Глава 33

Глава 33

Невозможно было представить, какие опасности их поджидают впереди, но, несомненно, самым страшным врагом оставался лед, особенно ночью. Всего одно столкновение с невидимым в темноте куском льда — и путешествие закончится навсегда. Поэтому Шеклтон планировал с максимально возможной скоростью идти на север и лишь потом свернуть на восток к Южной Георгии.

Следующие два дня им везло. Ветер стабильно дул с юго-запада, и почти все время с огромной силой. К полудню 26 апреля они проплыли уже сто двадцать восемь миль и за все время не встретили никаких признаков льда.

Но эти два дня все равно стали тяжелым испытанием, потому что людям приходилось бороться с бесконечной чередой неудобств жизни на борту шлюпки. Всегда и повсюду их окружала вода — всепроникающая вода, от которой никуда нельзя было деться. Иногда это ограничивалось лишь брызгами волн, ударявшихся о шлюпку и не причинявших сильного вреда никому, кроме тех, кто находился у румпеля. Хуже было, когда шлюпка зачерпывала немного воды, которая затем стекала под палубу через спуск у кормы. Но совсем невыносимо становилось в те редкие моменты, когда шлюпка резко падала вниз, как только над ней вздымалась новая волна. Тогда по палубе текли целые потоки зеленоватой вспененной воды, которая начинала струиться вниз через многочисленные отверстия в настиле. Именно так протекает дождь сквозь ветхую крышу какой-нибудь лачуги. Через двадцать четыре часа после отплытия от острова Элефант настил стал провисать и в нем появилось около десятка небольших углублений, в которые затекала вода.

Больше всего, конечно, страдал тот, кто сидел на корме, поэтому через каждые час двадцать минут во время дежурства меняли рулевого. Но и двум другим дежурным приходилось немногим легче. Они вычерпывали воду, подтягивали паруса, двигали балласт, перетаскивая камни по дну шлюпки… и все это сопровождалось постоянными, почти бесполезными попытками уклониться от льющейся сверху воды. В любом случае они вымокали до нитки, поскольку вода все равно струями стекала по их спинам.

Все были одеты более или менее одинаково: теплое шерстяное нижнее белье, шерстяные штаны, толстый свободный свитер и сверху — пара легких габардиновых комбинезонов «Барберри». На голове у каждого — вязаные шерстяные шапки и капюшоны «Барберри», прикрывавшие шею. На ногах — по две пары носков, валенки до лодыжек и финнеско — сапоги из оленьей шкуры, вывернутой шерстью наружу. Вся шерсть давно вытерлась, сапоги стали лысыми и мягкими. На борту совсем не было штормовок.

Такая одежда прекрасно подходила для очень холодной сухой погоды, но не для корабля с его бесконечной водой и брызгами. Здесь она только ухудшала положение, добросовестно впитывая каждую ледяную капельку воды, пропитываясь насквозь и оставаясь мокрой надолго.

Лучшее, что они могли сделать, чтобы пережить подобное испытание водой — как и на пути к острову Элефант, — сидеть как можно неподвижнее, чтобы тело по возможности не соприкасалось со «свежевымокавшими» частями одежды. Однако сидеть неподвижно в шлюпке двадцати двух футов длиной в бушующем море было очень трудно.

Довольно часто приходилось откачивать воду из шлюпки — примерно два или три раза в течение каждого дежурства. Для этого всегда требовались усилия двух человек: один работал у поршня, а второй опускал ледяной медный цилиндр под воду и должен был держать его как можно ближе ко дну шлюпки. Даже в перчатках руки того, кто держал цилиндр, немели через пять минут, и людям приходилось меняться местами.

Дискомфорт ощущали не только те, кто находился на дежурстве. С самого начала все поняли, что даже попытка поспать сопряжена с преодолением препятствий. Спальные мешки разместили в носовой части шлюпки, как предполагалось, в самом сухом месте. Чтобы добраться до них, приходилось на четвереньках проползать по камням, лежавшим на дне. И чем ближе человек подползал к носовой части, тем уже становилось пространство вокруг него, пока в конце концов не приходилось ложиться на живот, буквально протискиваясь вперед между обратной стороной скамеек и балластом. Когда же он все же доползал до носа, ему нужно было забраться в спальный мешок и постараться уснуть. Конечно, усталость помогала, но в носовой части шлюпки качка ощущалась сильнее, чем в любом другом месте. Иногда спящих людей подбрасывало вверх, а потом они приземлялись на камни, лежавшие на дне. Получить ощутимый удар можно было и тогда, когда шлюпка подпрыгивала на новой волне. На «Кэйрде» было шесть спальных мешков, поэтому каждый мог спать в своем, но Шеклтон предложил всем свободным от дежурства спать в трех мешках, используя остальные в качестве матрасов, чтобы защититься от ударов о камни. Все сразу же согласились.

Стало понятно, что под настилом недостаточно места, чтобы сидеть ровно. В первые дни во время еды люди сидели, согнувшись, так что подбородки упирались в грудь. Однако в таком состоянии было трудно глотать, и они стали ложиться вниз на камни.

В каком бы положении они ни находились — сидя, полулежа или лежа в спальных мешках, им приходилось постоянно бороться с качкой. Две тысячи фунтов балласта на дне «Кэйрда» не обеспечивали устойчивость шлюпки, и ее вертикально подбрасывало вверх с каждой волной. Уорсли считал, что шлюпка перегружена балластом, и уговаривал Шеклтона выбросить несколько камней за борт. Но Шеклтон подходил к этому вопросу с характерной для него осторожностью. Был только один способ узнать, прав ли Уорсли, — выбросить балласт; но тогда его уже не вернешь. Шеклтон считал, что уж лучше смириться с ужасной качкой, чем рискнуть двигаться дальше налегке.

Они отплыли от острова Элефант в очень хорошем настроении, зная, что плывут к цивилизации, как писал Макниш: «Насквозь мокрые, но счастливые, потому что прошли через все это — и победили». Однако после двух дней бесконечных трудностей и неудобств их радость быстро пропала. И когда в полдень 26 апреля Уорсли подсчитал, что они преодолели всего сто двадцать восемь миль, испытание, через которое они должны были пройти, показалось очень суровым. Единственным утешением стало то, что они медленно, но все же продвигались, — примерно по одной миле в полчаса.

Итак, 26 апреля они находились на 59°46? южной широты и 52°18? западной долготы, то есть всего в четырнадцати милях севернее шестидесятой параллели. Они шли между «бушующими пятидесятыми» и «кричащими шестидесятыми», которые назывались так из-за погоды, характерной для этих мест.

Затем их ждал пролив Дрейка — самая зловещая часть мирового океана, и она не зря так называлась. Здесь стихия показывала все, на что способна, если дать ей волю в полной мере.

Все начиналось с ветра. Путешественники попадали в огромную область стабильно низкого давления недалеко от Южного полярного круга, примерно на 67° южной широты. Гигантский отстойник, который под влиянием фронтов высокого давления, двигавшихся с более далекого севера, становился похожим на огромное болото с почти непрекращающимися западными ветрами, часто доходившими до бурь.

В лоции ВМС США по антарктическим водам, где все описано сухим канцелярским языком и намеренно преуменьшено, эти ветра описываются весьма категорично: «Они часто достигают интенсивности ураганов с порывами ветра от ста пятидесяти до двухсот миль в час. Ветры такой силы не встречаются нигде, кроме, пожалуй, зоны тропических циклонов».

К тому же в этих широтах — чего нет больше нигде на земле — море, ни в одном месте не прерываемое землей, опоясывает весь земной шар. Именно здесь с давних времен ветры безжалостно заставляли моря крутиться по часовой стрелке вокруг земли, а затем возвращаться обратно, туда, где они бесконечно усиливали друг друга.

О волнах, возникавших при этом, среди мореплавателей ходили легенды. Они назывались волнами мыса Горн, или седобородыми. По некоторым подсчетам их длина от гребня до гребня могла равняться целой миле, а высота, по рассказам особо впечатлительных моряков, достигала двухсот футов. Но ученые считают, что это преувеличение, и максимальная высота этих волн равна примерно восьмидесяти — девяноста футам. Об их скорости часто спорят; многие моряки утверждают, что иногда она может достигать пятидесяти пяти миль в час. Но, скорее всего, правильнее будет говорить о скорости в тридцать морских узлов.

Чарльз Дарвин, впервые увидев в 1833 году, как эти волны разбиваются о берега Огненной земли, записал в своем дневнике: «Одного взгляда… достаточно, чтобы всех, кроме самых опытных моряков, неделю мучили кошмарные сны о смерти, опасности и кораблекрушениях».

И правда, один взгляд на них с палубы «Кэйрда» давал все основания для подобных мыслей. В те редкие моменты, когда светило солнце, волны цвета синего кобальта казались бесконечно глубокими, каковыми и были в действительности. Но большую часть времени небо оставалось затянутым облаками, и тогда вся поверхность моря становилась мрачной и безжизненно серой.

Беспрестанное движение этих водных громадин было почти безмолвным, за исключением тех шипящих звуков, которые издавали пенные гребни, когда поднимались так высоко, что стремительно падали вниз, повинуясь силе притяжения.

Каждые полторы минуты или даже меньше парус «Кэйрда» предательски обвисал, когда одна из этих гигантских волн поднималась над шлюпкой на высоту около пятидесяти футов, угрожая похоронить ее под сотнями миллионов тонн воды. Но благодаря удивительной плавучести ее поднимало все выше и выше, прямо по плоскости грозной волны, пока, наконец, она не оказывалась на самой вершине, в вихре пены, и не начинала столь же стремительно мчаться вниз.

Снова и снова тысячи раз в день разыгрывалась эта драма. Вскоре для экипажа «Кэйрда» она перестала быть чем-то экстраординарным; все стали считать происходящее вполне обычным и рутинным, как если бы обстоятельства вынудили их жить вблизи действующего вулкана.

Они редко вспоминали о Южной Георгии, настолько далекой и утопически нереальной, что мысли о ней были чуть ли не угнетающими. Никто бы не выдержал, если бы стимул доплыть до нее оставался единственным.

Вместо этого вся жизнь укладывалась в периоды, разбитые на несколько часов, или даже несколько минут — бесконечная череда испытаний, ведущая к спасению из ада настоящего момента. Просыпаясь и выходя на дежурство, каждый намечал для себя очередную цель — момент, который наступит через четыре часа, когда он снова сможет залезть в покидаемый сейчас мокрый и холодный спальный мешок. Каждое дежурство предусматривало строго определенный объем работ: восемьдесят дьявольских минут у румпеля, во время которых человек подвергался жестоким ударам моря и мороза; затем испытание откачкой воды и, наконец, ужасное задание по передвижению балласта. Наименьшим мучением на этом фоне была мокрая одежда: после очередного ошеломляющего удара брызг следовало вытерпеть примерно две минуты — за это время промокшая насквозь одежда хоть как-то нагревалась на человеке и он опять мог двигаться.

Снова и снова повторялся этот кошмар, пока тело и разум не пришли в такое состояние онемения, при котором бешеные кульбиты шлюпки, бесконечные холод и сырость не стали восприниматься как норма.

Через три дня после того, как они отплыли от острова Элефант, 27 апреля, удача отвернулась от них. Около полудня пошел промозглый, похожий на туман дождь, и ветер через какое-то время сменился северным.

Сейчас они находились примерно в ста пятидесяти милях севернее острова Элефант, и все еще в пределах той зоны, где могли столкнуться со льдом. Нельзя было допустить изменения курса на юг даже на одну милю. Шеклтон и Уорсли несколько минут обсуждали все возможности и решили, удерживать шлюпку против ветра так долго, сколько смогут.

И началась настоящая борьба — особенно угнетающая потому, что все отдавали последние силы только для того, чтобы просто оставаться на месте. Но примерно к одиннадцати вечера, к их большому облегчению, северный ветер заметно стих и сменился на северо-западный. Поэтому в полночь, когда Уорсли со своей командой приступил к дежурству, «Кэйрд» уже снова мог продолжить путь на северо-восток.

На рассвете 28 апреля дул лишь легкий северо-западный бриз; погода была лучше, чем в момент их отплытия четыре дня назад с острова Элефант. Но состояние людей и оснащение шлюпки вызывали серьезные опасения. Шеклтон с тревогой ощутил признаки радикулита — возвращались знакомые боли, мучившие его в Океанском лагере. А еще всех беспокоило нараставшее ощущение стянутости в ногах.

Как-то раз поздним утром Макниш внезапно сел посреди каюты под настилом и стянул сапоги. Его ноги, лодыжки и ступни были опухшими и мертвенно-белыми. Скорее всего, это произошло потому, что все они очень мало двигались, а их ноги были постоянно промокшими. Когда Шеклтон увидел состояние ног Макниша, он попросил остальных снять обувь — у всех обнаружилось то же самое. У Винсента дела обстояли хуже остальных — ситуация осложнялась ревматизмом. Шеклтон изучил содержимое аптечки и дал ему единственное лекарство, которое могло хоть немного помочь, — небольшую бутылочку с настойкой гамамелиса.

И самое плохое, от постоянной влажности пострадали навигационные книги Уорсли. Если они пострадают, «Кэйрд» будет обречен, он потеряется среди этой морской пустыни. Было сделано все возможное, чтобы защитить книги, но их все равно приходилось каждый раз доставать, чтобы произвести очередные расчеты.

Обложка судового журнала промокла насквозь, и сырость начинала распространяться на внутренние страницы. Астрономический календарь со всеми таблицами о положении Солнца и звезд вообще выглядел плачевно. Напечатанный на дешевой бумаге, он быстро намокал. Приходилось всякий раз аккуратно отклеивать влажные станицы друг от друга.

Что касается замеров, сначала Уорсли пытался делать их в каюте. Но из этого ничего не выходило. Практически невозможно было не только сидеть прямо, но и получать точные данные. Он обнаружил, что лучше всего работать, стоя на коленях на скамье рулевого, пока Винсент и Маккарти держали его за пояс.

Днем 29 апреля относительно приемлемые погодные условия с присутствием северо-западного ветра закончились, подул ветер с запада, заметно посвежело. К сумеркам ветер уже дул с юго-юго-запада и разогнался почти до бури. Наступила ночь, облака закрыли звезды. Управлять шлюпкой можно было лишь одним способом — глядя на вымпел, развевавшийся на верхушке мачты, плыть так, чтобы он отклонялся строго влево.

Только раз за всю ночь им удалось свериться с приборами и убедиться, что плывут правильно. Затем они зажгли спичку, осветив ею компас, чтобы удостовериться, что ветер не поменял направление. У них было всего две свечи, которые хранили как зеницу ока до того момента, когда будут подходить к Южной Георгии.

На рассвете пятого дня, 29 апреля, море было неспокойным, а небо серым. По нему стремительно проносились низкие тяжелые облака, почти касаясь поверхности воды. Ветер дул практически ровно за кормой, и «Кэйрд» плыл вперед, как недовольная старуха, которую тащат быстрее, чем она может идти.

Незадолго до полудня небо слегка прояснилось. Уорсли тут же достал секстант. И как раз вовремя, потому что спустя четыре минуты солнце, сверкнув последним лучом, исчезло по-зимнему быстро. Но они успели: Уорсли сделал необходимые замеры, а Шеклтон записал показания хронометра. Оказалось, что «Кэйрд» находился на 58°38? южной широты и 50°0? западной долготы — следовательно, с момента отплытия с острова Элефант шесть дней назад они прошли двести тридцать восемь миль.

Это была почти треть всего пути.