ЭПОС О ГЕНЕРАЛЕ (1762–1802)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЭПОС О ГЕНЕРАЛЕ

(1762–1802)

Генерал умирает. Александру три с половиной года. Его отсылают спать к дяде. Ровно в полночь он просыпается от сильного удара в дверь. Вскакивает, чтобы открыть. Кузина удерживает его, силой укладывает обратно в постель. Он отбивается, вопит, рыдает: это отец пришел проститься с ним.

В действительности генерал умер за две минуты до полуночи. Утром Александру сообщают печальную весть. Он не понимает. Что означает смерть? Что он больше никогда не увидит отца. Почему же? Потому что боженька забрал его. А где живет боженька? На небе. Мальчик задумывается. Удрав из дома дяди, он бежит домой, забирается в комнату, где хранится оружие, берет ружье, которое отец обещал подарить ему со временем, и поднимается по лестнице. На площадке он сталкивается с матерью. Она выходит из траурной комнаты, плачет.

«— Ты куда, — спрашивает она меня в удивлении: она-то думала, что я у дяди.

— Иду на небо, — ответил я.

— Вот как, прямо на небо?

— Да, пусти меня.

— И что же ты собираешься делать там, бедненький мой?

— Собираюсь убить боженьку, за то, что он папу убил».

Этот отрывок из «Моих мемуаров», сообщающий отныне детскому слову литературную ценность, свидетельствует о необычайной близости между Александром и его матерью Мари-Луизой. Вдова не столько безутешная, сколько верная памяти эпического романтического героя — красавца, силача, пылкого смельчака безукоризненной честности, но неуравновешенного, человека в высшей степени незаурядного, она все детство своего сына посвятит культу отца, основным ритуалом которого станет ежедневное посещение кладбища, на котором похоронили Генерала.

С годами эпос, в основу которого легли воспоминания Мари-Луизы, родственников и друзей, а также личные архивы Генерала, обогатится показаниями старых солдат или товарищей по оружию, в частности, рассказами Дермонкура, его адъютанта. Так общий труд матери и сына испробует себя в устной форме, прежде чем будет зафиксирован письменно. Что за беда, если то там, то здесь возникнут пробелы, которые надо будет как-то заполнять, или искажения, или неточности: истинны лишь легенды, в которые по-настоящему верят.

Пройдет почти полвека, пока Александр последовательно изложит праисторию своей семьи, но прежде он наделит многими чертами и свойствами своего отца персонажей романов и пьес. И, без сомнения, бессмертием своим «Мушкетеры» в значительной степени обязаны бессмертию этого пламенного героя, которому в трудах лучшего рассказчика всех времен никогда не суждено ни состариться, ни вернуться в детство.

Многие из генералов Революции весьма скромного происхождения. Во времена Империи некоторые превратятся в королей или баронов. Первый из Дюма не так уж плохо кончил. Хотя и начал с самого низа, ниже, чем бастард или полукровка, начал с раба.

Отец его Александр Антуан Дави — маркизик де ля Пайетри. В 1760 году в возрасте сорока шести лет он приезжает в Сан-Доминго к брату своему Шарлю, управляющему сахарным заводом и крупному работорговцу. Братья не находят общего языка и вскоре расстаются. Дабы не унизить своего титула несовместимыми с ним занятиями, маркизик берет псевдоним Антуан Делиль и приобретает плантацию «Гиноде» в Тру-Жереми на юго-западном берегу будущего Гаити. Там он выбирает себе наложницу из числа самых хорошеньких рабынь. Поскольку Мария Сессета исполняет также функции хозяйки в доме Антуана, она получает прозвище «Мария из дома» («La Marie du mas»). Она производит на свет двух мальчиков и двух девочек. Старший, родившийся 25 марта 1762 года и крещенный именем Тома Александр, станет Генералом.

Само собой разумеется, что маркизик на прекрасной Марии Дюма не женился. Что, впрочем, он мог бы и сделать, как разрешал ему «Черный кодекс», составленный Кольбером и обнародованный Людовиком XIV[1]. В самом деле, в своих морализаторских усилиях и в попытках пресечь чрезмерное вольнодумство поселенцев, которые царили в настоящих гаремах, статья 9 этого Кодекса делала возможным брак между белым и его рабыней, принесшей ему детей. Брак давал свободу как детям, так и матери. И, следовательно, продать их было уже нельзя.

В 1772 году остров был опустошен циклоном. Тысячи мертвых и раненых, гибель скота и урожая. А вслед за тем еще и эпидемия дизентерии. Мария Дюма пала ее жертвой. Плантация была разорена, большая часть рабов умерла или сбежала — головокружительное падение человеческого капитала. Дабы ничто не мешало возвращению во Францию, где он мог получить наследство благополучно почивших братьев, маркизик продает четверых своих детей.

И все же из этого вовсе не следует, что он был бесчеловечным отцом. Он даже питал определенную слабость к своему первенцу, которого он уступает с правом выкупа, то есть оставляя за собой возможность вернуть его через пять лет. И, преисполненный деликатности и чуть ли не стыдливости, акт продажи идентифицирует Тома Александра как Тома Реторе, опуская «Александра», наследственное имя семьи, и со всей определенностью свидетельствуя, что речь идет не о торговле отца сыном, но о продаже владельцем своего имущества.

По возвращении во Францию маркизик, почти шестидесятилетний, проводит мирные дни свои в объятиях юности, которую воплощает Франсуаза Элизабет Рету, именуемая экономкой. По временам он чувствует уколы ностальгии: ах, колониальная жизнь, неплохое было время, почему бы не иметь при себе маленький живой сувенир? И в 1776 году он выкупает Тома Реторе, выписывает его во Францию и признает своим внебрачным сыном. Отныне юный вольноотпущенник зовется Тома Александр Дави де ля Пайетри. Но по нормам эпохи незаконнорожденность его остается всегда при нем. Живет он вместе с отцом в местечке Сен-Жермен-ан-Лэ, где позднее Александр станет полковником Национальной гвардии. Но совершенно ничего не известно о четырех годах рабства Тома Реторе. Ровно ничего не известно и о судьбе его брата и сестер, о ней можно только догадываться.

В отличие от героев истекающего XX века, романтические герои не имеют привычки постоянно твердить о своем детстве. Поэтому эпос, сочиненный Мари-Луизой и Александром, приносит в жертву главному то, что ему предшествует. Его начало относится лишь к 1784 году, когда маркизик, его экономка и внебрачный сын переезжают в Париж. Тома Александр ведет в столице жизнь «истинного отпрыска семьи», как с некоторой завистью отметит другой Александр, которому рано пришлось начать трудовую жизнь. Тома Александр вполне равномерно чередует посещение салонов и притонов. Он нравится женщинам. Их привлекает представительность этого молодца, его высокий рост — «пять футов девять дюймов», то есть метр восемьдесят шесть, а вовсе не метр девяносто пять и не два метра, как иногда говорят. Рост неординарный для того времени и сверх того Тома «хорош лицом, хотя кожа мулата придавала его физиономии некую странность, элегантен, как креол, восхитительно скроенный по меркам эпохи, когда полагалось иметь представительную фигуру и маленькие, как у женщины, руки и ноги; необычайно ловок во всех физических упражнениях, один из лучших учеников Лабуасьера, первого фехтовальщика своего времени; соперник в ловкости и живости самому Сен-Жоржу, тоже, кстати, мулату, но гораздо старше, сочинителю музыки, столь же великому соблазнителю, с тем же экзотическим очарованием, не упускающему шанса использовать в свою пользу лестные слухи о сексуальных достижениях цветных мужчин.

Однако обратной стороной эстетического преимущества был расизм. Тусклые аристократы плохо переносят, когда им предпочитают негра. Таков был мушкетер, бесцеремонно вторгшийся в ложу театра Монтансье, где находился Тома Александр в сопровождении очаровательной молодой дамы:

«— Простите, сударь, — прервала его [мушкетера] дама, едва он начал говорить, — но вы как будто не заметили, что я не одна.

— И с кем же вы? — спросил мушкетер.

— Думаю, что с этим господином, — ответила дама, указывая на моего отца.

— Ах, простите! — сказал молодой человек, — я принял господина за вашего лакея».

Дворянин благородных кровей отхлестал бы нахала по щекам. Но у сына Марии Дюма другие явные преимущества перед мушкетером, он хватает его и выбрасывает через барьер ложи прямо в зал. Мушкетер приземляется в партере. Следует дуэль, и справедливости угодно, чтобы Тома Александр был победителем. Физическая сила побуждает к уважению, бывший раб немало делает, чтобы это уважение внушить. Александр младший прекрасно помнит, как он, «держа двух человек на согнутой ноге и еще двух на закорках, скачет через комнату на одной ножке». Или детскую игру, которую нетрудно приравнять к подвигу и которая состоит в том, чтобы, просунув по пальцу одной руки в четыре ружейных дула, приподнять их в горизонтальном положении. Но где геройство становится поистине сверхчеловеческим, так это в момент, когда, сидя в седле и зажав лошадь в шенкелях, Тома Александр цепляется за балку и подтягивается вместе с животным, поднимая вес в шестьсот килограмм по меньшей мере. Здесь становится понятным, почему в Олимпийских играх не предусмотрено конных соревнований: Геракл от них бы отказался.

Столь мощная конституция могла привести только в армию. Тем более, что в 1786 году семидесятидвухлетний маркизик сочетается законным браком со своей тридцатидвухлетней экономкой. Тома Александр не принимает этого брака, он полон упреков: ведь его мать тоже была экономкой, но на ней не женились и при четверых детях. Возмущенный этим напоминанием о колониальных порядках, маркизик лишает сына Марии Дюма пропитания. «Парижская жизнь без денег — большая глупость», и Тома Александр решает поступить в простые солдаты.

— Но только не под моей фамилией, — изрыгает маркизик на грани апоплексического удара.

— Не стоит беспокоиться! Я возьму лишь то, что мне принадлежит: мое второе имя и фамилию моей матери.

Старый маркизик хлопает дверью, и четырнадцать дней спустя умирает: сказались перегрузки, связанные со свадьбой и ссорой. «С этой смертью оборвалась последняя ниточка, которая связывала моего отца с аристократией». Явился на свет первый из Александров Дюма.

Жизнь в драгунском полку Ее Величества, постоянные дуэли с драгунами Его Величества по поводу чрезвычайно серьезной проблемы: кто кого употребляет, король королеву или наоборот. В результате одной из таких дискуссий драгун Дюма получает колющий удар в лоб. «Эта рана, которой он в тот момент не придал никакого значения, повлечет за собой серьезнейшие последствия и едва не приведет его к безумию».

Взятие Бастилии счастливо нарушит монотонность каждодневных забав скучающих от безделья военных. В деревнях царит ужас перед разбойниками, крестьяне восстают против феодального права, горят замки и архивы, что, в свою очередь, пугает провинциальную буржуазию, и она взывает к силам порядка.

15 августа 1789 года под приветственные клики драгуны королевы высаживаются в Виллер-Котре. Они размещаются у одного из местных жителей. Хозяин трактира «Экю дю Франс», любитель экзотики и командир местного отряда Национальной гвардии Клод Лабуре, обращает свое особое внимание на драгуна Дюма: в этой местности цветных людей не видели, и почему бы не развлечь этим знакомством жену и дочь Мари-Луизу! Одного лишь он не мог предвидеть, что уже через два дня Мари-Луиза напишет подруге: «Он очень мил. Его зовут Дюма, но это не настоящее его имя. Его отец будто бы помещик в Сан-Доминго или где-то в этом районе, он такой же большой, как кузен Прево, но только манеры у него получше. Ты увидишь, милая моя и добрая Жюли, как он хорош»[2].

Ветер романтизма нарушил спокойствие постоялого двора. В двадцать лет почему бы не помечтать дочери именитого гражданина, даже если она и обещана в жены кому-то из себе подобных! Влюбленность была обоюдной. Великий соблазнитель думает лишь о честном браке. Добряк Лабуре принимает его предложение при одном лишь скромном условии, что прежде он получит чин бригадира, самый низкий в кавалерии, соответствующий капралу в пехоте. Это даже не унтер-офицер, зарплата бригадира не выше, чем у простого драгуна. Таким образом, в Виллер-Котре в 1789 году еще не существует расовых предрассудков. Хозяйка процветающей гостиницы с улыбкой соглашается отдать руку своей единственной дочери мулату без всякого состояния, незаконному сыну хотя и маркиза, но без всяких шансов на богатство и славу.

Не следует, однако, забывать, что почти полтора предшествующих века и вплоть до 1788 года бригадир был командиром бригады, то есть офицером высокого ранга, промежуточным звеном между полковником и унтер-офицером, и в таком виде этот чин сохранился в английской армии. Кстати, о бригадире именно в этом смысле идет речь у Конан Дойла в «Приключениях бригадира Джерарда», близкого и верного сподвижника Наполеона. Более того, как мы увидим, в 1801 году Бонапарт как раз в связи с генералом употребит этот термин в его первоначальном значении. И это значение еще поддерживается в сознании людей несколько месяцев спустя после «развенчания» чина бригадира, даже если предположить, что новое звание, соответствующее званию капрала, уже существовало в августе 1789 года[3]. И если даже хитрый трактирщик был в курсе этой ситуации, он мог бы сыграть на двусмысленности названия, что и не замедлил сделать в нужный момент, вместо того, чтобы воспрепятствовать воле своей дочери и ее черноокого гиганта.

Любовь это всегда долготерпение. Через два с половиной года, 16 февраля 1792 года драгун Дюма, наконец, назначен бригадиром, но свадьбы все еще не было видно, поскольку папаша Лабуре, сожалея о своей ошибке, осознал, что один бригадир другому не пара. Потребовалось падение монархии и счастливое стечение многих обстоятельств, чтобы бывший раб смог, наконец, жениться на дочке буржуа. 20 апреля 1792 года Франция объявляет войну Австрии. Бригадир Дюма вместе со своим полком отправляется на север и на границе попадает в перестрелку. Он командует дозором из трех драгунов. Встретившись с тринадцатью тирольскими стрелками, он один берет их в плен. За это он произведен в следующий чин — унтер-офицера, что уже неплохо, но недостаточно для папаши Лабуре. Мари-Луиза чахнет. Отечество в опасности, идет вербовка волонтеров. Сен-Жорж собирает вольный кавалерийский легион из американцев, преимущественно цветных, как он сам. Он предлагает место лейтенанта сыну Марии Дюма. Другой мулат, Буайе, полковник, предводитель гусар Свободы и Равенства, сманивает его к себе, обещая чин повыше. У влюбленного в Мари-Луизу появляется некая надежда. Тем временем Сен-Жорж решает продолжить аукцион: может, дорогой Дюма не прочь стать капитаном или даже майором? В конце концов бьют по рукам, и свежеиспеченный подполковник[4] вскакивает в седло и галопом мчит в Виллер-Котре.

Папаша Лабуре почесал в голове. В эти смутные времена герцог Орлеанский, вскорости Филипп-Эгалите, в замке не появляется. С ним вместе исчезла и многочисленная клиентура, в частности, и клиентура «Экю де Франс». Трактир в упадке, Мари-Луизе только что исполнилось двадцать три года, почти старая дева, и никаких прежних претендентов на ее руку, поскольку все они — свидетели ее разорения. В конечном итоге этот… этот гигант с горделивой выправкой, в мундире высшего офицера и к тому же на жаловании заслуживает внимания. В чем в чем, а в мужчинах-то папаша Лабуре отлично понимает, потому и поставил планку так высоко. Задетый за живое, его будущий зять проскочил вверх через несколько ступенек враз, начав с нуля, и вот теперь он почти бригадир, то бишь бригадный генерал. Свадьбу сыграли 28 ноября 1792 года, одним из свидетелей был кузен Мари-Луизы Жан-Мишель Девиолен, инспектор вод и лесов.

Почти генерал заделывает жене ребеночка и галопом же возвращается назад в вольный американский легион. «Поставленный в сущности во главу полка, поскольку Сен-Жорж, не большой любитель стрельбы, остался в Лилле под предлогом формирования своего войска; поставленный, повторяю, во главу полка, мой отец находит для своего мужества и ума обширное поле деятельности. Обученные им военные эскадроны хвалят за выправку и патриотизм». Бурное восхождение между тем продолжается: 30 июля он уже бригадный генерал, месяц спустя — дивизионный, а пятью днями позже — командующий армией в западных Пиренеях. Далее события ускоряются еще больше, а 17 сентября Мари-Луиза производит на свет девочку, Мари Александрину Эме.

Теперь эпос желает показать, что Генерал — не какой-нибудь тупой и кровавый драчун. Действие переносится в Байонну. Прибытие Генерала не слишком приветствовалось полномочными народными представителями, которым его антиаристократические взгляды кажутся слишком уж умеренными. Они хотят прогнать его из города. Он же решает остаться. Дом его фасадом выходит на площадь, где происходят казни. Они внушают ему отвращение, и он держит окна и ставни закрытыми. Это не нравится яростным сторонникам высшей меры. В насмешку, как они считают, они называют его «господин Человеколюбец». Через год, войдя в одну альпийскую деревню, он видит на площади гильотину, готовую к употреблению. Он наводит справки и узнает, что будут казнить четверых мужчин, которые попытались спасти церковный колокол от переплавки. Генерал находит наказание чрезмерным и приказывает капитану Дермонкуру, своему адъютанту, изрубить гильотину на дрова для отопления. Лишенный своего инвентаря палач получает от него расписку, а пленников отпускают на волю. Отныне «прозвище «господин Человеколюбец» применимо к нему как нельзя больше и как нельзя чаще к нему применяется».

Вернемся назад, в октябрь 1793 года, когда из Пиренеев он был послан в Вандею во главе западной армии. Он изучает ситуацию, катастрофическую, ставит об этом в известность Комитет общественного спасения: «С Вандеей обошлись, как с городом после штурма. Все здесь разорено, разграблено, сожжено». Он же ратует как раз за противоположное, для чего требует обновления армии и прежде всего ее генералов. Не найдя сочувствия, он уклоняется от действий. Страшный Комитет общественного спасения идет Генералу навстречу: ладно, не хочешь усмирять Вандею, принимай командование Альпийской армией.

Новый пост, на который он вступил в январе 1794-го, подходил ему совершенно. Очень скоро он становится непревзойденным охотником на серн. В промежутке между двумя засадами он отбивает у пьемонтцев Валезан, в то время как генерал Багделон трудится над маленьким Сен-Бернаром. К счастью, Генерал вовремя является ему подсобить. Остается Мон-Сени, которую возможно атаковать со стороны трех склонов, но они мощно укреплены, у четвертого же склона репутация такого неприступного, что пьемонтцы укрепили его только одним рядом изгороди. Само собой разумеется, что именно четвертый склон был избран Генералом, который штурмовал его ночью во главе отряда в триста человек». Добравшись до изгороди, солдаты начали через нее перелезать; однако отец мой с его геркулесовой силой нашел другой способ — более простой и менее шумный: он брал каждого за штаны ниже пояса и за воротник мундира и перебрасывал через забор. Снег смягчал одновременно и шум, и боль».

Хорошенько разогревшись в результате этих трехсот бросков, Генерал и сам проник через ограду. Застигнутые во сне, пьемонтцы оказали лишь слабое сопротивление.

Комитет общественного спасения отзывает его в Париж, по обвинению в преступлении против гильотины, совершенном ранее. Блестящий послужной список его спас в результате, но Конвент заставил его покрутиться: с августа по ноябрь 1794 года он получает четыре разных назначения. Эпос сообщает, что, поскольку «все эти фальшивые приказы ему не понравились, он подал в отставку и вернулся в Виллер-Котре». Этот уход на покой в семейную палатку можно объяснить всяко. Во-первых, последствиями ранения в лоб, которое «чуть не довело его до безумия». Началось это со «страшных головных болей», в следующий год продолжилось «разрастанием плоти над левым глазом, [которое] поглощает его мысли, нарушая их ясность и точность»[5]. Ему делают операцию. Опухоль исчезает, а странности на грани безумия остаются, но не больше и не меньше, чем у многих легендарных героев от Идоменея до Роланда.

Психиатр сказал бы так о его маниакально-депрессивных приступах: «Мой отец был креол; стало быть, в нем соединялись беспечность, пылкость и непостоянство. Глубокое отвращение к вещам, еще недавно так страстно желаемым, охватывало его тотчас же по исполнении желаний. И тогда активность, которую он проявлял, чтобы достичь цели, внезапно угасала; он снова впадал в свое обычное состояние беспечности и скуки».

Психоаналитик вероятнее всего искал бы причины в детских травмах, в потере матери, в годах рабства, выпадении из среды, нескончаемой печали, откуда чередование состояний «меланхолии» и гиперактивности. Пренебрежение же опасностью, постоянно проявляемое Генералом, можно было бы квалифицировать как суицид.

Социолог не без оснований упомянул бы незаконнорожденность, негритюд и бедность. Генерал должен был вести постоянную борьбу, чтобы заставить об этом забыть и других, и самого себя. Он не принадлежал ни к какому классу: ни к рабам, ни к аристократам, ни к буржуазии, так как у него не было состояния, ни к народу, несмотря на свои республиканские воззрения.

Психолог искал бы в области перегрузок, раздвоения личности, что также нетрудно понять. Генерал мог стать лучшим, храбрейшим, непобедимым, грозным и т. д. лишь в своем воображаемом еще, то есть в пылу сражений, где он был, как известно, буквально вне себя. В бездействии, в гарнизонной жизни с ее интригами, соперничеством, скудостью, в бюрократическом управлении людьми и хозяйством вымышленные ориентиры исчезают, и Генерал предпочитает бежать от реальности и укрыться в собственных сновидениях.

Последнее слово принадлежит все же писателю: «Блестящая атака, дерзкий маневр, увенчавшийся заслуженным успехом, возрождали энтузиазм в глубине этого сердца, наполненного стремлением к невозможному». Поиски Абсолюта со всем сопутствующим риском остаются на самом деле самой правдоподобной разгадкой Генерала.

Его политические убеждения устойчивы и очевидны. 5 октября 1795 года Конвент призывает его в Париж, чтобы усмирить роялистскую смуту. Он выезжает из Виллер-Котре тотчас же, но в Париже появляется только 14-го. Слишком поздно, чтобы стать главнокомандующим внутренними войсками. Место оказалось занятым неким Бонапартом, который накануне расстрелял у церкви Сен-Рош граждан, тоскующих по Людовику XVI.

Итак, Генерал возобновляет свою службу то в Арденнах, то на Рейне. В феврале 1796 года он берет месячный отпуск, чтобы присутствовать при рождении второй своей дочери Луизы Александрины. Через год она умрет. В июне он снова назначен в Альпийскую армию, куда прибывает вместе со своим адъютантом Дермонкуром. В октябре он получает приказ отправиться в Италию в распоряжение Бонапарта. Последний встречает его дружески, так же, как и Жозефина, «которая, будучи креолкой, страстно любила все, что напоминала ей о любимых колониях».

Итальянская эпопея и Бонапарта, и Генерала расхвалена сверх всякой меры. Первый отдавал приказ начать бой, второй этот бой выигрывал или позволял его выиграть начальнику, даже если История и не признает за ним этой заслуги. Семейный эпос искупает несправедливость, смешивая жанры, чередуя смешное и трагическое, что близко сердцу романтиков, предшественниками которых во Франции оказываются уже в начале XIX века Александр и Мари-Луиза.

Захвачен австрийский шпион. «Обыск, включая самые потаенные места, ничего не дал». Тогда Генерал выдвигает идею заглянуть в места, еще более потаенные. Насмешник, он приказывает расстрелять шпиона и вскрыть ему живот. Несчастный в ужасе признается, что проглотил донесение, которое должен был доставить. Перед Генералом серьезнейшая дилемма: дать шпиону рвотное или слабительное? Аптекарь помогает ему найти ответ и снабжает слабительным отличного качества. В восковом шарике оказывается депеша, представляющая чрезвычайный интерес. В ней император Австрии приказывает маршалу Вюрмсеру удержаться в Мантуе, чего бы это ни стоило, поскольку сам он сможет прибыть на плато Риволи не раньше, чем через три-четыре недели. Генерал посылает Дермонкура с документом к Бонапарту. Тот зовет Бертье.

«Явился Бертье со своей обычной важностью и значительностью.

— Ну-ка, Бертье, — говорит Бонапарт, — понюхай это и скажи, чем пахнет.

— Генерал, — отвечает Бертье, — это пахнет дерьмом».

И Бонапарт одержал победу при Риволи. Забавно представить себе, как могло бы измениться лицо мира, если бы, вместо слабительного, невежественный аптекарь прописал бы рвотное.

На следующий день без чьей-либо помощи Генерал одерживает победу над самим Вюрмсером при Ля Фаворите. Одну лошадь под ним убило, «вторая была врыта в землю пушечным ядром, и всадник, которого сочли уже мертвым, со славой восстал из этой могилы, лишь отряхнувшись». Сверх того, он взял в бою шесть вражеских знамен, но Бонапарт даже не назвал его имени во время раздачи наград за храбрость. Гнев Генерала, дерзкое послание Бонапарту: «Мне стало известно, что олух, которому был поручен рапорт о битве 27-го, причислил меня к находящимся во время битвы на наблюдательном пункте. Не желал бы я ему подобных наблюдений, опасаясь, как бы он при этом не наложил в штаны». Олухом оказался не кто иной, как Бертье, и не исключено, что ему и Бонапарту снова случилось принюхаться.

В 1797 году мы находим нашего героя в Тироле, где господин Человеколюбец получил от врага другое прозвище — Schwarz Teufel, Черный дьявол, прежде чем навеки обессмертить себя в качестве Горация Коклеса Тирольского, что звучит куда лучше, чем Баярд дю Тироль, слишком отдающий аристократом. Как и прежде и подобно двум своим знаменитым предшественникам, он в одиночку останавливает целый австрийский эскадрон на мосту Клаузена. «Вследствие малой ширины моста солдаты могли продвигаться по нему лишь по два-три человека в шеренге, и он сражал их саблей одного за другим, по мере того, как они к нему приближались». На этот раз он и сам получил три сабельных удара, а потом и семь пуль, которые застряли в шинели, по счастливой случайности не достигнув главной цели. Однако верный Дермонкур тяжело ранен.

Оставив адъютанта в постели, Генерал, менее всего склонный обращать внимание на собственные болячки, снова атакует во главе своего войска. Он скачет слишком быстро и вскоре оказывается совершенно один перед новым мостом, с которого австрийцы сняли все доски, оставив лишь поперечные балки. Лошадь под ним пала, но поведение его в этой ситуации было ошеломляющим. Вместо того, чтобы обратиться в бегство, он собирает ружья, брошенные дезертирами, устраивается за елкой и начинает стрелять. Стрельба была искусной: когда его люди, наконец, появились, они обнаружили двадцать пять вражеских трупов. Здесь уместно напомнить, дабы оправдать цветистость стиля, что, по определению, полубог на пятьдесят процентов человеческое существо. Отсюда этот маленький эпизод, без всякой задней мысли рассказанный Дермонкуром. Когда Генерал вернулся в дом.

«Он был так слаб и бледен, что я воскликнул:

— Боже мой, вы ранены, генерал?

— Нет, — сказал он мне, — но я столько убил, столько убил!

И упал без чувств».

Бонапарт требует его в Италию и назначает губернатором провинции Тревизо. Вскоре Генерал совершенно очаровал итальянцев своей непоколебимой честностью. Муниципалитет Тревизо предлагает ему триста франков в день на личные расходы. Он соглашается лишь на сто. Посланец Директории предлагает ему изъять из ломбарда все имеющиеся там ценности. Так принято повсюду, где стоят французские оккупационные войска. Разумеется, Генерал получит свою долю. Посланец Директории почувствовал в тот же миг, что взят за ворот, донесен на вытянутой руке до двери и выброшен наружу с предупреждением под угрозой расстрела не появляться в этих краях. Неудивительно, что при прощании с Генералом благодарный Тревизо дарит ему экипаж с четверкой лошадей. Как только 18 октября 1797 года подписан Кампоформийский мир, Генерал возвращается к своим пенатам.

У воина никогда нет времени отдохнуть. Бонапарт готовит экспедицию в Египет и хочет, чтобы Генерал командовал кавалерией. Он принимает его в спальне, лежа в кровати вместе с Жозефиной. Дермонкур присутствует при этой сцене. Молодая женщина в слезах: она не вынесет разлуки, она хочет следовать повсюду за своим любимым Наполеоном. Одной рукой Наполеон осушает ей слезы, а другой отбивает на ягодицах будущей императрицы военный марш — полезное упражнение на несогласованность двигательных функций. Он обращается за поддержкой к Генералу: разве Генерал берет с собой в Египет госпожу Дюма? Генерал полагает, что, пожалуй, это будет обременительно. Наполеон обещает, что жены приедут к ним в Египет в случае, если армия останется там на длительное время. Тогда Наполеон и Генерал произведут на свет по сыну, будут держать их при себе и станут крестными отцами каждый для сына другого. Разумеется, Генерал не дал себя одурачить этой демонстрацией дружбы. Выходя от Бонапарта, он обращается к Клеберу, который собирается к нему войти.

«— Не знаешь, что мы там будем делать? — спрашивает он.

— Будем делать колонию.

— Нет, создадим королевство.

— Ну-ну, посмотрим.

— Вот увидишь».

Не без лукавства эпос отмечает, что Жозефина утешилась очень быстро, даже слишком быстро. Французский флот покидает Тулон 19 мая 1798 года. Завоевание острова Мальты, высадка в Египте, взятие Александрии. Генерал всегда впереди. Армия идет на Каир. Голод, жажда, усталость, ропот деморализованных людей. Генерал приглашает к себе в палатку нескольких генералов — разделить с ним три арбуза. Очень скоро разговор принимает политический оборот. Задаются вопросом об истинной цели экспедиции. Намерен ли Бонапарт сделаться проконсулом Востока? «В таком случае следовало по крайней мере спросить других генералов, согласны ли они довольствоваться ролью командиров у нового сатрапа; подобные прожекты могли бы пройти в античной армии, состоящей из рабов и вольноотпущенников, но не сейчас, не с патриотами 1792 года, которые служат не отдельно взятому человеку, но нации».

Битва у Пирамид, вступление в Каир, доносчики, которые случаются даже среди оппозиционных генералов. Бонапарт призывает Генерала объясниться по существу. Генерал прямо в лицо повторяет ему, что во имя чести Франции он готов пройти весь мир, но что он не сделает и шага ради славы одного человека. Бонапарт возражает: Франция и он — неделимое целое. Генерал повышает голос, он не приемлет никакой диктатуры — ни Суллы, ни Цезаря (бывший раб вполне мог иметь классическое образование). В заключение он требует при первой же возможности отослать его обратно во Францию. Бонапарт не возражает, но затаивает вражду. Отныне он станет упоминать о Генерале не иначе, как о «негре Дюма»[6].

В доме, коий он занимает, Генерал находит клад, который прежний владелец, спасаясь бегством, не успел увезти с собой. Он отправляет клад Бонапарту со следующими словами:

«Леопард не меняет кожу, а честный человек — собственную совесть.

Посылаю вам клад, который я нашел и который оценен в два миллиона.

Если меня убьют или я умру здесь от печали, вспомните, что я беден, и что во Франции я оставил жену с ребенком».

«Печаль» — это эвфемизм для определения нового приступа депрессии. Он целые дни проводит в постели, безмолвный и недвижный. Как ураган, в комнату врывается однажды Дермонкур: в Каире мятеж. Отличный случай, чтобы навсегда покончить с жизнью. Голый по пояс он прыгает в седло и ввязывается в драку «с тем небрежением к смерти, которое всегда было ему свойственно, но в данном случае усугублено поразившим его состоянием некоего сплина. Перед арабами он явился карающим ангелом с огненным мечом». Именно так и назовут его последние мятежники, когда он, конный, ворвется в большую мечеть, где они укрывались. Бонапарт поздравляет его, обещает заказать картину об этом подвиге, в центре которой будет изображен Генерал. И позднее Жироде выполнит этот заказ, но только «негр Дюма» будет заменен на картине простым гусаром — чистокровным белокурым арийцем.

Тотчас Генерал впадает «в глубокое отвращение к чему бы то ни было, [которое] овладевает им вместе с глубоким отвращением к жизни как таковой». У него только одна навязчивая идея — вернуться во Францию, увидеть жену и дочь. Отвращение постоянно подпитывается его республиканским сознанием и тем фактом, что он понижен в чине. Теперь он не командует даже дивизионом, он тот, кто командовал армиями. Герой его склада не мог согласиться с положением слуги ни за галуны, ни за нашивки, полученные хоть бы и от будущего короля или даже императора, который создаст вскоре свое новое дворянство, смехотворное для того, кто отказался от имени Тома Александр Дави де Пайетри ради Александра Дюма.

Наконец Бонапарт разрешает ему отставку. 3 мая 1799 года он вступает на борт «Прекрасной мальтийки» вместе с генералом Манскуром, ученым Доломьё и другими военными и штатскими французами. Поднимается буря. Корабль вынужден бросить якорь в Таранто, в Калабрии. Пассажиры не знали, что между Францией и Неаполитанским королевством началась война, их интернируют. Два года пленения в ужасающих условиях. Несколько раз Генерала и Манскура пытаются отравить мышьяком, подмешивая его в пищу. К счастью, калабрийским патриотам удается, как в романе, преодолеть затворы и засовы и передать медикаменты, продовольствие и учебник доктора Тиссо «Сельский врач», который окажется пленникам чрезвычайно полезным, чтобы лечиться собственными силами. Это единственный способ, ибо присланные им врачи оказываются убийцами. Однажды, когда Генерал попросил пустить ему кровь, хирург воспользовался этим, чтобы повредить ему нерв на ноге.

Всеми силами Генерал сопротивляется преступным действиям лекарей. Он и не прочь умереть, но только тогда, когда сам захочет. Предупрежденный калабрийскими патриотами о том, что во время переезда в другую тюрьму его попытаются убить, Генерал отказывается трогаться с места. Он сам опишет эту сцену в своем рапорте французскому правительству о пленении. Когда его тюремщик маркиз де ля Скиав явился во главе полусотни полицейских, «я схватил мою трость и, спрыгнув с постели, устремился на маркиза и всю эту сволочь так яростно, что маркиз бросил саблю и бежал, а все эти презренные негодяи вслед за ним, побросав ножи и кинжалы и испуская страшные крики, да так резво, что менее чем за десять секунд комната моя полностью опустела». Черный дьявол заодно с Горацием Коклесом еще жив.

Но порядком потерял в жизненной силе. По освобождении в апреле 1801 года в результате перемирия в Фолиньо у Генерала «изувечена правая нога, не слышит правое ухо, парализована левая щека и почти потерян правый глаз, плюс страшные головные боли и постоянный шум в ушах». Сверх того, он страдает и язвой желудка[7]. Почти инвалид, герой может, наконец, вернуться в Виллер-Котре.

Между тем Бонапарт стал Первым Консулом. Он не простил Генералу его непреданности в отношении своей персоны. Он пишет главному врачу Деженетту, который только что обследовал бывшего пленника: «Поскольку вы говорите, что здоровье его не позволит ему больше спать шесть недель подряд на песке или в медвежьей шкуре, мне он больше не нужен в качестве командира кавалерии. Первый бригадир [слава богу, хоть не тот, который соответствует капралу] сможет его заменить[8]. Наказание продолжается и со стороны финансов. Несмотря на неоднократные просьбы, Генералу не удалось получить ни компенсации за плен, ни даже недовыплаченного жалованья.

Дабы как-то совладать с материальными затруднениями, в июне 1802 года Генерал просит о возвращении на службу. Бонапарт размышляет. Конвент имел глупость отменить рабство в колониях. Он же только что восстановил его в Гваделупе. Эта новость заставила Сан-Доминго, будущее Гаити, поднять восстание, и главарь мятежников некто Туссен-Лувертюр осмелился написать «Первейшему из Белых от Первейшего из Черных». Было бы пикантно послать «негра Дюма» усмирять себе подобных. Ответ сына Марии Дюма был резким: «Гражданин Консул, вы забываете, что моя мать была негритянкой. Как могу я подчиниться вашим приказам? Я негр по происхождению, и я не принесу цепей и бесчестия на мою родную землю, людям моей расы»[9]. К которой принадлежат две его сестры и брат.

Здесь заканчивается Песнь о Генерале и начинается история Александра Великого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.