Глава 10. Конец господства американской авионики в небе Кореи

Глава 10.

Конец господства американской авионики в небе Кореи

Я и не думал, что стратегическое руководство всеми делами, связанными с применением моей станции в Корее, будет по заданию Сталина осуществлять сам Лаврентий Павлович Берия…

Я просто упорно делал свое дело. Одно получалось, другое не совсем. Но, как бы там ни было, несмотря на привлечение к внедрению станции первых лиц страны, я не сознавал, что на самом деле речь идет об исключительно важном и масштабном деле, деле поистине государственной важности.

Мне тогда хватало чисто патриотической надежды, что моя маленькая конструкция действительно лишит прицельные системы американцев их преимуществ, которые были в то время абсолютными, а значит, устранит сложившееся в тот период корейской войны стратегическое превосходство американской авиации над нашей.

Между тем государственные аспекты происходившего были, что называется, на поверхности. И это проявлялось не только в вовлечении крупнейших политических фигур, но и в том, что 108-й институт, приостановивший ради исполнения приказа Сталина свои разработки, мобилизовал все ресурсы на выполнение задачи, поставленной вождем: сделать 500 станций в течение трех месяцев и установить их на самолетах в действующей армии…

В Андуне поначалу все шло очень хорошо. Летчики были довольны работой станции. Командир корпуса доложил министру обороны Н. А. Булганину об исключительной эффективности изобретения, а тот — Сталину. Ни один самолет, на котором была установлена станция, не был сбит. Более того, не было потерь ни в одном из звеньев, состоявших из четырех воздушных машин, если хотя бы одна из них имела станцию.

Летчики теперь заблаговременно узнавали о подходе «Сейбров». Летчики не только уходили от атак противника, но и, используя сигналы станции, сами сбивали атакующие «Сейбры». Для этого одна пара из четверки продолжала идти прежним курсом, а другая брала в «клещи» увлекшийся привычной погоней «Сейбр». За короткое время так было сбито несколько «Сейбров»…

И вдруг в один далеко не прекрасный день сразу несколько летчиков после возвращения из боевых вылетов сообщили, что станция давала сигналы о появлении «Сейбров», а атакующих самолетов не было! И этих лжесигналов была тьма-тьмущая!

Вот уж действительно хуже, то бишь «гирше», как говорят на Украине, не придумаешь! Мне сразу вспомнились предупреждения адмирала Берга о перенасыщенности театра военных действий в Корее различными излучениями электронной техники. Он считал, что от них станция будет беспрестанно срабатывать и голова у летчика пойдет кругом.

Ни с того ни с сего все без исключения станции стали давать на земле и в воздухе какие-то сигналы. Правда, они отличались от «сейбровских» сигналов, но в боевой обстановке это было не так важно. На нескольких самолетах летчики даже выключили станции. Ложные сигналы, которые вдруг стали с высокой интенсивностью прослушиваться на всех самолетах, ослабевали с уменьшением чувствительности. И я метался от самолета к самолету, вскрывая хвостовые люки и регулируя чувствительность станции.

Нормальная дальность действия станции была 8—10 километров, но при наличии ложных сигналов я «загрублял» чувствительность до 5 километров. При этом, как подтверждали летчики, ложные сигналы ослабевали. Но тогда в реальной боевой обстановке сигналы о приближении «Сейбра» появлялись не с дальности 8—10 километров, а с 4—5.

Ложные сигналы не вводили в заблуждение лишь командира авиаполка полковника Шевелева:

— Инженер, на моем самолете можешь ничего не регулировать! Ложные сигналы есть, но я их запросто отличаю от настоящих: они отличаются как гудение трактора и симфоническая музыка!

Однако большинство пилотов, видимо, не склонно было вслушиваться в сигналы столь же внимательно. Поэтому на бортовых пультах управления станцией я установил выключатели, чтобы, во-первых, отключить сигналы при осуществлении сеансов радиосвязи, а во-вторых, не раздражать ими летчиков, когда сзади действительно никого нет. Кроме того, при выключении системы предупреждения о приближении противника на прицеле (прямо перед глазами летчика) загоралась красная лампочка. Правда, это мое рацпредложение было встречено в штыки, поскольку летчики предпочитали слушать ложные сигналы, нежели постоянно видеть перед собой тревожный красный свет.

Но откуда взялись, черт побери, эти ложные сигналы? В чем их причина? Первая гипотеза, автором которой был адмирал Берг, это генерирование сигналов от внешних полей. Но тогда станция не должна была срабатывать при экранировании антенны. Для проверки мне сделали металлический ящик, в который я закладывал станцию вместе с антенной и источником питания. Однако сигналы не только не прекращались, но даже не уменьшались! Следовательно, внешние поля тут ни при чем, причина кроется внутри контура самой станции. Может быть, это влияние самолетного оборудования? Но на самолетах не было никаких мощных излучающих устройств. К тому же станция была установлена в хвосте, то есть далеко от моторов и других агрегатов самолета. Так что же вызывало эти непонятные сигналы?!

Дни и ночи я мучился с этой проблемой, а интенсивность ложных сигналов все увеличивалась и увеличивалась. Я «загрубил» станции уже до дальности обнаружения 2—3 километра. По прошествии двух недель после выхода постановления Сталина я выбился из сил. Станции стали работать совсем плохо.

Из Москвы прилетели два эмиссара с Лубянки: один из них явно был следователем, а второй — специалистом Института радиоэлектроники НКВД. Чекист-инженер производил очень благоприятное впечатление — очень смышленый и грамотный.

Вскоре они пригласили меня уединиться с ними на аэродроме и сообщили, что каждый мой шаг контролируется. В центр сообщается обо всех обстоятельствах, связанных с боевым применением моей станции. В Москве, по их словам, известны все перипетии с моей станцией — от первоначального успеха до нынешних осложнений. И ввиду особой важности «Сирены» для обеспечения безопасности нашей авиации в Корее товарищ Сталин лично следит за тем, как осваивается станция.

Чекистам, оказалось, было известно о том, что у меня немало недоброжелателей и завистников. Знали они и о том, что генштабисты, которые рассчитывали поначалу получить за станцию очередные посты и другие поощрения, с возникновением проблем мгновенно изменили свои позиции и теперь рассчитывают отличиться, «выведя меня на чистую воду».

Инженер с Лубянки, когда его коллега-следователь куда-то отошел, успел мне шепнуть, что последнему поручено особо следить за тем, чтобы в случае неудачи я не «смылся» в Мукден или Харбин к белогвардейцам.

А еще чекисты сообщили мне, что Лаврентий Павлович изучил мое личное дело и в случае неудачи в Корее хочет направить меня к своему сыну-конструктору, которому необходимы способные и талантливые инженеры для разработки ракет и другого секретного оружия. Но, напомнили они, ситуацией в Корее интересуется лично Иосиф Виссарионович…

Откровения чекистов навеяли некоторый душевный холодок. Вслух я им сказал, что, на мой взгляд, причина лжесигналов в детекторах, а не в каких-то внешних полях. Оба лишь пожали плечами в ответ. Чтобы доказать чекистам неуместность их сомнений на этот счет, я через несколько дней пошел вместе с ними на заброшенную металлургическую шахту. Они на веревках опустили меня вниз, на глубину около 5 метров. Станция продолжала давать ложные сигналы и здесь, в отрезанной от всего мира шахте, куда внешние поля проникнуть никак не могли! Мне стало совершенно ясно, что все дело в детекторах.

Где взять эти детекторы? Я обратился к группе полковников из Генштаба с просьбой помочь мне детекторами. Ведь в имевшейся у них разведаппаратуре их было полным-полно. Мне было отказано. Я почувствовал, что они что-то затевают: бродят по самолетам, беседуют о чем-то с летчиками, о чем-то расспрашивают инженера дивизии, какие-то разговоры ведут между собой. И вдруг выяснилось: они готовят партийное собрание с дознанием, чтобы потом доложить в Москву о полном провале моей «затеи» и остановить производство станций в 108-м институте.

Меня вызвали на партийное собрание. На нем было сказано, что мое несерьезное поведение ввело в заблуждение государственное руководство, министра обороны. Мало того, самого товарища Сталина. Оказавшись дезориентированным, он приказал 108-му институту работать исключительно на выпуск 500 станций. А станции эти, как оказалось, «ни к черту не годятся». Боевые летчики здесь, в Корее, уже выключили их. Проверки каждого отдельного самолета, беседы с каждым летчиком подтвердили, что станция недееспособна, дает ложные сигналы, как предупреждали адмирал Берг и другие профессионалы. Тут, в Корее, в первые дни ложных сигналов случайно не заметили. Поспешили доложить Булганину и Сталину. Сталин сразу подписал жесткий приказ о выпуске за три месяца 500 станций, когда на подготовку одной только технологической оснастки любому заводу нужны полтора-два года. Резюме было такое:

— Ты ввел в заблуждение массу руководителей. Один только Микоян тебя поддерживает. Но его можно понять. Его реноме здесь, в Корее, рухнуло. «Сейбры» оказались эффективнее МИГов.

Я попытался возразить, сказав, что «Сейбры» — не такие уж эффективные самолеты. Они переигрывают МИГи только благодаря прекрасным прицелам. Однако свободно говорить мне не дали. Я вынужден был несколько раз прямо заявить, что причина ложных сигналов, скорее всего, кроется в детекторах, и просил помочь мне с их получением. Но эти мои призывы не возымели никакого действия…

В итоге собрание высказалось за строгий выговор с занесением в учетную карточку (что предполагалось оформить уже по возвращении в Москву). Было отмечено также, что нужно продумать формулировку предложения о сворачивании производства станции, развернутого в НИИ-108.

Я продолжал искать детекторы. Чекисты предложили связаться с Лубянкой — чтобы необходимое нам выслали из Института радиоэлектроники НКВД. Мы поехали в штаб и, объяснив причину, попросили начальника связи соединить нас с Москвой. Он расхохотался в ответ:

— Да на любой нашей РЛС ваших детекторов тысячи! А вам из Москвы их подавай! А почему не из Нью-Йорка?! Езжайте в Корею. РЛС там расположены в зоне взорванных дорог, где очень плохо с продовольствием. Если вы привезете ящик с колбасой, консервами, шоколадом и прочим, вас завалят этими детекторами!

Связавшись с начальником ближайшей станции, мы выяснили, что у них есть 4 комплекта запасного имущества (ЗИП), а в каждом комплекте — коробка с 50 детекторами. Обмен обещал быть взаимовыгодным: коробка детекторов на продукты.

Чекист-следователь, переживавший ситуацию не меньше моего, мгновенно организовал ГАЗ-51, добыл ящик со всем необходимым для обмена продовольствием, и через час мы уже были в Корее. Начальник станции торжественно вручил мне коробку с 50 детекторами в свинцовых ампулах.

По возвращении в Андунь меня вызвал генерал Комаров, командир дивизии:

— Наш корпусной авиаинженер Приходько говорит, ты без конца открываешь люки, регулируешь там что-то. В день по три раза лазишь. Он боится, что ты можешь в хвосте самолета оставить какой-нибудь инструмент или не так что-нибудь повернуть. А из-за этого может случиться катастрофа! Нельзя без конца лазить в самолет… Вот какое дело… Одним словом, многие летчики, чтобы ты к ним не лазил, просто выключили станции… А поначалу так все было здорово!.. Но Приходько говорит, что в таком состоянии твои «Сирены» нам ни к чему. Словом, тебе нужно возвращаться в Москву. Здесь, как ни верти, фронт, война. И не место для проведения экспериментов.

Помолчав минуту, генерал продолжил:

— Только что в Дапу сбили лучшего нашего летчика — полковника Шевелева. Об этом доложил Приходько. Он говорит, что Шевелев чуть не погиб из-за твоей станции.

У меня упало сердце: с Шевелевым у меня сложились очень теплые отношения. Когда его полк перебрасывали на другое место базирования, станцию с его самолета нужно было снимать. Не мог же я оставить ее без присмотра! Ведь туда, где он теперь будет, мне не добраться, а проверять станцию надо три раза в день… Он тогда позвал меня к себе, вдвоем с комиссаром они стали убеждать меня не снимать станцию, чтобы на новом месте была она хоть на одном самолете. Я объяснил, что без постоянного контроля станция нормально работать не будет. А они, не вступая в спор, предложили каждое утро присылать за мной ЯК-17 и доставлять меня к ним. Дескать, пообедаю у них, а потом в Андунь. Отказать таким людям, таким героям я не осмелился… И вот теперь Шевелев разбился из-за моей станции…

— Шевелев жив?

— Жив и даже не ранен. Но самолет как решето. Одним словом — все одно к одному. Заканчивай здесь дела — и в Москву.

Я доложил, что каждый день регулирую станцию Шевелева и сейчас на аэродроме меня ждет ЯК-17. Генерал разрешил мне лететь и даже дал машину, чтобы меня доставили на летное поле. Естественно, чекисты полетели со мной.

Самолет Шевелева, пробитый американскими пулями, больше походил на решето. Приходько, крутившийся тут же, во всеуслышание заявил, что из-за моей станции они чуть не лишились командира полка, лучшего летчика корпуса.

Я пошел за разъяснениями к Шевелеву. Тот возмутился:

— Да ничего подобного! Все совсем наоборот. Если бы не твоя станция, меня бы точно уже не было в живых!

И рассказал мне, как все было на самом деле:

— Бои закончились, но по данным нашего КП появился американский разведчик. И меня на него решили наводить. Жду команд. Но вдруг появились сигналы. То ли ложные, то ли «Сейбра». Похоже, как от «Сейбра», но с большой дальности. Я осмотрелся — ничего вроде нет. Попросил и ведомого как следует посмотреть — никаких «Сейбров». А сигналы идут! Нужно было одновременно вести радиосвязь, ведь меня наводили на разведчика. Я и выключил станцию обнаружения. Загорелась твоя чертова красная лампочка. Не знаешь ты психологию летчика: раз поставил ему прямо под нос красную лампочку — это всегда знак тревоги. Красная лампочка должна загораться только в аварийной ситуации. Я переговорил по радио с землей, и, поскольку глядеть все время на красную лампочку мне было неприятно, я ее выключил. А когда включил станцию, снова услышал сигналы, уже вроде не ложные. Я опять осмотрелся — никого…

Нужно заметить, что иногда американцы просто имитировали появление разведчика. Дело в том, что, как правило, на разведчика наводили не рядовых летчиков, а опытных — командиров эскадрилий или даже полков. Расчет американцев состоял в том, что наш ас, не ожидающий нападения после окончания боев и целиком поглощенный наведением, теряет бдительность и не может контролировать заднюю полусферу. И специально вылетевшему на уничтожение нашего обманутого перехватчика одиночному «Сейбру» (тоже с очень опытным летчиком) остается только догнать и сбить жертву.

Шевелев продолжал:

— Успокоившись, я продолжал слушать радио наземной системы наведения, и вдруг сигналы «Сирены» стали очень сильными — я понял, что сейчас буду сбит!!! Я сделал резкий разворот вправо и понесся вниз. Тут же слева прошли жуткие снопы огня, самолет затрясло, левая плоскость превратилась в решето, стали даже отрываться куски обшивки. Пришлось продолжить имитацию падения, только у самой земли самолет вышел в нормальный полет, до аэродрома еле дотянул. Так что если бы не твоя станция, то я бы наверняка погиб!

Полковник помолчал, а потом задумчиво добавил:

— Знаешь, кажется, я понял, почему станция дает ложные сигналы.

Я онемел от неожиданности, а Шевелев пояснил:

— Ложные сигналы появляются, когда при пикировании с высоты наши самолеты выпускают воздушные тормоза на хвосте самолета. У американцев тормозные щитки ставились на заводах, потому у них щитки — это принадлежность самолета. А у нас их ставят уже в части. Как они там, на заводе, сделали эти щитки и какие у них после установки нашими механиками получаются вибрации при торможении — никому не известно. Так вот, эти сильные вибрации и приводят к появлению ложных сигналов! Короче, схема такая: выпуск воздушных тормозов — вибрации хвоста — появление ложных сигналов. Давай сразу и проверим!

Мы прихватили коробку с новыми детекторами, которые привезли из Кореи, и прямиком отправились к командиру эскадрильи Богданову. Шевелев четко определил ему задачу: подняться в воздух, при пикировании выпустить воздушные тормоза и сообщить по рации, как на это реагирует станция.

Богданов взлетел. Шевелев командует с земли:

— Ну давай пикируй! Выпускай воздушные тормоза!

Богданов доложил:

— Выпускаю! Сразу появились ложные сигналы!

— Молодец! Давай садись.

Теперь ясно: при пикировании, а значит, при вибрациях корпуса, и прежде всего хвоста, действительно появляются ложные сигналы. Я заменил детектор на новый. В воздух поднялся другой летчик — результат тот же.

Проверили еще раз. Третий летчик доложил:

— Выпускаю тормоза. Сразу после их выпуска слышу ложные сигналы!

Все предельно ясно: детекторы, разрушаясь от вибраций, дают эти самые помехи. А как их защитить от разрушения? Что делать?

На Руси голь на выдумки хитра… Пока мы с Шевелевым экспериментировали с детекторами и самолетами, наблюдавшие за нашими действиями местные радисты и специалисты по бортовому оборудованию нашли выход. Они притащили мотки губчатой резины из контейнеров (она в них наклеивается в местах, где детали соприкасаются со стенками контейнеров), и мы дружно упаковали в нее станцию и ее антенну.

После этого эксперимент был повторен: взлет — пикирование — выпуск воздушных тормозов. Ложных сигналов нет и в помине! Шевелев просто сиял от счастья. От полноты чувств присутствовавший здесь же чекист-следователь захлопал в ладоши и пустился в пляс.

На прощанье полковник отдал нам всю губчатую резину, обнял меня и долго тискал. Смотрю — у него в глазах слезы. И сам разревелся…

К этому времени на аэродроме Андунь в связи с беззащитностью перед помехами (теперь-то я знал, что все испортили детекторы!) в рабочем состоянии оставались лишь две-три станции — все остальные отключили. Поэтому сразу по возвращении я бросился к полковому радиоинженеру. В долгих объяснениях не было нужды — он сразу все понял. Я принес новые детекторы, резину — и уже через час на всех восьми самолетах станции и антенны были заамортизированы, да так, что, даже если хвост отваливаться будет, детектор останется цел. Все отрегулировали. Станции теперь были в полном порядке.

На следующее утро самолеты поднялись в воздух. «Сирены» работали замечательно, как в первые дни. Причина помех, как теперь уже все знали, гнездилась в детекторах. Такие они изящные, такие тонкие, такие нежные. В кристаллик упирается пружинка. При вибрации контакт пружинки с кристаллом то прерывается, то восстанавливается. Возникающее искрение создает ложные сигналы в наушниках пилота.

Вроде так просто было это обнаружить. Но сделал это не я, радиоинженер, а боевой летчик. Переполнявшие меня чувства благодарности к Шевелеву и радости по поводу четкой работы заамортизированных станций буквально вознесли меня на сопку, где находился КП генерала Комарова.

Я доложил, что комполка полковник Шевелев обнаружил причину ложных сигналов и теперь все самолеты вновь обрели надежную станцию обнаружения. Летчики уже в этом убедились: дальность обнаружения атакующих «Сейбров» на всех самолетах вновь не менее 10 километров.

Генерал при мне перекрестился:

— Слава Богу! Я думал, нам всем конец.

Чекистская парочка, уже не столько за мною следившая, сколько сопереживавшая, с узла связи доложила в НКВД на Лубянку, что все наладилось, поэтому производство, запущенное 108-м институтом, ни в коем случае нельзя останавливать: компактная станция, идеально подходящая для наших самолетов и для здешних условий, теперь работает безукоризненно.