Глава 11. Не только о грустном, или Песня про Сталина
Глава 11.
Не только о грустном, или Песня про Сталина
В Китае было много смешных и курьезных случаев, о которых я не могу не рассказать.
Я уже упоминал, что прибыл в Китай (точнее, в Андунь) в составе группы полковников Генерального штаба, которые собирались бороться с американскими помехами нашим радиолокационным станциям (РЛС). Группу возглавлял полковник Ершов, с ним были полковник Устюменко, полковник Пасшоков, полковник Саркисьян, полковник Геометров.
Метод, которым они боролись с помехами, заключался в раздаче операторам РЛС огромного количества анкет с рисунками различного рода помех. Во время налетов операторы должны были заполнять эти анкеты и отвечать на десятки вопросов о виде помех. Естественно, чтобы избежать этой рутинной работы, операторы писали, что никаких помех не было. Так, чисто бюрократическим приемом Генеральный штаб оказывал помощь Корейскому корпусу, сражающемуся в условиях непрерывных американских помех.
Командир корпуса расхохотался, когда ему рассказали, как генштабисты ликвидировали помехи:
— Надо было на РЛС дать не двадцать, а пятьдесят анкет, и тогда помехи исчезли бы навсегда!
Вместе с генштабовцами в нашей группе был замечательный парень, капитан Неонет. Задумав хоть как-то отличиться, он пристроился к переводчику Мунцеву и стал выпрашивать у пленных разную ерунду. Пленный стрелок-радист Смит наговорил ему такого, что у полковника Ершова волосы встали дыбом. Он позвал меня и показал материалы допросов Толи Неонета. Из них следовало, что Б-29, на котором летал Смит, садился на советских аэродромах Дальнего Востока и Сибири, которые были оборудованы самыми современными системами привода и посадки. А горючее в бочках на санях привозили русские мужики с огромными бородами…
Болтовня Смита прекратилась лишь после того, как Ершов пригрозил интернировать в Советский Союз не только самого Смита, но и весь экипаж Б-29.
Китайцы с удовольствием воспринимали все русское, они нас очень любили. Как-то в вагоне-ресторане поезда за одним столиком с нами сидела очаровательная девушка-китаянка. Она ела рис. И вдруг расплакалась! Оказывается, ее ужасно огорчило, что мы не обратили внимания, как она ест — не палочками, как китайцы, а вилкой — как русские. Она успокоилась только после того, как мы дважды ей повторили, что у нее очень много сходного с русскими.
Мы на фронте получали много денег, но в Андуне их девать было некуда. Когда командировка кончилась, около 10 дней мы оставались в Пекине и тратили деньги. Мы были в гражданских костюмах, но на поясах у всех висели пистолеты. Как-то поздним вечером мы шли по Ван-Фу-Дзин — главной улице Пекина и увидели магазин индийских шелков. Вошли и видим: на прилавках разложено огромное количество различного материала и никого нет, ни покупателей, ни продавца. На мой крик: «Где тут индейцы?» — из-под прилавка выбрался… одесский еврей:
— Во-первых, не индейцы, а индусы. А во-вторых, не собираетесь ли вы стрелять?
Мы его заверили, что стрелять не будем. Тут и началась торговля.
В самом начале командировки у меня была возможность убедиться в исключительной честности и обязательности китайцев. Когда мы только прибыли в Пекин, многие частные лавочки стали закрываться, их постепенно вытесняли государственные магазины. Гуляя по городу, мы увидели огромную витрину с красивыми фарфоровыми вазами и зашли в магазин. Навстречу вышел хозяин — старый китаец, с бородкой, в халате, как с картины о Древнем Китае. Он поклонился и сказал, что почти все уже распродано, но, если мы хотим, он покажет то, что еще осталось. Я увидел вазу необычайной красоты. Сероватая, с небольшими трещинками, она была высотой всего сантиметров 30. На ней красовался яркий синий дракон.
Хозяин снял ее с полки:
— Что, нравится? Тогда берите ее!
А у нас тогда не было денег — нам выдали совсем немного, только на сигареты. Я честно об этом и сказал.
Китаец улыбнулся:
— Если она вам так понравилась, я поставлю ее сюда. Она будет стоять на полочке до тех пор, пока у вас не появятся юани и вы за ней не придете. Никому я ее не отдам! Она будет ждать только вас!
Мы улетели в Андунь. Прошло более полугода, прежде чем я вновь оказался на той пекинской улице. Тот самый старый китаец в халате протянул ко мне руки:
— Здравствуйте, здравствуйте! Пожалуйста, пожалуйста, заходите!
В витринах уже не было больших ваз, магазин просто зиял пустотой — ничего, кроме небольшого лоточка с сигаретами. И та самая вазочка с синим драконом на полке. Я растерянно посмотрел на хозяина. Тот кивнул:
— Пожалуйста, я сохранил вашу вазу. Все остальное уже распродано.
Вспоминается еще один случай в Андуне. Как-то поздно вечером возвращались к себе. Около входа, как всегда, дежурил часовой Лю, но почему-то его автомат стоял у стены, а сам он непрерывно сморкался в огромный носовой платок.
— Лю, ты не заболел?
— Нет, нет, я совсем здоров. Мао Цзэдун сказал, что сморкаться пальцами плохо, нужно сморкаться в платок. Нам выдали платки, и вот я сморкаюсь так, как говорил Мао!
Все эти забавные происшествия не идут ни в какое сравнение с тем, которое получило название «Песня о Сталине».
Как-то я отправился на трофейную базу в Корее — там могли быть замечательные спасательные рации летчиков и чудесные кольт-браунинги в деревянных кобурах — оружие американского командования.
Мы выехали 3 октября на ГАЗ-51. Это был день третьей годовщины Китайской республики, и американские бомбардировщики свирепствовали над дорогами. На трофейную базу мы прибыли уже поздно вечером, в темноте нас уложили спать в палатке. Утром я проснулся оттого, что кто-то толкал мои ноги. Оказалось, что около моей палатки собралась целая толпа корейцев: увидев, что из палатки торчат ноги в меховых ботинках 46 размера, они стали примерять свои ступни к моим подошвам.
Нас пригласили на обед — чиоран по случаю третьей годовщины Китайской республики. На огромном праздничном столе было много различных китайских и корейских блюд. К нам подошел переводчик и сказал, что не все блюда могут нам понравиться. Но есть свинина, из которой можно приготовить то, что мы захотим. Я ответил, пусть делают что-нибудь среднее, лишь бы было мясо и сало. Переводчик, видимо, не совсем меня понял, поскольку нам принесли огромный таз жареных ломтиков сала в сухарях. Это, конечно, было мало съедобно.
Начали разливать водку: всем в кружки по 2—3 глотка, а нам почему-то помногу. Мне налили полную эмалированную кружку, объемом не менее полулитра. Помню, внутри она была белой, а снаружи голубой. Я сроду никогда не пил много и не думал, что человек может выпить столько. Отказаться было невозможно, я выпил эту кружку до дна и, конечно, сильно опьянел.
Вокруг началась пальба — стреляли в честь годовщины республики и пытались попасть в мишени — железные банки, поставленные на развалинах фанз. Оказалось, что мой однополчанин Юра не может попасть в банку.
— Вадим Викторович, пожалуйста, выручайте!
А как выручать? Я и трезвый-то не попаду, а уж после выпитого и подавно. Но уговорили: я прицелился, выстрелил, и банка со стены свалилась. Как я в нее попал — до сих пор не понимаю. Вокруг раздались аплодисменты, выкрики: «Сталин — Мао Цзэдун — хо[3]!» Но больше стрелять я не стал.
Нас пригласили в длинный сарай с земляной сценой — на праздничный концерт и на маленькие скамеечки посадили у самой сцены. Народу в сарай набилась уйма.
В каждом номере концерта рабочий и крестьянин под грохот барабанов избивали буржуя, который катался по сцене от одного к другому и обратно. Были отдельные сольные номера, а хор учеников школы спел «Расцветали яблони и груши» и еще несколько русских песен.
Концерт был довольно длинным, а когда он закончился, ко мне подошел переводчик:
— Мы все знаем, что самые лучшие песни и танцы — русские, и все русские очень хорошо поют и танцуют. Мы вас очень просим спеть и станцевать.
А я, совершенно пьяный, не был даже уверен, что сумею подняться со скамьи. Но я сообразил, что Юра — моряк.
— Теперь ты выручай — спляши «Яблочко»!
— Да ну что вы, я танцевать совсем не умею.
Пришлось через переводчика объявить публике, что танцевать мы не умеем, а спеть не можем потому, что не помним слов песен. В ответ раздался ужасный рев. Переводчик улыбнулся:
— Они говорят, что песню о Сталине вы, конечно, помните. Это был удар под дых! Попробуй сказать, что песню о Сталине ты не помнишь!
Юра всполошился:
— Вы ведь хорошо копировали Утесова, спойте им что-нибудь под Утесова!
Делать нечего, я полез на сцену. Юра для страховки держал меня за ноги. Оглядев зал, я начал:
На Дальнем Востоке акула
Охотой была занята.
Злодейка акула дерзнула
Напасть на соседа-кита!
А-а, а-а,
Напасть на соседа-кита!
Ревел я что было мочи:
Но слопать кита, как селедку,
Акула не в силах была,
Не лезет в акулью он глотку,
Для этого глотка мала!
А-а, а-а,
Для этого глотка мала!
Словом, орал я как оглашенный, а зал повторял за мной последние строчки. В Большом театре такого не услышишь!
Со сцены меня не отпустили и попросили спеть еще. Я разошелся и пел все, что помнил, почти полчаса.
Перед отъездом мне вручили два комплекта американских портативных раций и замечательный кольт-браунинг в деревянной кобуре и с ремнем.
— Это из неприкосновенного запаса нашей базы. Только для вас — за песню о Сталине.