Глава XXX

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XXX

Продолжение 1832 рода. Весна и лето 1833 года. Плодовитость обоих в литературном отношении: Возвращение к 1832 г. – Пушкин продает Смирдину право полного издания «Онегина». – Третья часть собрания стихотворений Пушкина. – Проект основать политико-литературную газету. – Мысли Пушкина по поводу этого проекта. – В какой мере издание газеты соглашалось с характером Пушкина. – Дозволение на газету и ответ Пушкина друзьям на вопросы их по этому предмету. – Статейки, заготовленные в виде образчика для газеты. – Работа в архивах с зимы 1832 г. – 7 января 1833 г. Пушкин – член Российской Академии; статьи его «Российская Академия», «О мнении М.А. Лобанова». – Весною 1833 г. Пушкин живет на Черной речке. – Труды и купание его. – К осени 1833 г. у Пушкина готовы «Материалы для истории Пугачевского бунта», черновые оригиналы «Капитанской дочки», «Русалки», «Дубровского».

Возвращаемся назад к 1832 году. Существование Пушкина в это время расширялось все более и более, и жизнь начинала принимать размеры, для поддержания которых требовалась постоянная деятельность и усиленная работа. Продав полное издание «Онегина» книгопродавцу Смирдину, он вместе с тем выдал третью часть собрания стихотворений своих (первые две явились в 1829 г., а четвертая, последняя, в 1835). В поисках своих для обеспечения новых потребностей жизни и покрытия старых недочетов он остановился на мысли основать политико-литературную газету наподобие тех, какие уже существовали у нас{589}. На все это дело он смотрел преимущественно с коммерческой стороны и в поводах, изложенных им для осуществления своей мысли, она же стоит на первом плане. Мы имеем вчерне весьма любопытный документ, прилагаемый здесь:

«10 лет тому назад литературою занималось у нас весьма малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но еще не отрасль промышленности: читателей было еще мало. Книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечатыванием сонников и песенников.

Человек, имевший важное влияние на русское просвещение, посвятивший жизнь единственно на ученые труды, Карамзин первый показал опыт торговых оборотов в литературе. Он и тут (как и во всем) был исключением из всего, что мы привыкли видеть у себя.

Литература оживилась и приняла обыкновенное свое направление, т. е. торговое. Ныне составляет она часть частной промышленности, покровительствуемой законами.

Из всех родов литературы периодические издания более приносят выгод, и чем разнообразнее по содержанию, тем более расходятся.

Одна «Газета», издаваемая двумя известными литераторами, имея около 3000 подписчиков, естественно, должна иметь большое влияние на читающую публику, следственно, и на книжную торговлю.

Всякий журнал имеет право говорить мнение свое о ново-вышедшей книге столь строго, как угодно ему. «Газета» пользуется сим правом, и хорошо делает.

Автору осужденной книги остается ожидать решения читающей публики или искать управы и защиты в другом журнале, но журналы чисто литературные вместо 3000 подписчиков имеют едва ли и 500, – следственно, Голос их в его пользу был бы вовсе не действителен.

Для восстановления равновесия в литературе необходим журнал, коего средства могли бы равняться средствам «Газеты»{590}.

Неопытность Пушкина в собственном деле обнаружилась здесь сильнее, чем когда-либо, хотя мы имеем и кроме того множество других доказательств, что результаты его финансовых предприятий почти всегда были в обратном отношении с надеждами и первой пылкой мыслию, их порождавшей. Практический смысл Пушкина, о котором мы часто упоминали, проявлялся в мире умственных требований весьма ясно, но часто изменял ему, когда дело шло о требованиях другого рода. Никогда не мог быть поэт наш издателем журнального листка. Необходимость ежедневного выхода перед публикой, отдачи своей мысли по мелким частям – все это было уже противно его природе. Не говорим о том, что Пушкин не мог бы приобресть, даже с помощию долгого времени, той сноровки издателя газеты, которая заменяет ему часто знание и размышление и так необходима в его спешной работе. Однако же просьба и домогательства его увенчались успехом. Он получил дозволение на издание газеты, но почти на другой же день писал с досадой к друзьям, отвечая на их любопытные расспросы: «Какую программу хотите вы видеть? Известие о курсе, о приезжающих и отъезжающих – вот вам и вся программа. Я хотел уничтожить монополию… Остальное мало меня интересует»{591} и проч. Вместе с тем, откладывая день за день исполнение своего предприятия, Пушкин наконец совсем потерял его из виду и забыл об нем, как и следовало ожидать{592}. Некоторое время еще оставались в руках его друзей статейки, приготовленные им для газеты в виде образчика. Эти последние свидетели намерения его теперь сохраняются в бумагах его, как примеры мастерского изложения событий{593}.

Другого рода занятия, более строгие и более плодотворные, ожидали поэта в ту же эпоху. С зимы 1832 года он стал посвящать все свое время работе в архивах, куда доступ был ему открыт еще в прошлом году. Из квартиры своей в Морской (дом Жадимеровского) отправлялся он каждый день в разные ведомства, предоставленные ему для исследований. Он предался новой работе своей с жаром, почти со страстью. Так протекла зима 1832 года. 7-го января следующего, 1833, года он был принят в число членов императорской Российской Академии, и диплом, выданный ему на звание это 13-го числа того же месяца, скреплен подписью тогдашнего президента ее, адмирала Александра Семеновича Шишкова. В остальную часть зимы Пушкин прилежно посещал заседания Академии по субботам: он вообще весьма серьезно смотрел на труды и обязанности ученого сословия, что доказывается и некоторыми статьями его, каковы «Российская Академия» и «О мнении М.А. Лобанова»[272]. Весной 1833 года он переехал на дачу, на Черную речку, и отправлялся пешком оттуда каждый день в архивы, возвращаясь таким же образом назад. Как только истощались его силы от усиленного физического и умственного труда, он шел купаться, и этого средства уже достаточно было, чтоб снова возвратить ему бодрость и способности. При такой непрерывной и страстной деятельности немудрено, что к осени 1833 года были у него готовы материалы для «Истории Пугачевского бунта», написана вчерне «Капитанская дочка»{594}, и в портфелях лежали почти совсем обделанные «Русалка» и «Дубровский».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.