы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.