БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
Блаженной памяти старец Паисий, в миру Арсений Эзнепидис, родился 25 июля 1924 года в Каппадокии, в селении Фараса. Малоазийская катастрофа привела к тому, что греческое население после примерно двух с половиной тысяч лет постоянного проживания в этом регионе вынуждено было переселиться в качестве беженцев на территорию современной Эллады, чтобы избежать гонений и резни со стороны турок. Семья Старца в конце концов обосновалась в Конице, что в Эпире[2], где и прошли его детские годы.
С малых лет в нем обнаружилось особое духовное призвание. «Я уходил утром в горы, взяв с собой немного воды, и забирался на какую?нибудь скалу, чтобы молиться там, как древние столпники… К вечеру, изрядно проголодавшись, уже не был настроен столь решительно. «Пойду домой, что?нибудь поем», — говорил себе и спускался со скалы.
«…Подростком я не водил компанию со сверстниками, они шли и убивали птиц, делали и другое, что мне не нравилось. И я общался с маленькими детьми. Они же как старшего почитали меня своим предводителем и радовались нашей дружбе. Я соблюдал посты — хотели поститься и они, так что у меня были проблемы с их мамами. «Не водитесь с ним, он вас доведет до чахотки», — говорили мамы детям», — так с улыбкой рассказывал мне однажды Старец о своем детстве.
Уже в раннюю пору открылось его избранничество, как и пророчествовал о нем Святой Арсений Каппадокийский, крестивший его. Он проводил детские годы в великом духовном трезвении, в молитвах и посте, горя ревностью к аскетической жизни.
«Можешь себе представить, в церковь я приходил рано- рано, еще до того, как ударят в колокол, и часто ожидал, пока придет священник и откроет храм. Такая была ревность. Однажды мой старший брат, чтобы «обуздать» меня немного, начал кричать, что нечего, мол, уделять столько внимания церкви. Желая мне досадить, он схватил церковную книгу — кажется, это был сборник духовных статей — и бросил ее на кровать. Я был огорчен поступком, в котором глаза ребенка увидели нечестие, и оказал тогда решительное сопротивление».
Так прошло детство отца Паисия. Естественно, что тот образ жизни, который он вел, должен был все более и более разжигать его святую ревность к монашескому житию.
Как?то раз, наставляя меня, он сказал: «…Когда я был юношей, чтобы не соблазняться при виде девушек, идя по дороге, смотрел всегда вниз, не видел, кто идет навстречу. Иной раз это были знакомые, родственники, и они обижались, что я их не приветствую. Однажды двоюродная сестра пожаловалась моей маме: «Арсений со мной не здоровается» — и мама мне об этом сказала… «Нет у меня, что ли, других дел, мама, чем глазеть по дороге на девушек!» — ответил я».
Став солдатом, он ушел на войну на четыре года. «Когда намечалась какая?нибудь опасная операция, я стремился участвовать в ней. Если бы я проявил равнодушие и вместо меня пошел бы кто?нибудь другой да был бы убит — меня бы потом всю жизнь убивала совесть, [то есть я был бы убиваем многократно] а на войне убили бы всего один раз».
«Как?то раз бомбили наш лагерь. Я нашел поблизости канаву и укрылся в ней. В скором времени приходит кто?то и говорит: «Можно и мне сюда?» — «Давай!» — говорю. А места хватает ровнехонько на одного человека. В страхе, желая уберечься, он меня выдавливает наружу. Потом подошел и другой. Я вынужден был совсем выбраться из канавы. «Ничего, — говорю, — не беспокойся, Бог не оставит!» Только вышел — пролетела пуля и побрила мне голову. (Старец рассмеялся.) Вот так, почти что задела кожу, выстригла полоску в волосах. Сантиметром ниже — убила бы. Подивился я промыслу Божию». То есть самопожертвование Старца еще до того, как он стал монахом, простиралось до готовности принять смерть ради любви к ближнему! Как далеко до этого нам, современным людям…
«Был у нас в роте один богохульник. Ругался грязно… Столько раз я его просил, чтобы он прекратил браниться, уже и нагоняй дал ему, однако он ни меня не слушал, ни офицеров — продолжал ругаться. Однажды, когда мы работали в лагере, в самом центре упала и взорвалась бомба… И — не пострадал никто! Только в этого человека попал один малюсенький осколок. И знаешь куда? В язык! Не задел ни зубов, ни губ! Распух только его язык… Сделался как баклажан и висел снаружи, не помещаясь во рту! Такие удивительные события на войне случались часто, поэтому у нас в лагере было большое благочестие».
«Как?то мы готовились к параду в Салониках. Офицеры приказали запеть песню, но — солдаты не реагируют! Повторяют приказ — и снова никакой реакции, молчание. Офицеры в гневе. «Эй, давайте же петь!» — говорю. Никакого результата. После, когда вернулись в лагерь, нас наказали — заставили раздеться сверху до пояса и бегать по кругу, а при этом нас пороли ремнями. Видишь ли, это был серьезный проступок, нарушение дисциплины в военное время. Бегал и я вместе со всеми, хотя моей вины не было… Офицеры кричали мне и подавали знак, чтобы я вышел, но я делал вид, что не замечаю, и не выходил, не хотел выходить один. Или всем получить прощение или оставаться вместе». Таков он был в молодости. Своей совестливостью, самопожертвованием и мужеством завоевал любовь и уважение всех — и солдат, и офицеров.
«Потом работал, чтобы собрать приданое для сестры, которая была не замужем. Я не стал дожидаться, пока она вступит в брак, и ушел в монахи… Откуда мне было знать, есть ли воля Божия на то, чтобы ей выйти замуж… Могла и сама не захотеть…»
Около тридцати лет от роду он принял монашество на Святой Горе. Перенес многие испытания, но получал и великую помощь от Бога. Подвизался также в Конице, в святой обители Стомион. Кормил там из рук диких медведей. Мир, который Дух Святой рождал в его душе, умиротворял и диких зверей. «И дикие звери, если к ним подходишь с любовью, чувствуют это и тебя не обижают…» — так говорил он мне. Нам, молодые мы или старые, не следует, конечно, даже помышлять о том, чтобы повторить это его деяние, потому что лютость страстей, которые мы носим в душе, заставит одичать диких животных, и мы подвергнемся опасности.
Примерно на три года он удалился в пустыню горы Синай, в пещеру Святой Епистимии. По воскресень — ям спускался в монастырь Святой Екатерины. Всю неделю подвизался в уединении, в тиши пустыни. Порой его посещал какой?нибудь бедуин, которому он отдавал часть того немногого, что имел сам. А там даже воды было мало. «Здесь в пустыне, где такая сушь, я дивился Божественному попечению. В одной скале была расщелина, и в ней по капельке сочилась влага. Туда я на всю ночь ставил кувшинчик и так набирал себе воду. Мне хватало… Больше не нужно было».
В синайской пустыне Старец имел много божественных утешений и откровений, но вел и великую, открытую брань против диавола. Вообще, думаю, аскетические подвиги Старца далеко выходят за рамки нашей эпохи с характерной для нее изнеженностью людей, избалованных даже в том, что касается образа их мышления. Старец был действительно великим подвижником. Его подвиги сравнимы лишь с подвигами древних аскетов IV века по Рождестве Христовом.
Нам с нашей внутренней расслабленностью даже слушать об этих подвигах бывает страшно!
Я слышал, что старец Порфирий[3] со свойственным ему смирением сказал о старце Паисии следующее: «Благодать, которую имеет отец Паисий, стоит большего, потому что он приобрел ее своими подвигами, в то время как мне Бог даровал ее с малых лет, чтобы помогать людям. Таких святых (как отец Паисий) Бог посылает на землю раз в 400 лет!»
Большую часть своей жизни он подвизался на Святой Горе. Дары, которыми его украсил сам Бог, были многоразличны. Он имел дар исцелений (избавлял многих от различных болезней, в частности, врачевал раковых больных и тех, кто был от рождения парализован), был наделен даром изгонять демонов (освободил от них многих, еще живущих поныне), имел пророческий дар (многим поведал о том, что произойдет в их личной жизни, а кроме того, предсказал и грядущее развитие событий в истории нашего Отечества), обладал даром прозрения (знал сердце каждого человека более глубоко и более ясно, чем сам этот человек знал себя, почему и давал правильные и точные советы, и каждый человек слышал от него именно то слово, в котором нуждался), даром различения духов (знал точно, от Бога ли данное духовное явление или от лукавого, пытающегося обмануть и соблазнить).
Он имел рассуждение, знал в каждом случае волю Божию и то, нужно ли ее открывать или нет. Всегда мог сказать, как лучше, правильнее поступить — даже тогда, когда возникала проблема, не имевшая непосредственного отношения к духовной жизни. Приведу пример. Как?то раз один университетский профессор, медик, безуспешно пытался определить, какой из двух типов аппаратуры, необходимой для больницы, ему следует приобрести. Он никак не мог сделать выбор. Поехал к Старцу да и спросил его. Старец ему ответил: «Возьми вот эту аппаратуру, потому что у нее следующее функциональное назначение, и ты ее можешь использовать в таком?то случае, способ ее действия такой?то, поэтому с ней нужно работать так?то и так?то». Отец Паисий, не закончивший и начальной школы, говорил как специалист в области науки и техники! Если это не просвещение от Бога, то что же тогда?
Старца отличал дар богословия. Многочисленные божественные откровения, которые ему были даны — он общался со Святыми, с Ангелами, с Пречистой Девой, созерцал Нетварный Свет — сделали его истинным богословом, он знал глубины тайн Божиих. Некий университетский профессор богословия однажды с восхищением рассказывал многочисленным слушателям следующее: «За многие годы моей работы в университете у меня накопилось 10 богословских проблем, решения которых я не находил, как ни старался. Итак, я записал все эти сложные и неразрешимые вопросы и поехал с ними к отцу Паисию. За полчаса он разрешил все мои недоумения!»
Рассказывать о дарованиях и духовной силе Старца можно бесконечно. Не подумайте, что это преувеличение. Нет, это реальность. Кто как не Бог украсил и почтил его столькими дарами! И как бесконечен и неограничен Он Сам, таковыми могут быть и дары Божии.
Из всех дарований Старца наибольшее впечатление на меня произвела его любовь. Любовь без границ, без внутренних колебаний, с абсолютным самопожертвованием. Любовь пламенная, сладкая, всесильная, Божественная. Любовь, изливающаяся из глубин его души, без рассуждений, одинаково тепло принимающая в свои объятия добрых и злых, друзей и врагов, близких и дальних, достойных и недостойных, православных и инославных, людей и животных, и даже растения, но более всего устремленная к Богу. Это была нечеловеческая любовь. Такую любовь в сердце человека может родить только Святой Дух. Наши человеческие «любови» настолько ничтожны и своекорыстны, настолько временны и непостоянны, настолько эгоистичны и деспотичны, так легко переходят в антипатию и ненависть, что стыдно и неправомерно их сравнивать с любовью Старца.
Именно эти дары, эта любовь Старца собирали вокруг него людей. Сотни людей ежедневно посещали его келью. Шли нескончаемым потоком. Старец забирал их боль, страдания и проблемы — и возвращал назад свободу, радость и мир. Там и тогда, когда было нужно и должно, — он и Господь знали, в каком случае это необходимо, — он действовал чудесным образом, властью, данной от Бога. И разрешал неразрешимое.
Сотнями исчисляются очевидцы, оставившие письменные свидетельства чудесных событий, связанных с отцом Паисием. Эти свидетельства, будучи изданы, составили целые тома. Но куда больше тех, кто не заявил о себе! Куда больше случаев, которые Старец с большим искусством скрывал! Старец Паисий — это был дар Божий людям.
Слава о нем перешагнула границы Греции. Чтобы его увидеть и получить совет, люди приезжали из Австралии, США, Канады, Германии, из России, Румынии, Франции, Африки — отовсюду. Он имел всемирную известность. И это при том, что ни радио, ни телевидение, ни газеты, ни какие?либо другие средства массовой информации при его жизни не сообщали о нем ровным счетом ничего. Они извещают, часто с преувеличениями, лишь о недостатках людей Церкви, а все доброе, чудесное, Святое, если не могут оклеветать, — окружают заговором молчания. Однако у Бога везде есть верные чада. Слава о Старце передавалась из уст в уста, распространялась теми, кто был поражен совершенными им чудесами и благодеяниями. О старце Паисии известил Сам Бог…
Когда он покидал Святую Гору, чтобы уделить внимание женщинам или немощным больным, то есть тем, кто не может приехать на Афон, в том месте, куда он приезжал, собирались тысячи людей, чтобы взять его благословение. Вереница припаркованных на обочине автомобилей растягивалась более чем на километр. Одна за другой приезжали и отъезжали машины, привозившие паломников в женскую обитель Святого Иоанна Богослова в Суроти[4] под Салониками. Тысячи были облагодетельствованы им.
На тысячи шел и счет письмам, которые ему посылали. «Или проблема, связанная с психикой, или рак, или распад семьи… Наверное, одна из этих трех проблем. Они сегодня терзают людей. Об этом мне пишут». Боль стекалась к Старцу, приносимая или самим человеком, или письмом. И он брал ее на себя с самопожертвованием, с горячим желанием. Чужую боль он делал своей, потому что любил ближнего. Он не хотел, не мог оставаться в стороне, когда другие страдали. Если бы было возможно, чтобы освободить другого, он взял бы на свои плечи всю тяжесть его креста.
Исцеляя других, Старец не просил Бога исцелить его самого. В болезнях он был настроен на терпение. «Заработаем себе несколько духовных грошей на старость», — говорил он шутя. Еще в армии, обморозив ноги, он чудом избежал ампутации и с тех пор чувствовал постоянную боль в ступнях. «Словно на гвозди наступаю… Приходится вес тела все время переносить то на пятки, то на носки, то набок», — подшучивал он над собой, но и не думал садиться в стасидию[5]. Всенощные выстаивал на ногах. Так учил и молодых подвижническому настрою души.
У Старца было множество болезней, и все он переносил с терпением, мужественно, презирая боль и насмехаясь над ней.
Однажды, страдая от грыжи, он перевязал живот какими?то тряпками, но не пошел к врачу. Я переживал и уговаривал его идти. Тогда он стал шутить по поводу своей болезни, говорил настолько забавно и с таким пренебрежением к ней, что я в конце концов рассмеялся.
В старости он заболел раком. Я, как и многие, думаю, что Старец сам выпросил его у Бога, чтобы облегчить бремя других. Он мне сказал как?то: «Когда молишься об исцелении больного, нужно молиться с таким расположением души — как бы говорить Богу: «Отыми от него эту болезнь и пошли ее мне» или хотя бы так: «Дай и мне какую?то ее часть, чтобы облегчить его страдания». Всеблагой Бог, который знает нашу немощь, и другого исцеляет, и нам не посылает ничего. Иногда, впрочем, посылает, если видит, что можем понести. Однако, чтобы услышана была наша молитва, именно такой настрой и надо иметь…»
Подобная настроенность души есть самопожертвование. Его Старец имел с избытком. С желанием и радостью он брал на себя боль и недуги тысяч людей, посещавших его. Вся его жизнь может быть названа жертвой за ближнего.
Он не рассказывал о своих болезнях. Скрывал их, чтобы никого не опечалить, а когда мы понимали, что он болен, и таиться уже было нельзя, он представлял свой недуг как нечто малозначительное. Так поступал он и в отношении рака. Пока не начались кровотечения и обмороки.
Все мы поняли, что он серьезно заболел. Просили обратиться к врачу — безрезультатно. Эх, когда обо всем стало известно, сами врачи начали приезжать на Святую Гору, чтобы уговорить его обследоваться. Однажды специально ради Старца приехал терапевт из Афин, профессор университета. Я проводил его в келью. Но и он не смог его уговорить. Многие врачи приезжали и не добивались никакого результата.
Наконец, чтобы заставить его принять врачебную помощь, на Старца стали оказывать давление разные лица, занимающие высокие должности в церковной иерархии. Говорят, что сам Патриарх велел ему пройти медицинское обследование.
Некий врач, человек духовный, понимавший чуткость его души, сказал Старцу, что за ним будет в точности такой же уход, как за любым, имеющим медицинскую страховку крестьянином. Помысл мне говорит, что чуткая совесть Старца не позволяла ему получать от врачей больше заботы, чем имеют самые бедные люди. Для него это была несправедливость. Как же и нам, современным людям, не задуматься об этой несправедливости и своем жестокосердии? Мы и наши близкие обращаемся к лучшим врачам, лечимся в лучших клиниках, в то время как несчастного бедняка могут швырнуть на какую?нибудь жалкую раскладушку в больничном коридоре, а в других, беднейших странах младенцы умирают от нехватки жаропонижающих средств. Несправедливость — результат катастрофического состояния, в котором пребывает духовный мир грешного человека, — царит сегодня повсюду, но Божественное правосудие терпеливо ожидает того момента, когда сможет расставить все на свои места.
В конце концов Старцу была сделана операция в связи с раком. Я думаю, что он согласился на нее за послушание и вопреки своей воле. Этим, как и всем своим поведением во время болезни, он преподал нам урок.
Когда на него накатывалась страшная боль, он пел, чтобы не кричать и не опечаливать других. Его отличала исключительная чуткость. Он не хотел никого обременить или огорчить.
Некто молился, прося у Бога дать ему какую?нибудь частицу боли Старца, чтобы хоть немного облегчить его страдания, но об этом молчал. Когда он и Старец увиделись, хотя не было никакого предварительного разговора, Старец ему сказал: «Не проси… Этих болей нельзя вытерпеть. Не проси, тебе их не понести. Не проси у Бога».
За несколько дней до кончины мы все побывали у него и в последний раз взяли его благословение. Он скончался 12 июля 1994 года и погребен во дворе обители Святого Иоанна Богослова в селении Суроти под Салониками.
Сегодня его могила — место народного паломничества. Сколько ни приходилось бывать там за все эти годы, я всегда заставал людей, приехавших поклониться Старцу.
И после смерти старец Паисий продолжает совершать чудеса — как на своей могиле, так и в других местах. Надеюсь — скоро общим достоянием станут неоспоримые свидетельства о чудесных событиях, происшедших после его кончины, к славе Божией и на пользу души тех недоверчивых людей, которые так нуждаются в духовном озарении, но не знают этого.
Молитвы его да будут со всеми нами!
Салоники, 1999.
