Она боялась, что ее архив в России сожгут

Она боялась, что ее архив в России сожгут

– Ваш архив хранится в нескольких местах. Нельзя ли сделать так, чтобы хотя бы часть его была на родине?

– Конечно, есть возможность кое-что отправить на родину, но не сейчас, потому что у меня нет гарантии, что это все не сожгут. Я не могу сказать, что вообще ничего не выйдет из перестройки. Я уверена, что выйдет, и уже вышло, и вышло довольно много. Живой пример – я сама, решившая посетить родину. Но я могу сделать другое, то, что вам не приходит в голову. Я могу составить серьезную бумагу, с тем чтобы советские ученые, литературоведы могли быть допущены к архиву после моей смерти.

– А какова судьба вашей библиотеки? И что она собой представляет? Она для работы?

– Нет, зачем же библиотеку иметь? В Америке никто не имеет библиотеки. Покупают только исключительные книги. Они исключительны, если вы знаете, что библиотека их не приобретает, или они исключительны, потому что для вас нужны, вы хотите, чтобы они у вас были, просто такая человеческая жадность – иметь. На самом деле, конечно, у меня не было достаточно денег, чтобы обзавестись какой-то систематической библиотекой. Но кое-какие книги у меня есть. Вот видите, здесь целая полка набоковских книг: английских и русских. Это я покупала, потому что мне было приятно иметь такую коллекцию и, кроме того, потому что мне нужно было лекции читать по ним. Но, вообще говоря, в моем положении профессора – это большая роскошь покупать книги и иметь собственную библиотеку. Я бы сказала, что так делают очень многие профессора, может быть, даже и большинство, но я не могла этого сделать.

– А книги, которые вам дарил Владислав Ходасевич, другие ваши знаменитые спутники, сохранились?

– О! Они все здесь. Борис Зайцев здесь, Иван Бунин, может быть, есть, а может быть, и нет, не помню… Конечно, книги есть дарственные, но я, вероятно, как профессионал, сама не очень ценю это. Какая разница, читать бунинский экземпляр, подписанный «Дорогой Нине», или читать эту книгу в библиотеке? Это, между прочим, расстраивало моих родителей, что я ничего не коллекционировала. «Саша коллекционирует бабочек, Маша коллекционирует цветочки, а ты ничего. Заводи гербарий», – говорили мне домашние. А я не хотела. Очевидно, такого таланта во мне нет.

– В последнее время у нас возрос интерес к Зинаиде Гиппиус и Дмитрию Мережковскому, с которыми вы, конечно, общались. Как вы считаете, интересно их творчество советскому читателю?

– Еще как! Их надо печатать. Как исторический документ, а не как сегодняшний день. На сегодняшний день их идеология совершенно не годится. Они были бы в ужасе, если бы посмотрели на Францию, Россию или на Америку сейчас. Ничего не осталось от прежнего. И Пушкина в XXI веке читать не будут, как французы не читают дивных поэтов XVI века. Гиппиус и Мережковский так же не годятся, как обувь пятилетнего младенца, если бы я на себя пыталась ее обуть. Но исторически то, что они делали в литературе и в искусстве – это очень интересно. Мережковский – чудная русская фигура. Как они оба тосковали по России!..

– Каковы ваши отношения с третьей волной эмиграции?

– Я ее недостаточно знаю, хотя лично знаю очень многих, но я их очень мало читала, потому что я до такой степени занята, что и на письмо трудно ответить, не то что читать большие романы. Читала Войновича. Он такой милый сам, мне приятный как личность, я не хочу сказать о нем плохого слова, но его роман… этот последний, «Москва 2042», о XXI веке, я едва дочитала…

– Как вы восприняли присуждение Иосифу Бродскому Нобелевской премии?

– Большой поэт, но не прозаик, и написанное им по-английски – стихи большого поэта, хотя американцы так не считают. Слависты, которых я знаю, считают, что он – замечательный русский поэт. А я чувствую, что он замечателен как поэт, пишущий на русском и на английском. Я вообще его английскому языку прямо диву даюсь. Так великолепно может сочинять стихи. Когда получил Нобелевскую премию, это для нас всех была радостная весть.

Прощаясь после долгого разговора, Нина Николаевна сказала с юмором, что ее приезд в Россию – это все равно что «Писемский воскреснет»! Я ответил: «Быть может, не знаю…». И вспомнил четыре строки, написанные Берберовой давным-давно: «Я говорю: я не в изгнанье, я не ищу земных путей. Я не в изгнанье, я – в посланье, легко мне жить среди людей». Возвращение к нам наших соотечественников из эмиграции – это «посланье» нам же из нашего прошлого. Так примем с достоинством посланников. Не унижая и не унижаясь.

Август 1989

5 сентября 1989 года рейсом Эр Франс из Парижа в Москву прилетела Нина Николаевна Берберова. Повторяю, она не была на родине шестьдесят семь лет.