ПРЕИСПОДНЯЯ

ПРЕИСПОДНЯЯ

Я приподнял голову. Барак со всех сторон окружили солдаты. Открылась дверь, и вместе с начальником ввалилась куча надзирателей.

- Внимание! - достал начальник список. - Всем, кого сейчас я вызову, собраться с вещами! Выходить по одному. Руки за голову. До вахты бегом!

- Куда едем, начальник? - заинтересовался Акула.

- Много будешь знать, быстро состаришься! - огрызнулся начальник и начал зачитывать список.

- Гляди, Сека, опять мы попадаем вместе! - удивился Витя. - Формуляры, что ли, у них наши слиплись? Вот везуха-то!

- Смотри-ка, и я с вами! - обрадовался Алкан, услышав в числе выкликаемых свою фамилию. - Это точно этап на общак! - в надежде добавил он.

- А может, на раскрутку дергают? - вдруг засомневался Акула.

- Так на раскрутку уехали уже! - возразил Язва. - Сколько же можно дергать?

В списке значилось двадцать пять фамилий. Услышав свою, каждый ее владелец громогласно сообщал имя, отчество, год рождения, статью, по которой осужден, и свой персональный срок.

- Витя, давай собирай сидор! Хавку отдельно положи, да рыбу не забудь. Там за окном висит! - беспокоился Язва.

К этому времени работа кухни наладилась, и при входе всегда стояла бочка с соленой кетой, которую каждый желающий мог есть в неограниченном количестве. Но кета вскоре надоела, тем более что она было очень сильно пересолена. Попытки делать из нее суп тоже не увенчались успехом. Но на этап все решили взять с собой эту надоевшую рыбу. Так. На всякий случай. Выкинуть всегда можно.

Оглушающий лай овчарок, стремительная пробежка между двух шеренг, ускорительные тычки конвойных, поверхностный шмон перед грузовиком - и вновь дорога. В одном из горных поселков двадцать человек высадили. В кузове осталось пятеро: я, Витя, Язва, Алкан и Акула.

Лагерь, в который мы прибыли на этот раз, располагался в живописнейшем месте. Со всех сторон обступившие его заснеженные горы создавали иллюзию глубокого колодца. Дном ему служила небольшая долина. Домики примостившегося рядом с лагерем поселка безмятежно дымили трубами. Дым из них столбиками поднимался прямо вверх к тучам, которые покоились своими темными и мягкими округлостями на вершинах гор. Никакого шевеления воздуха. Мир и покой царили в этом, казалось, полностью оторванном от остальной Вселенной месте. Правда, экзотическое название поселка - Вакханка - и вызывало некую ассоциацию с разгульной вакханалией, безудержным весельем и полухмельным образом бога вина и виноделия, но сам поселок, в сущности, являл собой полную противоположность.

Массу положительных эмоций подарила нам роскошная баня, довольно сносный ужин и, самое главное, полнейшее отсутствие на зоне воров в законе. Эту несколько эгоистичную радость мы испытывали потому, что устали вариться в собственном соку. Потому что тюремная элита без соответствующего окружения перестает быть таковой. Как помещику необходимы дворовые люди, генералу - солдаты, художнику - зрители, музыканту - слушатели, так и уголовный мир не может продолжительное время существовать без определенного естественного баланса в своей среде, который в последнее время был грубо нарушен. Наконец-то мы попали в нормальную зону, где сможем не только реализовывать свои обязанности, но и пользоваться определенными привилегиями, определяемыми тюремной этикой. Мужики, окружив нас со всех сторон, наперебой интересовались всем, чем могут интересоваться люди, отгороженные от внешнего мира не только с помощью правосудия, но и самой природой.

Нас же в свою очередь интересовали чисто меркантильные вопросы. В частности, какое здесь производство, кормежка, бытовые условия? Кто побывал здесь из воров? Что из себя представляет начальство? И прочее. Особенно словоохотливым оказался мужичок по имени Валера. Он тут же рассказал, что производств здесь два: касситеритовый рудник, который находится на вершине горы, и обогатительная фабрика у подножия.

На руднике добывали касситеритовую руду, которую грузили на вагонетки и по канатно-рельсовой дороге спускали вниз на фабрику. Здесь эту руду дробили, промывали и отделяли породу от искомого компонента. Затем после просушки полученный порошок упаковывали в кожаные мешки и куда-то увозили. Что такое касситерит, никто из зеков не знал. В зоне была хорошая библиотека, клуб, медпункт. Правда, глядя на обитателей нашего нового пристанища, нельзя было сказать, что их организмы насыщены отменным здоровьем. Скорее всего наоборот. Странные замедленные движения, постоянное почесывание, неуверенная походка. По существующей традиции тем, у кого подходит конец срока, начальство разрешает начинать отращивать волосы. Нелицеприятную картину представляли собой эти люди. Отросшие волосы вываливались у них клочьями, как шерсть, оставляя куски совершенно голого черепа.

Я, Витя и Язва разместились в одном из четырех бараков зоны. С нами вместе поселились Алкан и Акула. Мы решили жить одной «семьей». Воров в законе до нас на зоне не было. Всего в бараке проживало около пятидесяти человек. Многие, сгруппировавшись «семьями», отгородили от остальных свои койки простынями, устроив себе обособленное жилье. Эти импровизированные ширмы разгораживали барак на множество секций. Мужики снабдили нас всем необходимым для комфортного обустройства, притащив разрисованные зонными умельцами простыни, веревки, необходимые крючки.

Когда все это было развешено, мы оказались в окружении красочных ландшафтов. На одном полотне был изображен пляж с загорающими на песке под ярким южным солнцем колоритными, с рубенсовскими пышными формами, молодыми женщинами. На другом - великолепный горный пейзаж с выделяющейся заснеженной двугорбой вершиной, напоминающей Эльбрус. Третье полотно представляло собой натюрморт, изображающий расставленные на старинном, с гнутыми фигурными ножками, столе хрустальные вазы, наполненные различными экзотическими фруктами. Надо признаться, что мастерство, с которым были выполнены презентованные нам произведения искусства, весьма незначительно отличались от полотен знаменитых мастеров живописи, с которыми мне пришлось познакомиться в детстве, посещая вместе с отцом Третьяковскую галерею.

Гостеприимные соседи сдвинули поплотнее свои кровати, чем существенно увеличили площадь нашего жизненного пространства. Установив туда пару дополнительных тумбочек и повесив на окно красивые занавески, они завершили благоустройство нашего нового, уютного и комфортабельного жилища. После этого на тумбочках появилась бутылка спирта, сыр, колбаса, рыба и другая дефицитная закуска. Надо заметить, что первоначально появление горячительного напитка вызвало у нас негативную реакцию. Еще свежи были воспоминания о недавнем бредовом загуле, диком побоище и бессмысленной гибели наших товарищей. Но искушение было слишком велико. На протяжении долгих лет неволи далеко не каждый день возникает возможность расслабиться подобным образом, и после недолгих колебаний мы сдались.

Усевшись на кроватях в обществе четырех наиболее общительных мужиков, с аппетитом принялись за трапезу. После принятия очередной дозы Валера сбегал в клуб и притащил оттуда гитару. Я всегда с завистью смотрел на людей, владеющих этим очаровательным инструментом. В детстве родители предпринимали попытки учить меня игре на скрипке. Отец великолепно владел этим инструментом, виртуозно исполняя произведения Паганини, Брамса, Баха. В его руках скрипка творила чудеса. Но как только она попадала в мои руки, струны начинали издавать отвратительный, раздражающий барабанные перепонки, скрип. Слушать это было невозможно, тем более воспроизводить. Само слово «скрип» ассоциировалось у меня со словом скрипка. Видя мое отвращение к занятиям, отец принял решение прекратить эту пытку.

Пробежав пальцами по ладам, Валера запел приятным, с легкой хрипотцой баритоном. Он пел одну за другой лагерные песни. Простенькие, но идущие от сердца слова, такие же нехитрые, похожие одна на другую мелодии и сочный аккомпанемент уносили мысли в ту далекую, призрачную и прекрасную жизнь, в которой нет места тюремным решеткам, колючей проволоке, нарам и прочей мерзости, окружающей нас со всех сторон. В жизнь, где превалируют любовь и нежность, щедрость и доброта, чуткость и понимание. В жизнь, которой никто из нас, по всей вероятности, больше уже никогда не увидит. И мои друзья начинали отворачиваться, тереть носы, демонстративно кашлять, чтобы никто не смог увидеть на глазах у этих крепких духом мужественных людей невольно наворачивающиеся слезы…

На следующее утро совместно с нарядчиком решался вопрос о работе. Работать по идейным соображением наша пятерка не могла. Но выходить на работу из-за жесткой позиции администрации лагеря было необходимо. Нарядчик пытался распределить нас по бригадам таким образом, чтобы создавалась видимость работы, а также ежедневное выполнение нормы выработки на сто процентов. Для этого каждый работающий бригадник должен был немного перевыполнять норму, чтобы излишки можно было вписывать нам. Так как на фабрике вся работа проходила под бдительным надзором администрации, решено было имитировать работу на руднике. Рудник находился на вершине высоченной горы.

- Сека, как думаешь, сумеем взобраться на этот «Памир»? - задрав голову вверх, поинтересовался Язва.

- Только, если вставить в задницу пропеллер! - с сомнением ответил я.

- Не волнуйтесь, ребята, - подошел сзади Валера. - Немного терпения, и отправим вас с полным комфортом! Сейчас подойдет бригадир, и все будет в порядке. А нам не привыкать карабкаться наверх. Почти час уходит. Зато вниз - одно удовольствие! На жопе катишься по снегу, как в «роллс ройсе». Со всеми удобствами! Такой кайф! Посидите здесь. Скоро пришлем за вами транспорт.

Голая, без всякой растительности, заснеженная скала почти отвесно вздымалась к облакам. У самой ее вершины виднелось овальное отверстие в виде пещеры. Это и было начало штольни рудника. Оттуда до подножия горы были проложены двухпутные рельсы, над которыми протянулся металлический толстый трос, прикрепленный своими обоими концами к железным вагонеткам. Причем одна груженая породой вагонетка находилась наверху на выходе из штольни, а другая, пустая, - внизу, около обогатительной фабрики.

Доставка руды на фабрику производилась самым примитивным способом. Из под колес стоящей под уклон груженой вагонетки убирались упоры. Вагонетка начинала движение вниз, увлекая за собой перекинутый через массивный ролик трос. Пустая вагонетка, стоящая у фабрики и прикрепленная к противоположному концу троса, под воздействием груженой начинала двигаться вверх. Ускорение движения происходило моментально. Уже через несколько секунд ролик начинал бешено вращаться, а вагонетки со свистом летели навстречу друг другу. Пустая вагонетка влетала в штольню, где натыкалась на специальные упоры, тормозившие ее движение. В конечном итоге она ударялась о толстую шпалу, которая играла роль буфера и гарантировала полную остановку. В этот же момент груженая вагонетка останавливалась перед бункером обогатительной фабрики, от толчка ее подвижный кузов переворачивался и содержимое ссыпалось в бункер. Далее транспортер доставлял руду в дробильный цех, где во время работы стоял такой грохот, что люди могли переговариваться между собой только с помощью жестов. Прибывшую наверх пустую вагонетку отцепляли и отправляли вглубь штольни к забоям. Вместо нее прикрепляли к тросу следующую груженую, и процедура повторялась.

Облепившие скалу фигурки поднимающихся людей были похожи на тараканов, ползущих по стене. Размеры их становились все меньше и меньше. Наконец последний из них исчез в черном проеме штольни. Через минуту оттуда показалась костлявая фигура бригадира, который махал нам красной тряпкой.

- Бугор маяк подает, - заметил Витя.

- Лезем, братва, в вагон! - с азартом воскликнул Алкан. - Сейчас кататься будем! Во аттракцион!

- Смотри, как бы башку ветром не свернуло! - парировал Акула.

Несмотря на вчерашний загул, настроение у всех было бодрое. Забравшись в порожнюю вагонетку, мы принялись ждать отправления.

- Поехали! - заблестел глазами от удовольствия Алкан.

Вагонетка тронулась и в ту же секунду с бешеной силой начала набирать скорость. Навалившаяся тяжесть сковала тело и придавила к заднему борту. Ветер пронзительно засвистел и внезапно пропал. Уши заложило до полной глухоты. Такого ощущения я в своей жизни еще не испытывал. Ошарашенные и оглушенные, мы влетели в зловещую, черную пасть пещеры. При торможении мы вновь легли друг на друга, на этот раз пытаясь выдавить передний борт. Напоследок мощный удар вагонетки о деревянный бруствер завершил наш, приближенный к космическому, полет.

- Лихо! - оторопело просипел Алкан. - Интересно, руки-ноги целы?

Остальные, разинув рты как рыбы, выброшенные на берег, судорожно вбирая в себя воздух, пытались отдышаться.

- Я забыл вам сказать, - виновато потупился подошедший Валера. - Надо было в момент торможения выпрыгивать из вагонки. До удара об упор. Мы-то наловчились. А так разбиться можно! Ведь с какой скоростью груженая летит вниз, с такой же порожняя вверх, - объяснял он азбучные истины.

- Не, братцы, я больше не ездок, - еле выговорил Витя. - Да и прогуляться пешочком на гору - одно удовольствие. Я на Кавказе, когда в кабаке фраеров грузинских чистил, на Ахун-гору влетал за один присест. А тут не выше!

- Так то в кабак! - не замедлил съязвить я. - А здесь-то - в забой!

- «Зашел я в чудный кабачок, кабачок! Вино там стоит пятачок, пятачок!» - заорал дурным голосом очухавшийся Язва.

- Смотри, какой голос у тебя после Бугановки прорезался! - не удержался я.

- Ты и сам на «даче» шепотом разговаривал, - огрызнулся Язва.

Выбравшись из вагонетки, мы огляделись вокруг. Под тусклым светом развешанных на больших расстояниях друг от друга электрических лампочек вдаль уходила штольня. Издалека слышались гулкие удары кувалд, цоканье кирок и металлический скрежет лопат. Время от времени трое мужиков подкатывали очередную груженую породой вагонетку, толкая ее перед собой по рельсам. Забрав пустую, чинно удалялись. Прицепщик надевал на специальные крюки трос, прочно закреплял его и, убрав из-под колес тормозные колодки, толкал вагонетку под уклон. Эта процедура периодически повторялась.

- Ну что, ребята, давайте организую вам экскурсию по шахте, - суетился Валера. - Ни разу не видали, как касситерит добывают?

- Ты давай короче! - оборвал его Акула. - Не в музей пришли. Где тут у вас спокойно покемарить можно?

- Да вот, рядом отработанный забой, - показал приглашающим жестом Валера. - Там стол и шконка[48]^стоит.

Подойдя поближе, мы увидели довольно уютный закуток, очевидно оборудованный для отдыха. По обеим сторонам дощатого стола стояли две скамейки. Рядом располагалась застеленная байковым одеялом металлическая кровать. На столе стояла банка из под тушенки, исполняющая роль пепельницы, лежали фишки домино и остатки пищи. Валера по-хозяйски убрал объедки, вытряхнул пепельницу, собрал в коробку домино.

- Располагайтесь! - пригласил он.

- А как же мужики придут отдыхать? - забеспокоился Алкан.

- Там дальше еще одна бендюга[49]^{есть, - успокоил Валера.}

- Стиры-то здесь имеются? - поинтересовался Язва.

- Конечно! В ящике стола лежат.

- Конвой не заглядывает сюда? - насторожился Акула.

- Ему здесь делать нечего. С вышек весь объект видно. Да и бежать-то некуда. Сами видели обстановку. Ну, я пошел! Отдыхайте! - зашагал Валера вглубь штольни.

- «Кто любит сладко пить и есть, прошу напротив меня сесть!» - с удовольствием продекламировал Язва, доставая из выдвижного ящика карты местного изготовления.

Алкан, Витя и Акула тут же расположились за столом, а я, слегка помятый после вчерашнего загула и сегодняшнего марафона, решил использовать вакантное место на койке. Под азартные выкрики моих товарищей и грохот кувалд, раздававшийся из соседнего забоя, я делал безрезультатные попытки заснуть. Но сон никак не приходил. Лежа на спине, я вглядывался в своды пещеры, и мне казалось, что нечто подобное когда-то уже видел. Но только те, прежние своды были не мрачными и темными, а светлыми, прозрачными, искристыми. И было это очень давно. Но когда же и где? Все, вспомнил!…

…Когда мне было шесть лет, я заболел скарлатиной. Болезнь проходила в очень тяжелой форме. В Филатовскую больницу, где я находился, даже допустили мою маму. Я лежал в изоляторе, постоянно теряя сознание, а мама сутками поливала меня слезами. В бреду мне казалось, что моя кровать стоит перпендикулярно, а я лежу на ней, стоя ногами на задней спинке. Так же перпендикулярно по отношению ко мне находились пол и потолок. А стены выполняли функции пола и потолка. Такое положение мучительно досаждало мне, и иногда усилием воли мне удавалось привести все в естественное состояние. Временами, приходя в себя, я слышал разговоры врача с моей мамой. Врач говорил, что у меня в горле нарыв, который нельзя оперировать. Он обязательно должен созреть. Но к этому времени я могу задохнуться. Сделать ничего невозможно. Остается только ждать.

Ярко запомнился мне лишь один день, когда, очнувшись в последний раз, я ощутил необычайную ясность мысли. До этих пор все было как в тумане. Теперь же я отчетливо осознал, что моя жизнь подходит к концу. Остаются последние мгновения. Вокруг метались медсестры, укладывая меня на больничную каталку. Дыхания не было, и, как ни странно, это казалось естественным и нисколько не беспокоило. Меня бегом повезли в реанимационную палату. Медленно-медленно начал меркнуть свет. Наступила полная темнота. Вдруг я почувствовал, что тело стало необычайно легким. Неведомая сила приподняла меня, и я взмыл вверх.

До этого мне частенько снилось во сне, как я выпрыгиваю из своего окна на шестом этаже и, испытывая огромное наслаждение, как птица, свободно парю в воздухе. Ложась спать, я даже пытался заказывать себе такой приятный сон. Иногда получалось. Но теперь ощущение мне подсказывало, что мой полет в высоту не сон, не бред, не галлюцинация. Это реальность!!!

Полет резко замедлился, и появилась светящаяся точка. Точка стремительно приближалась и увеличивалась в размере. Движение вверх замедлилось еще резче. Я как будто бы доплывал до какого-то объекта. Ставшая огромной точка превратилась в светящуюся полусферу. Как при проявлении фотоснимков, в полусфере медленно обозначились переливающиеся всеми цветами радуги хрустальные грани и постепенно обрели резкость. Движение прекратилось. Я ощутил себя наверху под сводом какого-то громадного хрустального граненого свода. Полная приятнейшая невесомость. Чувство радости, покоя, счастья. Звучит неземная журчащая музыка, очень тихо лаская слух. Я не видел, а скорее всего ощущал, что где-то далеко внизу находится мое тело. Не могу точно сказать, в каком оно было положении, но, по-моему, в горизонтальном. Время как будто остановилось. Единственное желание - чтобы это удивительное состояние продолжалось вечно.

Но вдруг какая-то необъяснимая мощная сила стремительно потянула меня вниз. Свет потух, хрустальный замок исчез, и я вновь потерял сознание. Сквозь мутную пелену до меня донеслись слова: «Ну здоровяк! Вот молодец! Выкарабкался! Запустили все-таки мотор! Идите скажите матери, жить будет теперь долго. А то извелась женщина совсем».

Нет, тот свод хрустального замка, который я видел в момент клинической смерти, не выдерживает никакого сравнения с мрачным, темным, сырым и гудящим от ударов кувалд сводом касситеритовой пещеры. Но почему я вспомнил это? Хорошо бы снова попасть туда…

Со временем члены нашей дружной «семьи» приловчились выпрыгивать из вагонетки на ходу, за момент до полной ее остановки. Жизнь на зоне шла своим чередом. Правда, какая-то болезнь время от времени начинала косить заключенную публику, но никто на это особенного внимания не обращал. Мало ли разных заболеваний возникает в зонах? Одних чахоточных сколько! У заболевших появлялись на теле язвы, начиналась рвота, выпадали волосы. Головы некоторых полностью остриженных зеков стали напоминать бильярдные шары. Этих больных увозили в больницу, со слов надзирателей, находящуюся где-то в другом районе. Но больше они к нам не возвращались. Говорят, их после полного излечения направляли в другие лагеря.

Свой досуг после мнимой работы я принялся проводить с пользой для реализации своей давнишней мечты. Разыскав в библиотеке сборник гитарной музыки, в котором были переложения русских народных песен в обработке Русанова, я, взяв в клубе гитару, часами просиживал, самостоятельно разбирая ноты. Валера мне в этом никакой помощи оказать не смог, так как с нотной грамотой совершенно не был знаком. На гитаре играл по слуху. Зато я, еще с детских занятий на скрипке, запомнил расположение нотных знаков и их названия. Теперь мне предстояло найти соответствующие звуки на грифе гитары. Перелистав весь сборник, я убедился, что самая низкая нота, попадающаяся на его страницах, - нота «ре». Путем логического мышления было вычислено, что на гитаре самому низкому звуку соответствует самая толстая, седьмая струна гитары. Значит, это и есть «ре». Дальнейший подсчет и расположение нот на грифе, с помощью слуха, было уже делом техники. Разучив очередную пьесу, я целыми вечерами ее отрабатывал.

Друзья подсмеивались над моим увлечением. В их головах не умещалось: как это вроде бы с виду нормальный человек, вместо того чтобы со смаком записать терца, может часами бесцельно барабанить по струнам одну и ту же мелодию, от которой окружающих уже давно тошнит. Но я ни на кого не обращал внимания. Замечая, как с каждым разом у меня получается все лучше и лучше, я с самозабвением уходил в мир музыки, забывая обо всем на свете. Чтобы не создавать нетерпимую обстановку для своих друзей, я вечерами стал уходить в клуб, где в одиночестве, да нет, вдвоем с гитарой, предавался сладостному ощущению познания неизведанного.

Не обращая внимания на то, что в результате настойчивых и чрезмерных занятий кончики моих пальцев на левой руке превратились в отвратительные, распухшие, кровоточащие ошметки, я помимо музыкальных пьес стал гонять на гитаре гаммы, арпеджио, аккорды, что за короткое время значительно подвинуло вперед технику игры. С течением времени пальцы обрели твердость и уверенность. На их кончиках образовались твердые мозоли, и я перестал страдать от боли во время занятий. Конечно, варясь в собственном соку, я был далек от серьезного овладения инструментом. Ни о правильной посадке и постановке рук, ни о грамотном извлечении звука, ни о культуре исполнения не было и речи. Но для окружающих меня людей через короткое время я стал непревзойденным виртуозом. И это чрезвычайно льстило моему самолюбию.

- Не пора ли тебе, Сека, в самодеятельность записываться? - с удовольствием балагурил Язва. - Глядишь, и лауреата присвоят!

Он не подозревал о том, как недалек был от истины. Мою заветную мечту - сыграть со сцены - сдерживал единственный фактор - запрет воровского закона. Не положено вору участвовать в мероприятиях, проводимых администрацией лагеря.

Наступила весна. Постепенно подтаивая, уплотнялся снег. Кое-где на горе уже появились темные проталины. Природа постепенно оживала, наполняя все вокруг свежими красками. Вагонеточный спорт мы теперь с успехом могли бы представлять на международных конкурсах цирковых артистов. Правда, обратный путь с работы приходилось осуществлять несколько оригинальным способом, в свое время подсказанным нам вездесущим Валерой. Появление проталин вынудило несколько разнообразить возвращение в родное логово.

Сначала мы стремительно мчались к подножию по накатанной нашими же задницами снеговой дорожке, предварительно защитив штаны от немедленного протирания до дыр своими ватными рукавицами. При появлении на пути следования оттаявших участков земли приходилось мгновенно вскакивать на ноги и преодолевать возникшую преграду с помощью гигантских прыжков. Миновав препятствие и снова приняв предыдущую позицию, можно было продолжать движение в прежнем положении.

Однажды утром после плотного завтрака наша бригада построилась перед проходной будкой, соединяющей жилую зону с производственной. Проходя по одному мимо пожилого надзирателя, который нехотя, лениво и чисто формально ощупывал каждого от шеи до щиколоток, мы балагурили по поводу его некачественного, с нашей точки зрения, обыска. Надзиратель незлобиво огрызался, полагая, что его деятельность вполне достаточна для обнаружения спрятанного вертолета, проносимого через вахту с целью совершения экскурсии на материк. Годами проводимая дважды в день процедура обыска (в промзону и обратно), не дававшая никаких результатов, делала работу флегматичного надзирателя совершенно бессмысленной. Пройдя насквозь через обогатительную фабрику, мужики начали взбираться в гору, а мы впятером принялись ожидать их благополучного прибытия на вершину и последующего отправления нас привычным транспортом.

- Смотри, братва, весна наступает! - мечтательно произнес Алкан.

- А ты только что заметил? - отозвался Язва.

- В Ленинграде уже давно ручьи текут! - подал голос Витя. - По Невскому народ толпами прет.

- Прет и радуется, что тебя там нет. Кошельки у всех целы, - констатировал Язва.

- А у меня в Смоленске одна шмара была… - начал было Акула проявлять весеннее настроение.

- Шат ап! (англ. - заткнись.) У всех шмары были! - сегодня Язва был явно не в духе. - Лучше сит даун (англ. - садись.) в кар (англ. - автомобиль.). Вон наш фраер уже маяк подает!

Язва с недавних пор принялся изучать английский язык и не упускал возможности блеснуть перед слушателями своими знаниями. Очень забавно

было слушать его корявый английский вперемежку с блатным жаргоном.

Довольно часто воры в законе то ли от скуки, то ли от любознательности увлекались совершенно неожиданными вещами. В Таганской тюрьме я встречал вора по кличке Сова, который целыми днями просиживал над трудами известных философов, используя возможность получать книги из замечательной тюремной библиотеки, знаменитой своими уникальными конфискованными изданиями.

А в «Матросской тишине» отличавшийся своей утонченной интеллигентностью Леха Нос под веселое ржание всей камеры усердно изучал труды Маркса.

С вершины горы нам действительно маячил Валера. После завершения посадки вагонетка дернулась и пошла с мгновенно нарастающей скоростью вверх. Весь подъем в поднебесье обычно продолжается около десяти секунд. Привычно засвистел ветер. Мы, судорожно вцепившись в борта, начали глотать слюну, дабы не закладывало уши. Вагонетка неслась с такой скоростью, какую нам никогда не приходилось испытывать на свободе. Пучки искр летели из-под колес. Грохот стоял такой, что казалось, земной шар разламывается на части.

Внезапно раздался непривычный треск. Я увидел, как у поравнявшейся с нами встречной груженой вагонетки лопнул удерживающий ее стальной трос и извивающейся змеей взмыл в небо. На мгновение став на дыбы, железный монстр весом в три тонны закувыркался вниз, рассыпая по дороге вываливавшуюся во все стороны руду, и, проломив насквозь кирпичную стену фабрики, влетел внутрь. В то же мгновение наша вагонетка остановилась и через долю секунды полетела по рельсам вниз, увлекая за собой освободившийся трос.

- Прыгай! - изо всех сил заорал Язва.

Но было уже поздно. Страшный удар поверг все окружающее в темноту…

Я оказался в другом измерении. Земли нет. Вселенной тоже. Всюду какая-то вязкая масса. В этой массе - я. Но не тело. Тела нет вообще, как и нет никаких предметов. В матовой, полупрозрачной массе мое растворенное в ней сознание. Или мозг. Или душа. Ощущение передать невозможно. Ничего сравнительно похожего на Земле нет. Но я попробую.

Представьте, что на вас наехал громадный асфальтовый каток и превратил ваше тело в размазанный сгусток слизи. И если взять тот пиковый момент боли, после которого сразу наступает смерть и который человек может выдержать только доли секунды, этот момент остался навечно. Но это не все. Представьте, что вас скрутили в три погибели, затолкали в крохотный ящик и зарыли в землю навсегда. Живого!!! То невыносимое ощущение дискомфорта, которое вы стали бы испытывать через некоторое время, приплюсуйте к нечеловеческой боли. И все равно это не то… Ведь лежа под катком и находясь в ящике, вы ожидаете спасительный выход - смерть. Здесь выхода не было. И самым ужасным были не боль и дискомфорт, а осознание того, что это будет продолжаться ВЕЧНО. Все самое страшное, то, что я пережил в своей жизни до этого момента: и полусмерть в замурованном в бревне, и угроза медленной голодной смерти в тайге, и поедание Юркиных останков, и расстрел по приговору суда, и бугановская «дача», - показалось мне счастливой детской сказкой в сравнении с тем ужасом, который я испытал, совершенно отчетливо осознав, что СМЕРТИ НЕ БУДЕТ!!! И этот ужас тоже остался во мне навечно. Плюс ко всему стоял невыносимый зудящий стон, который я слышал неизвестно чем. Я ощущал свой мозг в каком-то растворенном состоянии. Я был на грани помешательства. Я даже пытался каким-то образом, каким-то усилием воли перейти эту грань, чтобы сойти с ума совсем, но все мои попытки ни к чему не приводили. И не было ни темноты, ни света. Все вокруг было серое. И это тоже было невыносимо. И еще десятки других ощущений, которые описать невозможно, потому что подобных просто нет на Земле. От меня, казалось, осталось одно раздавленное сознание, которое ощущало весь ужас вечности в таком положении. Я ясно и отчетливо понимал, что конца не будет. Я не видел, но чувствовал, что плазма, в которой растворен мой мозг, занимает весь осознаваемый мной мир и что в этой плазме я один. Без тела. Больше ничего нет. Полувялые, ускользающие из сознания мысли, дикая боль, беспомощность, неподвижность, обреченность, вечность. Я никогда не мог представить себе Вечность при Жизни. Здесь я ее осязал всем своим несуществующим естеством. Внезапно меня пронзила одна единственная яркая, как вспышка молнии, мысль. Я вдруг понял, что это расплата за все то, что я натворил за свою предыдущую жизнь на Земле. И эта мысль тоже осталась навечно. Прошло много тысяч лет…

- Не разговаривай, дружок, тебе нельзя! - услышал я человеческий голос. Дикая радость хлынула мне в сердце. Неужели вечности пришел конец? Такого ведь не может быть! Открыв глаза, я увидел бороду и добрые глаза. И только через некоторое время разглядел склонившуюся надо мной голову в белом колпаке.

- Ну, как на том свете, понравилось? Только не отвечай, не отвечай! Да! Повозились мы с тобой. Редкий случай! Зато жить теперь будешь долго.

Ну почему все врачи говорят одно и то же, подумал я, вспомнив Филатовскую больницу. И почему я обязательно должен долго жить. А мне не хочется дряхлым стариком, впавшим в детство, валяться в параличе на постели, справляя под себя свою нужду. С другой стороны, теперь, когда я самолично узнал, что может быть со мной после смерти, мне безумно захотелось, как можно дальше отложить этот жуткий момент. Да, я понял, что был в Аду. Правда, он абсолютно не похож на Ад, описанный в литературе. Но нисколько не лучше. Непонятно, почему моя душа улетела туда сразу? Почему не на сороковой день? И как удалось врачам, вопреки воле Божьей, возвратить меня обратно? Или Бог только попугал меня?

С раннего детства я был воспитан атеистом. Увлекаясь аномальными явлениями, я не упускал ни одного сеанса знаменитого в то время гипнотизера Вольфа Мессинга, таща отца за руку в театр. Когда на моих глазах после фразы «У вас на правом предплечье под кожу положен раскаленный пятачок» у вызванного из зала любителя острых ощущений на указанном месте вспухало красное пятно, я в изумлении от увиденного чуда долгое время не мог прийти в себя от восторга.

Особенно интересовали меня необъяснимые явления природы, проблемы передачи мыслей на расстояние, внушение, самовнушение, сны и сновидения. Ребенком перечитав чуть ли не всю научно-популярную литературу по этим темам, я до хрипоты спорил с бабушкой, утверждавшей, что гром и молния происходят оттого, что Илья-пророк едет на своей колеснице. В доказательство своей правоты я предлагал ей прийти в мою школу, где я лично в физическом кабинете сотворю ей ту же молнию с помощью нехитрого электрического приспособления, собственноручно.

Однажды в брошюре под названием «Сны и сновидения» я прочитал о необычном случае, происшедшим с одним нашим ученым. Он приехал в Париж на научную конференцию по проблемам сна и поселился в гостинице. Вечером, после ужина в ресторане, ученый пришел в свой номер, поудобнее устроился в постели, уснул и увидел сон, который запомнил на всю свою жизнь. Снилось ему, как будто он находится в Париже во времена французской революции. Подполье, участником которого он являлся, широко развернуло свою деятельность. Подпольная типография печатала листовки, целая группа расклеивала и разбрасывала их по Парижу. Бесконечный агитационный процесс, различные способы приобретения оружия, собрания и многое, многое другое, в чем он принимает конкретное участие. Далее по доносу провокатора его с группой товарищей арестовывают и сажают в тюрьму. Он описывает каждый день пребывания в камере. Кормежка, прогулки, допросы - все в деталях, вплоть до меню. Потом суд. Приговор - смертная казнь. На площади гильотина. Толпы волнующихся людей. Встав на колени и вставив голову в прорезь, он ощутил удар ножа гильотины по шее. И проснулся…

Каково же было его удивление, когда он убедился, что забыл закрыть окно на ночь. В результате сильным порывом ветра сорвало гардину, которая и ударила его по шее. Оказалось, что в тот миг, пока нервы передавали сигнал в мозг об ударе, и приснился ему такой сложный сон.

Я частенько и сам замечал, что, забывшись на мгновение, можно увидеть довольно длинный сон. А сновидение, как утверждали ученые, ни что иное, как бесконтрольная работа мозга. Но ведь это и есть другое измерение времени. И если это возможно во сне, то почему такое же явление не может произойти во время остановки сердца, когда мозг еще несколько минут продолжает работать? Видение может продолжаться несколько минут. Но это для тех, кто стоит над трупом. Для самого умершего эти несколько минут могут длиться вечно. Может быть, это и есть загробное существование (загробной жизнью это назвать нельзя). Может быть, это и есть Ад, который в отличие от традиционно проповедуемого в действительности оказывается в миллионы раз хуже?

Мне кажется, что существуют силы, о которых человек не имеет ни малейшего понятия, которые способны различать добро и зло при жизни и соответственно этому регулировать ощущение не умирающего сознания после смерти человека. Мне думается, не случайно в момент моей клинической смерти в детстве, когда я был безгрешным ребенком, потусторонняя дорога привела мое сознание в Рай. А сейчас, после того что я натворил в своей жизни, посещение столь неуютной обители, которую с большой натяжкой можно назвать Адом, было закономерным. Теперь я абсолютно твердо уверен, что провидение предоставило мне редкую возможность побывать и в Раю, и в Аду, поставив передо мной задачу жизненного выбора. Реальность происшедшего со мной не оставляла никаких сомнений. Но если бы я услышал об этом со стороны, то никогда бы в жизни не поверил.

Так думал я, лежа на больничной койке, весь в бинтах и гипсе, с привязанными к потолочным роликам руками и ногами. Через несколько дней мне было разрешено разговаривать.

- Где мои товарищи? - задал я свой первый вопрос проводившему утренний обход врачу.

- Понимаешь, парень, ты остался один. Да и то еле вытащили тебя с того света. Была остановка сердца. Но теперь уже все в порядке. Подлатаем тебя немножко, и живи. А твоих друзей уже похоронили. Все четверо - насмерть.

Трудно терять друзей. Еще труднее - единственных. Но к великому своему стыду, я перенес это сообщение относительно спокойно. То ли уже привык к частым посещениям костлявой, то ли характер такой.

- А руки у меня целы? - поинтересовался я, вспомнив про оставшегося в живых единственного деревянного друга, - На гитаре играть смогу?

- Да есть несколько переломов, но это мы подлечим. И играть будешь, и плясать будешь! Самое главное, теперь не шевелись, потерпи пока. Ну давай выздоравливай! - неуверенно произнес доктор и, посмотрев на меня с сожалением, повернулся к двери. Скосив глаза, я увидел, как доктор и две медсестры в белых халатах, с опаской оглядываясь на меня, выходят из палаты.

Этот взгляд доктора я расшифровал только через сорок пять лет, когда случайно увидел по магаданскому телевидению передачу, где диктор рассказывал, что в сталинские времена на руднике Будугучак заключенные добывали урановую руду, ничего не подозревая об этом. Им говорили, что добывают они касситерит. Хоронили их в громадных братских могилах.

Рудник Будугучак, расположенный в живописной долине между гор, рядом с поселком под игривым названием Вакханка, и был тем самым рудником, где несколько дней тому назад я совершил попытку снести своим телом обогатительную фабрику.