Раневская, Сталин и Эйзенштейн
Раневская, Сталин и Эйзенштейн
Ну, давайте признаемся честно: кто не знает Эйзенштейна? Да не нужно краснеть, ничего страшного на самом деле в этом нет, если и не знаете. Почему вы должны знать Эйзенштейна? Раневская – это актриса, женщина-легенда, настоящая умница. А Эйзенштейн – режиссер. Да, великий и очень раскрученный. Но, как говорится, широко известный в узких кругах.
Допустим, ваша жизнь связана с театром, телевидением, созданием спектаклей, фильмов. Тогда – да, знать этого режиссера вы просто обязаны. Он, добавлю, создал куда меньше фильмов, причем совсем не таких смешных и интересных, как Леонид Гайдай, например. И роли на экранах не играл. Так почему его должны знать через полста лет после смерти самые обыкновенные жители России? Фильм «Броненосец «Потемкин» – это совсем не «Джентльмены удачи»!
Но для своего времени Эйзенштейн – фигура, величина, глыба, мыслитель и создатель. Режиссер с мировым именем.
И вот в каком-то там древнем году – война с немцами, которая Вторая мировая, или Великая Отечественная, еще не началась – вызывает товарищ Сталин, вождь всего советского народа, к себе Эйзенштейна и говорит, что нужно, мол, сделать хорошее кино.
Эйзенштейн тут же спросил, какое именно. Он сразу понял, что если уж сам товарищ Сталин забеспокоился новым кино, то тут ни шутить, ни спешить не стоит.
Товарищ Сталин начал издалека.
Он рассказал о том, что в неустанном труде, в деле построения нового мироустройства на такой огромной территории нельзя забывать, что фундамент-то был сделан не нами, а до нас. Крепкий фундамент, надежный. Так почему мы, большевики, делаем вид, что такого фундамента вроде как бы и нет? Это же, мол, неправильно. Как вы считаете, товарищ Эйзенштейн?
Товарищ Эйзенштейн осторожно согласился с товарищем Сталиным, что история Российского государства содержит в себе много хороших… нет, поучительных моментов.
– Это хорошо, что вы понимаете всю суть вопроса. – Сталин легонько ткнул в грудь Эйзенштейна погасшей трубкой. – Почему мы должны скрывать, прятать, замалчивать то хорошее, что было до нас? Разве на Куликовом поле сражались не русские люди? И если их вел князь – значит, это был на тот момент великий человек, если была одержана победа. А вот, скажем, цари. Они были разные. Мы, конечно, строим самое справедливое государство, где власть принадлежит народу. Но было в истории время, когда народ, в силу своей необразованности, не мог видеть всех направлений и перспектив развития. И тогда царю приходилось идти на непопулярные меры, но вести за собой людей. Делалось это ради всего государства, а не какой-либо зажиточной части бояр. Как вы считаете, товарищ Эйзенштейн? Такие люди были в российской истории?
Режиссер все понял.
– Товарищ Сталин, я думаю, что фигура царя Ивана Грозного, поставившего себе целью объединить русские земли и создать сильное государство, достойна нашего внимания.
– Вы правильно думаете, товарищ Эйзенштейн. Когда вы будете готовы приступить к съемкам фильма?
Из кабинета Сталина Эйзенштейн не выходил – он буквально летел. Еще бы: царь Иоанн Грозный! Глыба! Эпоха! Личность!
А мы-то с вами сегодня понимаем, зачем был нужен Сталину мертвый царь? Сперва вся новая большевистская Россия шарахалась от царей, как черт от ладана, и вдруг на экранах появится царь! Да еще в качестве положительного героя!
Давайте вспомним один любопытный момент. Чисто литературный. Помните такого писателя Алексея Толстого? Того самого, который написал бессмертную «Аэлиту»? А ведь он еще и роман создал, огромный, толстый. «Петр Первый» называется. Вот что удивительно: за этот роман Алексей Толстой получил Сталинскую премию, был обласкан партией и правительством на самом высоком уровне. Даже Шолохов с его «Тихим Доном» и «Поднятой целиной» был не столь почитаем товарищем Сталиным.
Что же случилось? Почему и зачем советскому правительству вдруг спешно понадобились мертвые цари России?
Ларчик открывается в два поворота ключа.
Первый поворот: историческая правда, наши корни. Людям свойственна память. Именно она позволяет создать самое мощное чувство любого настоящего гражданина – патриотизм. Если у человека нет памяти, из него не сделаешь гражданина своей страны. Именно по этой причине 6 января 1943 года на форме бойцов и командиров Красной армии вдруг появляются погоны. Вся история, преподаваемая на советский манер, перевертывается с ног на голову. В один ряд идут уже не проклятые царские генералы, а выдающиеся российские полководцы: Нахимов, Ушаков, Суворов, Кутузов…
Второй поворот ключа: роль личности в истории.
Тут случилась вот какая закавыка. Кое-какие большевики начали осторожно распространять мнение, что, дескать, партия – орган коллективного правления, а вот товарищ Сталин единолично руководит. Как-то неправильно получается. Не пора ли товарищу Сталину потесниться у руля?
В ума и сердца людей того времени нужно было в самом срочном порядке решительно вбрасывать красивые легенды о руководителе, о радетеле за общее благо, об умном, далеко глядящем лидере. Вот появился на экране не очередной герой минувшей Гражданской войны, а князь Александр Невский. Чтобы понял народ ясно и бесповоротно: общий героизм – дело нужное и решительно необходимое. Однако без умелого руководителя оно гроша ломаного не стоит.
Нетрудно догадаться, что фильм Эйзенштейна о царе Иване Грозном должен был провести самую прямую аналогию с тогдашним временем. Царь в одиночку, сражаясь против тугодумных бояр, создал великую державу. Сейчас товарищ Сталин руководит строительством нового Советского Союза.
Эйзенштейн понял, что от него хотят. Да, это был заказ, но мастер увидел в этом фильме великие возможности для раскрытия не только своего таланта, но и мастерства актеров. Царь Иван Грозный – это была поистине мировая величина, одна из самых загадочных личностей в русской истории. Перед Эйзенштейном вдруг раскрылась настоящая целина, и в руках у него был пропуск на любые работы, проводимые здесь. Он не сомневался в том, что сделает фильм!
Сценарий кинокартины был готов в самое короткое время. Одновременно с работой над ним шел поиск актеров. Потому что режиссер понимал: больше половины успеха фильма – в отличной игре, в умении актеров прочесть и раскрыть замысел режиссера.
Вот тут-то и пряталось первое препятствие. Уже тогда партия очень бдительно следила за тем, какие актеры исполняют те или иные роли. Вот товарищ Жаров? Нет вопросов – хоть какую роль, главное – положительную.
Товарищ Раневская? Нет, только задний план. Она не положительная.
А ведал всем этим специально созданный комитет по кинематографии, цепной пес советской идеологии. И руководил данной конторой товарищ Большаков. Вот такая звучная фамилия была, запоминайте. Она еще у нас всплывет.
Товарищ Большаков вычеркнул Фаину Раневскую из списка актеров фильма «Иван Грозный». Раньше вы уже прочитали про это: «Семитские черты лица Раневской очень явственно проступают на первом плане». К слову сказать, на ту роль утвердили актрису, которая ну никак не отвечала требованиям госкомитета в отношении чистой славянской внешности.
Эйзенштейн оказался в такой ситуации, что хоть плачь. Дело в том, что он уже не только пригласил Раневскую на съемки фильма, но и снял несколько эпизодов. И то, как Фаина Раневская играла на сцене тетушку Ивана Грозного, было именно видением режиссера!
Раневская не просто угадала замысел Эйзенштейна. Она привнесла в свою героиню новые, глубокие черты, раскрыла этот персонаж во всей полноте.
И тут – запретить. Убрать. Заменить.
Эйзенштейн был в бешенстве.
Все его попытки переубедить Большакова и комитет ни к чему не привели. Он понял, что проиграл.
Раневская, конечно же, уловила ситуацию ничуть не хуже Эйзенштейна. Она вынуждена была проглотить острый ком обиды, дичайшей несправедливости. Но где-то в глубине души Фаина Георгиевна считала, что режиссер сделал не все возможное для того, чтобы отстоять для нее эту роль.
Давайте с этим согласимся. Да, был товарищ Большаков и комитет по кинематографии. Но был и Сталин, в кабинет которого допускался Эйзенштейн. Вполне возможно, что сам режиссер не пошел на сознательное обострение конфликта с Большаковым, ведь от этого функционера тоже немало зависело. Как говорится, не стоит прыгать через голову.
Вряд ли Большакову понравилась бы настойчивость Эйзенштейна, выразившаяся в отстаивании списка актеров в кабинете у самого великого вождя. Может быть, Эйзенштейн, весь поглощенный фильмом, решил, что не такая уж и большая беда для Фаины Раневской – отсутствие роли. Тем более что сама артистка ставила кино все же ниже театра как вида искусства.
Но как бы то ни было, Фаина Раневская имела право на обиду.
Великий режиссер начал работу без Раневской, с новой актрисой, утвержденной на самом верху. Но чем дальше шли сцены, тем больше он отчаивался. Та персона, которую играла актриса, назначенная коммунистами, была именно тетушкой – этакой дородной, старомодной, озабоченной своими бочками с капустой и огурцами в погребах, питанием племянника. А нужна была пружина, некий движитель, носитель импульса, незаурядный ум. Интересы тетушки Ивана Грозного должны были быть шире кадок в погребе.
Не получалось!
Сколько ни пытался Эйзенштейн донести новой актрисе, какой должна быть тетушка Ивана Грозного – все впустую. Как заклятье какое легло на эту роль. И тогда Эйзенштейн решается на особую дерзость. Я бы сказал, на двойную. Он срочно телеграфирует Фаине Раневской и приглашает ее немедленно прибыть на съемки.
Дерзость в отношении руководства комитета по кинематографии понятна. Но Эйзенштейн рассчитывал на то, что победителей не судят. Вот, дескать, сделает он с Раневской те же фрагменты, которые уже отсняты с утвержденной актрисой, и привезет их на просмотр к Большакову. Тот все увидит и согласится.
Дерзость в отношении Фаины Раневской была спрятана поглубже. Актриса, конечно же, поняла, что Эйзенштейн решил сыграть втихую, просто использовать ее. Он не попытался еще раз убедить Большакова в необходимости смены актера на роль. Это была настоящая авантюра. Раневской предстояло сыграть в ней безропотную особу, тупо послушную великому режиссеру.
Был еще один момент, который надеялся использовать Эйзенштейн. На то время Фаина Раневская осталась без роли в театре. Так получилось – закрыли спектакль, в котором она играла. Это не было чем-то удивительным. Вот, нашли вершители советской идеологии что-то этакое, несвоевременное, а то и вредное, и закрыли. А в новом спектакле для Раневской роли пока не было. Остаться без роли – сидеть без денег. Эйзенштейн прекрасно понимал это.
Может быть, что-то вышло бы и иначе? Вдруг Раневская, сама изрядная авантюристка, и согласилась бы с предложением Эйзенштейна? Допустим, Большакова убедили бы сцены, сыгранные ею.
Но в это время Фаина Раневская переживала куда большую беду, чем отсутствие ролей в театре. Да, ей было очень тяжело. Артистке пришлось распродавать то, что не казалось на тот момент необходимым, во многом стеснять себя. Но Фаину Раневскую быт не волновал никогда. Она вообще очень странно относилась к деньгам, особенно с точки зрения советского обывателя. Артистка не любила деньги и никогда их не считала.
Куда больше Раневскую волновал вопрос здоровья Анны Ахматовой, которая заболела. Фаина Георгиевна взвалила на себя все обязанности врача, сиделки, добровольной домработницы своей подруги.
Поэтому предложение Эйзенштейна очень больно резануло ее самолюбие в тот момент. Она даже не ответила на его телеграмму.
Режиссер через общих друзей еще раз передал Раневской свое предложение. В нем содержался весьма прозрачный намек на то, что она сможет значительно улучшить материальное положение. «Хоть денег заработает, дура, если даже и не утвердят на роль».
Фаина Раневская нисколько не колебалась с ответом.
– Передайте Эйзенштейну, что я лучше стану продавать кожу со своей задницы, чем сниматься в его паршивом кино!
Ну что ж, так ему и передали.
Прошло некоторое время, запомнившееся ей безденежьем и нервным истощением из-за болезни подруги. И вот от гениального режиссера последовал ответ. Через друзей он спрашивал у Раневской, как идет торговля кожей с ее задницы.
Как надо было поступать Фаине Георгиевне, что отвечать?
А ничего она не ответила. Потому что догадалась: Эйзенштейн понял ее состояние на тот момент. Он сообразил, что она сама догадалась, какую роль ей предстояло сыграть в игре с Большаковым. До режиссера дошло, что актриса имела полное право ответить ему именно так.
Поэтому он и сам изъяснялся в таком же стиле. В итоге состоялся обмен уколами между двумя людьми, которые уважали друг друга за мастерство и ум и могли прощать мелкие обиды. Это было чем-то вроде игры на публику, тем более что такая пикировка отвлекла досужие разговоры от главной причины неутверждения Раневской на роль тетушки Ивана Грозного. Ни Эйзенштейн, ни сама Фаина Георгиевна не хотели, чтобы об этом говорили шепотом или вслух. Это было просто рискованно.
Еще один маленький штрих. Во время болезни Ахматовой на ее имя пришел солидный денежный перевод от незнакомого лица. Эти деньги оказались очень кстати. Думаю, Раневская вполне догадывалась, кто был отправителем.
Но на этом наша глава об отношениях Фаины Раневской и Эйзенштейна совсем не заканчивается. Кстати, наверное, неправильно мне все время писать только фамилию режиссера, невольно покрывая его слоем забронзовелой гениальности. Ведь имя-то у него было! Было. И звали его мягко и совсем по-русски – Сергеем.
Вот вы сами наверняка заметили любопытную вещь. Стоило нам прочитать имя – и перед нами не только гениальный режиссер, получивший лично от Сталина благословление на съемки одной из самых величественных исторических картин, но уже и мужчина.
Заметим справедливости ради: очень даже симпатичный. Вот как описывали его очевидцы в молодости: «Золотоволосый, с нежным цветом лица, какой бывает у рыжих людей, с тонкими бровями и с очень красивыми руками». Когда Сергей Эйзенштейн повзрослел, то: «Он не стал толстяком. Был по сложению похож на японского борца с невыделенными сильными мускулами, с очень широкой грудной клеткой и с мягкими движениями». Свои густые, но послушные волосы Сергей Эйзенштейн всегда зачесывал назад, открывая высокий и прямой лоб.
Теперь давайте подумаем вместе. Талантливый режиссер, симпатичный и сильный мужчина, умный, острослов, порядочный, умеющий признавать свои ошибки. Это с одной стороны. С другой: своенравная, но справедливая женщина, ценящая в первую очередь ум, талантливейшая актриса, интеллигентная, отвергающая мещанство во всех его проявлениях, как проказу, свободная в своем выборе и симпатичная.
Что могло быть между ними? Дружба? Ну конечно! Тот самый острейший обмен уколами и выпадами больше подчеркнул в них ум, хорошо заметный и для всех остальных, нежели нанес каждому смертельную обиду. Симпатия? Безусловно! Оба видели друг в друге таланты, не считали себя соперниками. Они были не на разных сторонах баррикады, при определенных обстоятельствах вполне могли бы оказаться в одной команде.
А влечение? А любовь с ее финальным аккордом в виде интимных отношений – могла быть?
Конечно, могла. А была?
Вот тут вопрос. Очень даже большой. Во-первых, сам Сергей Эйзенштейн никогда не распространялся о своих связях. Да, он был женат – в 1934 году состоялась его свадьба. Но в его записях, которые были опубликованы вдовой после смерти режиссера, не содержалось ничего личного. Он наверняка был из тех по-настоящему порядочных людей, которые сделают все, чтобы из-за их небрежности или недосмотра случайно не пострадали другие люди.
Во-вторых, сама Фаина Раневская наотрез отказывалась распространяться перед журналистом Скороходовым о некоторых сторонах и деталях своей жизни. Он собирался делать о ней книгу. Фаина Раневская согласилась, поскольку сама так и не смогла написать о себе больше нескольких листов.
Ему, Глебу Скороходову, она рассказывала почти все, но о своих чувствах – практически ничего. Ни слова об интимных делах. Все вскользь, полунамеком. В итоге приходится и сегодня иногда встречать мнение как будто и серьезных исследователей жизни Фаины Раневской, которые утверждают, что она, видите ли, была женщиной нетрадиционной сексуальной ориентации. Мол, поэтому и семьи у нее не было, и ни одного любовного скандала в театре, и с Ахматовой дружила.
Это точно – семьи у Фаины Раневской не было. И с Ахматовой она дружила очень сердечно. Кстати, сама поэтесса одно время открыто жила с женщиной, уйдя от мужа. Ни в одном пошлом скандале с визгом и тасканием за волосы Фаина Георгиевна замечена не была. Так что же – и с мужчинами у нее ничего не было?
А как же те юнкер и гусар, у которого некоторый орган находился на овсяном рационе? Тот самый первый актер, нагло обманувший и унизивший девушку, еще совсем юную? Как же вам тогда вот такое высказывание Фаины Георгиевны: «В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости – рвать зубы».
Тут все понятно? Как думаете, часто ли приходилось Раневской ходить в театр? А рвать зубы? Ну, максимум тридцать два раза, никак не больше. Нормальный человек, услышав такую фразу, придет к простому и логичному выводу: Раневская делала в молодости аборты числом не менее трех.
Выходит, что Фаина Раневская имела интимные отношения с мужчинами. Скажем категорически: она была женщиной, нормальной во всех отношениях. Внутренняя свобода в выборе делала ее связь с таким мужчиной, как Сергей Эйзенштейн, очень даже возможной.
А что же сам Сергей? Был ли он из тех, кто, имея жену, мог слегка увлечься интересной женщиной?
Давайте не станем подробно останавливаться на этом вопросе. Хотя в его воспоминаниях и нет эпизодов, рассказывающих о личной жизни «на стороне», есть масса свидетельств других людей. Да, Сергей Эйзенштейн был очень талантливым, весьма уважаемым человеком. Настоящим интеллигентом.
Именно эти качества послужили основой того, что вокруг него никогда не было сплетен и скандалов. А повод и причины имелись. Сергей Эйзенштейн, как и все художники, являлся увлекающейся натурой.
У него были большие и малые романы. Впрочем, он ясно осознавал свою способность увлекаться, поэтому сам же и сдерживал себя в своих чувствах, когда видел, что они могут привести к ненужным тратам сил и нервов его самого и близких.
Был и еще один интересный момент в жизни Сергея Эйзенштейна. Сегодня таких людей называют бисексуалами. Да, не удивляйтесь. Персон с таким складом ума и психики немного, но они есть – те, которые могут любить как мужчин, так и женщин. Сергей Эйзенштейн был именно таким. Ему случалось увлечься и актрисой, и актером.
Так что иметь мимолетную связь с Фаиной Раневской такой человек очень даже мог. Тем более его, человека высокого художественного мышления, буквально возбуждал чужой ум, способность мыслить образно и красиво.
Фаина Раневская – первая кандидатура на такой пьедестал. Согласны?
В общем и целом мы с вами вместе убедились в том, что у Фаины Раневской и Сергея Эйзенштейна были все причины для того, чтобы между ними возникло влечение. Между ними не происходило ничего такого, что могло бы в зародыше погасить это увлечение. Проще говоря, они не были ханжами и не возводили слова из Библии: «Не возжелай жену ближнего своего» в священнейший из заветов. Нормальные, свободные, творческие люди из той среды, которая никогда не была сжата монашескими нормами. Отсутствие громких любовных историй в театре могло рассматриваться как доказательство того факта, что там нет настоящих актеров.
Так была связь у Сергея Эйзенштейна и Фаины Раневской или не было?
Была!
Вы знаете, все вот это обоснование или оправдание возможности такой связи я привел вначале специально. Чтобы не огорошивать вас каким-то сообщением, а потом неуклюже пытаться оправдать его. Не зря говорят, что человек, делающий это, всегда виноват.
А сейчас – факты. Извините за то, что они будут, выражаясь языком криминалистов, косвенными.
Так вот, в шестидесятых годах минувшего века известный журналист того времени, близкий друг Фаины Раневской Глеб Скороходов принялся писать книгу о ней. Естественно, они работали вместе. У них и должна была получиться книга записей вечерних разговоров. Спонтанных воспоминаний.
Они трудились долго. Фаина Раневская вспоминала каждый раз разное, не в хронологическом порядке, а как придется. Она иной раз что-то искала в своих ящиках, вынимала из них какие-то записки, открытки, старые письма. Все это было очередным толчком к воспоминаниям.
И вот однажды Фаина Георгиевна вспомнила, что у нее еще есть антресоли. Там должно лежать нечто давнее, не очень важное, но более чем личное.
Фаина Раневская тут же взобралась на табуретку, стала шарить на антресолях и вскоре вытянула оттуда увесистую папку. Она с некоторым удивлением взглянула на эту находку, отерла ее от пыли, уселась на диван, развязала тесемки.
– Ой, Глебушка, тут такое, что мне стыдно вам и показывать! Но все равно покажу – это же было, правда? Рисунки хорошие. Он был талант во всем.
Да, в папке оказались рисунки, выполненные быстрыми, умелыми движениями если не профессионала, то, несомненно, талантливого художника. Как сейчас сказали бы, рисунки не просто фривольные, а откровенно пошлые.
Рисунков было много.
Вот Раневская, вся обнаженная, лежит в истоме на широкой кровати, а к ней строевым шагом приближается одетый гусаром… половой член!
Вы немного шокированы?
То же самое испытал и Глеб Скороходов. Еще больше он был изумлен, когда на каждом рисунке увидел размашистую, такую знакомую ему подпись – «Сергей Эйзенштейн»!
– Да, Глебушка, это Сережа озорничал. – Фаина Георгиевна без особого смущения позволила журналисту пересмотреть все рисунки. – Я была тогда так молода… Смотрите, как я выглядела! Даже не верится. – Раневская замолчала, углубилась в себя, совсем забыла о том, что рядом с ней сидит Глеб Скороходов.
Она долго вот так смотрела в никуда, а Глеб не осмеливался перебить ее задумчивость.
Потом Фаина Раневская словно очнулась, извинилась и попросила Глеба уйти.
– Что-то мне совсем ничего больше не хочется, – заявила она. – Пожалуй, я лучше почитаю Блока или Пушкина. Вы не обижайтесь, Глебушка. Старой кляче хочется побыть сейчас с другим мужчиной. – Актриса улыбнулась и добавила: – С Александром Сергеевичем, например.
Глеб Скороходов ушел, пораженный этим небольшим, совсем даже частным открытием. То, что он увидел на рисунках, изумило его. Да, почти все они были выполнены в манере пошловатого эротического юмора, к тому же имели отнюдь не безобидные подписи. Эти произведения явно выходили довольно далеко за грань того, что дозволено в открытом обществе. А вот если в закрытом, наедине?..
Вот еще пример. Фаина Раневская, опять-таки обнаженная, стоит на коленях перед огромным членом. И все это подписано: «Кающаяся Фаина-блудница».
Глеб Скороходов знал, что Сергей Эйзенштейн неплохо рисовал натуру, часто делал даже наброски сцен своих фильмов прямо на съемочных площадках, пользуясь карандашом или кусочком угля. Глеб сам когда-то несколько месяцев занимался рисунком и сейчас безошибочно определил, что рисунки обнаженной Фаины Раневской сделаны с натуры! На это указывали проработка мелких деталей, выдержанные пропорции тела в самых разных позах и многое другое. Внимательному и опытному человеку сразу ясно, как именно был выполнен рисунок.
Все рисунки были сделаны очень быстро, так что ни о каком долгом позировании не могло идти речи. Немаловажным был и тот факт, что практически на каждом рисунке присутствовали детали мебели, оформления помещения. Много всякого и разного.
Это все говорило только об одном. Такие рисунки мог сделать лишь тот человек, которого Фаина Раневская подпустила к себе так близко, как только могла. С которым у нее были интимные отношения. Не просто какой-то там секс, но очень доверительный, я бы даже сказал – дружеский, что ли, наполненный искренним уважением друг к другу.
Несомненно, когда-то Сергей Эйзенштейн делал эти быстрые наброски. Фаина Раневская ненадолго застывала в той позе, которую желал изобразить художник. Зачем это было нужно? Ну, мало ли что приходит в головы людям, проникшимся самым полным доверием друг к другу.
Завтра вечером, как и было предварительно договорено по телефону, Глеб Скороходов пришел в квартиру Фаины Раневской. Он собирался вести свои записи дальше. Той самой папки с рисунками Глеб не увидел.
– Знаете, Глебушка, пока я жива, не нужно об этих рисунках говорить ничего и никому, – попросила его Фаина Раневская. – Эта была игра. Я говорю о рисунках. Ну, вы все понимаете, а рисунки – это игра…
Да, это была игра. Вот такая интересная. Сергей Эйзенштейн иной раз просил Фаину Раневскую застыть в той или иной позе, быстро делал набросок.
Фаина Георгиевна должна была угадать, что в итоге получилось на рисунке, каков сюжет, каково название. Вначале она почти никогда не угадывала, а потом – научилась. Тем более что Эйзенштейн делал свои рисунки на уже известные, в том числе и библейские сюжеты – как та «Кающаяся Фаина».
У отношений Фаины Раневской и Сергея Эйзенштейна не было, да и не могло быть никакого будущего. Они оба это прекрасно понимали, знали, что сейчас просто им выпало такое время – побыть вместе, получить удовольствие от непринужденных встреч, где каждый был одновременно и ведомым, и ведущим. Умные, интеллигентные люди все отлично разумели. Поэтому их разлука и прекращение отношений не вызвали ни скандалов, ни взаимных оскорблений, ни глупых слез.
«Все было честно», – подчеркнула Фаина Раневская.
Честно со всеми: со зрителями в зале, с самой собой на сцене, с соседями по дому и с мужчинами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.