1971

1971

12.3

Мартовское солнце бьет в глаза. Какое блаженное ослепление! Как сладко жмуриться и идти против солнца!

Весь город завален снегом. Он свежий, чистый, вчера только выпал. И вот у всех на глазах он торжественно и картинно тает.

Снег сбрасывают с крыш. Целые лавины обрушиваются вниз. Огромные сосульки разбиваются об асфальт в мельчайшие ледяные брызги.

Крики дворников, скрежет их алюминиевых лопат, хохот и визг ребятишек, свист голубиных крыльев, солнечные зайцы на стенах домов. Улицы млеют в светлом колеблющемся тумане.

16.3

В. я встретил на улице. Она обрадовалась страшно, кинулась ко мне, но вдруг поскользнулась и упала. Стал ее подымать и вижу – у нее нет левой руки, рука лежит отдельно на асфальте, ровнехонько, будто бритвой отрезанная. «Вот, – думаю, – какое несчастье! Ужас какой!» В. говорит: «Ничего, не так уж и больно. Пошли пройдемся!» Я беру ее руку под мышку, и мы идем по улице. В. мне говорит что-то веселое, на ходу льнет ко мне, все норовит поцеловать в губы, а мне ужасно неловко идти с ее рукой под мышкой – все же видят. Из отрезанного конца сочится кровь, видны сухожилия и розовая косточка (как на мясе в магазине). «Ничего, ничего! – говорит В. – Ты только не прижимай мою руку к пиджаку – запачкаешь». – «Пора бы уж и проснуться!» – думаю я и просыпаюсь.

3.5

Сижу на кухне и читаю Бунина. Мои «дамы» спят. Сверху доносится приглушенный смех и гомон голосов: потолок над кухней тонкий и верхние соседи хорошо слышны. У них там веселье, вроде бы анекдоты рассказывают. Мужчины смеются гулко, басисто, а женщины – пронзительно и как-то по-животному.

Тайна Бунина в том, что у него человек и природа слиты в одно возвышенно-прекрасное одухотворенное существо. Герои его любят, блаженствуют и страдают вместе с темными елями барских усадеб, холмистыми полями, по которым ползут тени от облаков, и с тихими свежими июньскими ночами, когда только что прошел дождь, когда от земли, от травы и листвы исходит самое сладкое в мире благоухание.

Время от времени я ухожу в Бунина, проваливаюсь в ту, бунинскую, запредельную и вместе с тем странно земную и будто бы знакомую мне жизнь.

Со всей своей утонченной старомодностью Бунин парит над нашим сумасшедшим столетием, презирая и не замечая его.

Звонил Д. Сказал, что стихи мои в пьесе остались, что спектакль утвержден.

Все-таки странно: в Театре комедии идет спектакль, в котором актеры читают мои стихи. На репетиции это произвело на меня ошеломляющее впечатление. «Мог ли я написать такое?» – думал я с ужасом и восторгом. Но выходит, что мог.

10.5

За два месяца не написал ни строчки. Нет мне прощения. «Пан» Гамсуна. Летом на даче я вылитый Глан. Вместо Эзопа – Филимоныч. Эдварды нет. Но она подразумевается.<…>

5.8

Сон.

Из моего тела вылезают черви. По одному. То из бедра, то из предплечья, то из живота. Небольшие, размером с навозного червя, и побольше, как выползки. Сухие кольчатые черви, на таких хорошо клюет рыба. Вылезают они не совсем, а до половины. Я их хватаю и выдергиваю осторожно, стараясь, чтобы не оторвался хвост. Если хвост останется, начнется нагноение, гангрена еще, чего доброго, начнется. Мерзостно, гадко мне вытаскивать червей. И откуда они взялись? Болезнь, что ли, такая? Никогда о ней раньше не слышал.

7.8

Прошлым летом, бродя по лесу, наткнулся на два старых мертвых дерева – ель и осину. Они стояли, прижавшись друг к другу, обнимаясь ветвями. Стволы их почти голые, кора сгнила и отвалилась. Сегодня я снова их увидел и с удивлением обнаружил, что осина еще жива: на самом верху один-единственный сук зеленеет листвой. Непостижимо, каким образом осина умудряется жить без коры. Еле живая, она поддерживает ветвями давно уже высохшее тело своей подруги. Так они и стоят вместе среди веселого, зеленого, еще не старого леса.

12.8

Весь день шел дождь и было ветрено. К вечеру дождь угомонился и ветер стих. Появился туман. Берега озера исчезли, и стало казаться, что оно огромное, как море. Когда стемнело, снова пошел дождь, сначала робкий, он становился все смелее и развязнее и, не стесняясь, громко стучал по крыше.

Прочел «Исповедь» Эдит Пиаф.

Красивая, бесшабашная жизнь. Все вкусила Эдит в этом мире, все, что доступно смертным: нищету, унижения, физические муки, радости любви, сладость богатства. Жила во весь дух, без удержу, без оглядки.

16.8

В «Совписе» смотрел корректуру «Дня поэзии». В сборнике 4 моих стихотворения. Опять знакомый страх.

Были эти строчки, эти слова, эти мысли только моими, были частью меня, были моей тайной. И вдруг они становятся всеобщим достоянием. Каждый может их прочесть, может восхищаться ими или возмущаться, может лениво скользнуть по ним взглядом и перевернуть страницу. И они беззащитны перед каждым, не могу я их уже спрятать и уберечь от опасности.

20.8

Пора великого противостояния Марса. По вечерам красная, зловеще яркая планета висит над лесом.

Опять речка в Петровском. Опять музыка шумящей воды и шумящих сосен. Опять природа прекрасна до мучительства.

Сосчитал мутовки у молодой придорожной сосны. Их оказалось девятнадцать. Сосна появилась на свет как раз в тот год, когда я, двадцатилетний, первый раз прошел по этой дороге. Девятнадцать лет прошло! Уже девятнадцать!

22.8

У Анны пробуждается сознание. Она уже кое-что понимает из того, что ей говорят, и жестами, мимикой отвечает на простейшие вопросы. Смеется она уже почти так, как смеются взрослые. Заметны черты появляющегося характера: она общительна, упряма, возбудима, быстро реагирует на внешние раздражители. Скоро ей исполнится девять месяцев.

27.8

Феномен звездного ночного неба. Феномен восхода солнца. Природа феноменальна. Человек – тоже. Живу в феноменальном мире и все чем-то недоволен.

28.8

Парголовское кладбище. Теперь это единственное кладбище на весь четырехмиллионный город. Другие закрыты.

Лес. Не очень густой, с большими полянами. Елки, сосны, березы. Хоронят по квадратам: сегодня 13-й, завтра 16-й, послезавтра – 21-й. Рядом подготавливают новые квадраты – корчуют пни, роют канавы, прокладывают водопровод. Кладбище растет на глазах.

Могилы располагаются ровными рядами. Почти на каждом – стандартная бетонная раковина с гирляндами по бокам и стандартный бетонный крест с белой мраморной крошкой. Одинаковость могил придает кладбищу жутковатый вид. Кажется, что в городе мор – чума или холера. Или война, и каждый день погибают сотни людей.

Шеренги белых крестов уходят вдаль. Кое-где – яркие пятна цветов. Металлические листья венков позвякивают на ветру. Часов с одиннадцати начинают подъезжать похоронные автобусы. Гробы выносят и ставят на подставки у свежих ям. Минут десять родственники и провожающие в последний раз смотрят на усопших. Затем стук молотка, всхлипы, рыдания, глухой стук гроба о дно могилы, бодрая дробь первых комьев земли, падающих на крышку. Могильщики утрамбовывают ногами землю, насыпают продолговатый холмик, наскоро втыкают в него крест и отряхивают землю с рук. Провожающие садятся в тот же погребальный автобус и мчатся на поминки. Вся процедура похорон занимает полчаса.

30.8

Когда Петрарка впервые увидел Лауру, ему было двадцать три года. Ей в ту пору было двадцать. Они встретились утром 6 апреля 1327 года. Ровно через 21 год, 6 апреля 1348 года, Лаура умерла.

По странному совпадению, Рафаэль родился и умер тоже 6 апреля. Петрарка, как и Рафаэль (еще одно совпадение), умер в день своего рождения.

Цепь таинственных совпадений.

1.9

Мой путь к античности.

Он был долог. В молодости классику не терпел. Казалась она холодной, мертвой, казенной. Примелькавшиеся античные мраморы вызывали только раздражение. Предметом обожания была современная живопись, от импрессионистов и дальше. Потом появился Египет. В него я влюбился по уши. И только теперь, уже в зрелые годы, я постиг величие и человечность эллинского искусства.

Быть может, это мудрость возраста?

Фанатизм Средневековья и фанатизм нашего века одинаково противостоят античному миросозерцанию. И они одинаково мне ненавистны.

3.9

Мало было на Руси ясных умов, способных мыслить объективно, способных встать над предрассудками, над голосом сердца, над инерцией разума. Лев Толстой говорил, что «там, на Западе, люди – рабы своих же законов, меньше свободны, чем в России». Впрочем, Толстой вряд ли был по-настоящему умным, скорее он был умствующим и очень совестливым. Умствования его от совести и происходили. Совестно ему было себя и всего человечества, и все думал он, как успокоить свою совесть. Потому и босиком ходил.

6.9

Холодное пасмурное утро. Обжигающая свежесть воды и острый аромат туалетного мыла. Как-то необычно воспринимается он среди естественных лесных запахов.

Судьба Гипатии. С нее сдирали кожу устричными раковинами.

Нетерпимость раннего христианства дорого обошлась человечеству.

Все дальше ухожу от реальности. Творю свой мир по своим законам. Но творю его не только для себя. Двери открыты. Каждый, кто хочет, – войдет.

10.9

В Соснове на торце унылого кирпичного дома висит плакат. На нем изображен факел, пылающий алым пламенем. Под факелом слова: МИР, ТРУД, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО. О свободе забыли. А ведь она стояла перед равенством.

14.9

Поздним вечером вышел на пристань. Большой белый, ярко освещенный теплоход на фоне черного неба и черной воды. Сбоку – разноцветные, веселые огни порта. Тишина.