Крушение кумиров

Крушение кумиров

Перековка шла терпеливо, въедливо и мучительно. Месяцы, годы. Взрослый муж, давно уже идеологически и нравственно сложившийся человек, литератор, «глас народа», проходил университеты, равных которым, пожалуй, не было во всей огромной стране. Мало того, в общении с тогда еще неизвестным миру художником и конгениальной ему красавицей женой, в совместных путешествиях по Северу, по старинным городам и селам, в узнавании трагической истории древнерусского искусства родились у писателя книги «Черные доски» и «Письма из Русского музея», сделавшие это имя широко известным.

Как терпеливый, но решительный хирург-окулист осторожными, точными движениями скальпеля снимает катаракту с подслеповатых, а зачастую и слепых глаз пациента, так и упоенный в своей правоте художник от встречи к встрече поворачивал писателя к свету, и проявлялась иная, первозданная история многострадального Отечества, и уже иным взглядом-прищуром смотрел тот и на катавасию революций, и на большевизм, на натужные «липовые» пятилетки, на судьбы сгинувших в горниле репрессий миллионов людей, на раскулачивание и коллективизацию, религию, на войну с фашистами, монархизм, наконец. Охранявший бессмертного и великого вождя народов, служа в кремлевском полку, толковый ученик низверг и Сталина с пьедестала своего кумирства. Что Сталин?! По-рабски, мучительно, с надрывом он выдавил из себя и самое святое, того, чью плоть он тоже охранял в Мавзолее. Выдавил и с ужасом увидел, как с заскорузлой мумии ручьями течет кровь миллионов загубленных жизней. Загубленной России.

Здесь, как бы в скобках, за кадром, я должен заметить, что и сам много раз испытывал на себе почти мистическую силу убеждения Ильи Глазунова, его способность ненароком, в контексте полуночных бдений преподнести собеседнику искрометный урок исторической или политической грамоты. Урок, за которым скрывался фанатизм проповедника, мэтра, Учителя. Он действительно умел убеждать, заставлял сомневаться в набивших оскомину «истинах».

– Просвещает меня Глазунов, – рассказывал Владимир Алексеевич, – приоткрываю я темные свои вежды и уже с ним полемизирую, формирую свою точку зрения, и тетрадь моя особая все пополняется, разбухает. И вдруг начинаю я понимать, что никогда не смогу воспользоваться этой золотой рудой, чтобы, как у Паустовского, выплавить золотую розу. Время на дворе мертво-стабильное. Надежды на перемены – только в сладком сне. Казалось тогда, что Брежнев, а потом и его наследники будут царствовать вечно.

Но жизнь наша талантливее любого гения. Так порой завернет, что диву даешься. Помнишь, как Ахматова в единственную свою встречу с Цветаевой, услышав стихи Марины Ивановны о смерти, воскликнула: «Ты с ума сошла! В стихах все сбывается!» Вот и я написал как-то стихотворение, заканчивавшееся слишком уж, по-видимому, дерзким вызовом: «Я созрел, я готов, я открыто стою. О, ударьте в меня, небеса!»

И точно, небеса-то в меня и бабахнули.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.