Маленькие радости пребывания во втором эшелоне

Маленькие радости пребывания во втором эшелоне

Всеобщему благодушному настроению способствовали не только ласковая погода и немыслимая на войне звенящая тишина, но и возможность согреть вдоволь воды для купания и стирки, ну и, конечно, нехитрое, но достаточно обильное регулярное горячее питание. К этому добавлю очень редкие визиты полкового начальства и неутомительные каждодневные учения. У меня в эти дни был еще один повод для хорошего настроения: недавно мне было присвоено звание гвардии младшего лейтенанта, и здесь я впервые получил «командирский паек» (включая ароматный табак вместо отвратительной махорки) наравне с остальными офицерами батареи.

Пятеро офицеров и полтора десятка солдат нашей батареи расположились на просторной усадьбе семьи из трех человек, назову их Корнеевыми. Офицеры жили в доме хозяев, а солдаты спали в сарае на сене. Две уцелевшие в минувших боях пушки мы поместили в небольшом фруктовом саду рядом с домом. По ночам около пушек находился часовой. Взвод боепитания, старшина, повар, ездовые, обоз, орудийные передки и вся наша «конная тяга» размещались в двух усадьбах на противоположной стороне улицы. Командир батареи, старший лейтенант Винокуров, отшельник по натуре, жил в маленьком соседнем доме.

* * *

Владелицей усадьбы, где мы остановились, была Анна Васильевна Корнеева, лет сорока пяти, высокая полная блондинка с правильными чертами миловидного лица. Бросались в глаза ее пышные косы, собранные на затылке в большой тугой узел. Опущенные книзу уголки губ на спокойном лице говорили о какой-то затаенной печали. Позже мы узнали, что в Ростове-на-Дону жил ее двадцатипятилетний сын, связь с которым оборвалась минувшей зимой. По утрам Анна Васильевна уходила на работу в поселковый совет, где занимала какую-то ответственную по местным масштабам должность. Днем появлялась, сначала возилась с коровой, затем обедала и снова шла в совет, на этот раз ненадолго.

Усадьба Корнеевых была обнесена глухим забором. Рядом с калиткой стоял деревянный одноэтажный дом не то с крыльцом, не то с террасой. День-деньской здесь сидел в кресле пораженный параличом одноглазый муж Анны Васильевны. Ему лет пятьдесят, он всегда ухожен, аккуратно одет, выбрит. На нем старого образца гимнастерка без знаков различия, на груди потускневший орден Красного Знамени, полученный, кажется, за отличие в боях Гражданской войны, с которой Корнеев вернулся без одного глаза. Правая рука парализована и обычно лежит на перевязи. Я всегда старался обходить его стороной, мне было как-то не по себе смотреть на его перекошенное лицо с черной повязкой, закрывающей правый глаз, и бессмысленным взглядом левого, который, казалось, вот-вот выйдет из глазницы. Если оказываешься рядом, Корнеев сразу же пытается заговорить с тобой, но вместо речи издает нечленораздельные звуки. Видя, что его не понимают, возбуждается и начинает истерически рыдать. Через минуту к нему подходит седая старушка-мать, берет сына за парализованную правую руку, что-то шепчет в ухо, и спустя минуту-другую он утихает. Если такое случается, когда Анна Васильевна дома, она выходит на крики мужа и, не произнося ни звука, приподымает его с кресла и уводит, точнее, уносит в дом. Истерика прекращается мгновенно...

Итак, к троим обитателям дома Корнеевых прибавилось пятеро офицеров. Нас поместили в самую просторную комнату, столовую. Кроватей здесь не было, и хозяева предоставили нам несколько половичков из старых стеганых одеял. В нашу пятерку входили тридцатипятилетние политрук батареи Степан Сысолятин, замкомбат Алексей Акимов и командир взвода боепитания Григорий Бречко, а также двое двадцатилетних — мой фронтовой напарник и друг лейтенант Иван Камчатный и я, оба — командиры огневых взводов.

Наше с Ваней сближение началось, когда я был назначен командиром первого огневого взвода, сравнявшись с Ваней по занимаемой должности. Весной 1943 года мы уже были друзьями. Несмотря на большую разницу в происхождении и условиях довоенной жизни (Ваня вырос в селе), хорошо понимали друг друга. Иван был опытнее меня во многом, что требовалось знать и уметь в условиях фронтовой жизни. С готовностью передавал мне свой опыт.

* * *

Первый день нашего пребывания во Власовке был посвящен отдыху после ночного марша и размещению техники, обоза, людей, лошадей. Вскоре после обеда к нам в «офицерскую комнату» пришел улыбающийся старшина. Из какой-то сумки он извлек и поставил на стол наш совокупный офицерский паек: две небольшие селедки, пачку курительного табака, баночку, как объявил старшина, сгущенного молока и пять 200-граммовых пачек печенья. Было решено главную часть пайка «освоить» безотлагательно. Разделить табак на четыре кучки (Сысолятин не курил) не составило труда, и вскоре все курящие с наслаждением задымили, а Степан в это время разделал селедки и нарезал хлеб. Мы дружно набросились на это изысканное кушанье, и буквально через несколько минут мне с Ваней выпало убирать объедки и мыть посуду. Оставалось расправиться с загадочной баночкой, на которой не было этикетки. Вскрыв ее, мы обнаружили вязкую тускло-белую массу. Разложили поровну на пять блюдец. Не дожидаясь остальных, я зачерпнул чуть-чуть этой массы с края своей порции, притронулся языком и, ощутив сладость, отправил в рот: Четверо товарищей уже начали следовать моему примеру, когда Сысолятин, присмотревшись, объявил: «Да ведь это настоящая малофейка (по-научному сперма)!» Не успел он окончить свое шутливое объявление, как изнутри Акимова раздались угрожающие звуки, Алексей отшвырнул от себя блюдце и, плотно прикрывая рот ладонью, выбежал прочь из комнаты. Оставленную порцию мы добросовестно разделили на четверых. Сгущенное молоко нам пришлось по вкусу (увы, до самого конца войны мы его больше не видели)...

Большую часть последующих дней занимала боевая подготовка. Позавтракав ранним утром, мы выезжали на учения почти всей батареей. Километрах в трех от Власовки проходило железнодорожное полотно. Ржавые пятна на рельсах свидетельствовали о том, что здесь уже давно никто не проезжал. Каждый день мы разворачивали пушки в одном и том же месте, невдалеке от виадука, под которым можно было хорошо отдохнуть, — здесь всегда царила тень. Собственно занятия занимали немного времени, ведь почти все наши огневики, связисты и ездовые уже побывали в боях и свое дело знали. Стрельб мы не проводили, так что вся тренировка состояла в имитации действий орудийных расчетов при стрельбе. Эти игры уже порядком надоели и офицерам, и солдатам, поэтому, если не считать ежедневной политбеседы, которую проводил Сысолятин, основная часть учебного дня уходила на часовой обеденный перерыв, когда сюда приезжала наша походная кухня с горячей едой, и на десяток продолжительных «перекуров с дремотой». Да, это было всеобщее блаженство!

Правда, я, вместо того чтобы валяться на земле и дремать, занялся более важным делом. Используя часы нашей «боевой подготовки», под руководством Вани Камчатного и благодаря его дружеской поддержке я преодолел застенчивость и впервые сел на верховую лошадь. Поначалу мог держаться в седле только при езде шагом или галопом, но Ваня продолжал наставлять меня, и через несколько дней я все-таки овладел искусством ритмичного «облегчения» в такт с рысью коня. Лишь теперь я ощутил настоящую прелесть верховой езды. (Спустя много лет после воины мне не раз снился один и тот же сон: я верхом на стройном коне, мы слились в одно целое, мчащееся рысью по необозримой степи...)

* * *

Между тем в эти же блаженные дни, а точнее, ночи рядом со мной и Ваней развернулись события, запомнившиеся не менее ярко, чем сгущенка и верховая езда. Прежде чем рассказать об этих событиях, сообщу, что к этому времени ни один из нас еще не обладал настоящим сексуальным опытом. Ваниной матери было тогда 48 лет, моей 47, то есть они были всего на два-три года старше Анны Васильевны. Естественно, в наших головах и не возникало каких-либо мыслей о сексуальных потребностях, возможностях и достоинствах нашей солидной хозяйки. Очень скоро, однако, мы убедились в том, как были наивны.

Должен сказать, что за прошедшие два месяца жизни вдали от передовой ко мне вернулся нормальный «мертвецкий» сон молодого парня, я перестал просыпаться каждой ночью от какой-то неосознанной тревоги и прислушиваться к подозрительной тишине, храп соседей не беспокоил меня, скорее убаюкивал. Но, несмотря на это, уже в третью ночь нашей жизни во Власовке я слышал сквозь сон мужской шепот, шаги босых ног, скрип двери. Утром я обратил внимание на то, что наши «старшие» о чем-то шушукались между собой. Как выяснилось, Ваня тоже заметил это. Во время завтрака все тайное стало явным. Степан, сладко улыбаясь, начал восхищаться нашей хозяйкой:

Мы с Ваней, разинув рты, слушали откровенный рассказ Сысолятина.а Бречко и Акимов, видя наше состояние, снисходительно посмеивались. Когда Степан закончил смаковать ночное приключение, слово взял Григорий. Это он, оказывается, еще накануне проложил путь к пышному телу хозяйки.

Надо ли рассказывать, какое впечатление произвело услышанное на меня и Ваню. Первую половину следующей ночи мы почти не спали, фиксируя уход «на дело», а затем и возвращение каждого из наших старших товарищей. Правда, очередная и последующие ночи хотя и проходили по тому же сценарию, но уже не возбуждали в нас такого жгучего интереса к творившемуся за стеной, ведь человек ко всему привыкает. К тому же в нашей размеренной жизни произошло заметное событие: к нам прибыл новый начальник артиллерии полка (предыдущий погиб еще в январе на Дону).

Нового начарта капитана Василия Карпушинского нам представили, когда батарея построилась перед отправкой на учения. Нам повезло: Карпушинский оказался не только грамотным артиллеристом и опытным воином, но и добрым, приятным в общении человеком. С первого дня он интересовался, как проходят наши учения, давал дельные советы. О «перекурах с дремотой» пришлось забыть.

Как это всегда бывает, команда готовиться к походу прозвучала неожиданно. Окончился наш восьмой ужин во Власовке, наступал закат, до вечернего построения батареи еще было два часа свободного времени. Народ лениво покуривал. Вдруг появился Винокуров, он собрал вокруг себя всех офицеров и приказал собираться по тревоге в поход. Суета продолжалась недолго, и через час батарея присоединилась к колонне полка. Мы, постояльцы дома Корнеевых, едва успели попрощаться с гостеприимной Анной Васильевной. Каждого из нас она по-матерински прижимала к себе и целовала в лоб. Пять раз она произнесла на прощание: «Береги тебя бог!»

После Власовки нашим пристанищем стала протяженная лесистая балка Дуванная, расположенная в нескольких километрах от шахтерского городка Краснодона. Прибыв сюда, батарейцы под прикрытием густой листвы приступили к привычному делу — начали рыть укрытия для людей, лошадей, пушек, снарядов, повозок и кухни. Все делали на совесть, и, как оказалось, не зря: мы прожили здесь шесть недель. В сотнях землянок, вырытых вдоль балки, разместилась вся наша дивизия, уже укомплектованная людьми, техникой и лошадьми.

Началась размеренная учеба с недальними выездами на местность. Теперь за учениями батареи часто наблюдал Карпушинский.

Как-то вместе с Ваней я побывал в Краснодоне. От местных жителей мы услышали о зверской расправе немцев с группой краснодонских комсомольцев, тела которых были сброшены в шурф шахты. На одной из улиц встретили паренька с немецким автоматом, хотели отобрать, но он предъявил написанное от руки и подписанное каким-то командиром подпольной группы удостоверение на право ношения оружия. (Вскоре в «Правде» появилась публикация Александра Фадеева о «Молодой гвардии», затем его роман под тем же названием, а спустя много лет — развенчание ряда участников этой группы и даже сомнения в ее существовании. То, что видел и слышал я, подтверждает, что группа сопротивления была и действовала.)

Дней за десять до конца мая было объявлено, что в начале июня к нам приедет командующий 2-й Гвардейской армии для торжественного вручения дивизии гвардейского знамени. После этого, согласно правилам церемониала, все подразделения дивизии должны пройти торжественным маршем перед трибуной, где будут стоять командующий армией, командир корпуса и наш комдив.

И началось! Боевую учебу, включая учебные стрельбы, заменила подготовка к параду. Ежедневно проводились полковые строевые смотры, а через день — дивизионные. По много раз звучали команды «К торжественному маршу, поротно, побатарейно, на одного линейного дистанция...», и столько же раз каждое подразделение, стараясь чеканить шаг и дружно распевая свою строевую песню, проходило мимо строгих начальников, всегда замечавших какие-нибудь недостатки. Репертуар полковых артиллеристов включал пять песен, которые нам хорошо удавались. Это были: «Священная война», «Москва майская», «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет Отчизна нас...», «Артиллеристы, точней прицел!» и «Украина золотая, Белоруссия родная...».

К долгожданному параду нам выдали новое обмундирование, каждый начистил обувь и пришил подворотничок. Парад состоялся в жаркий день, пришлось долго ожидать, но, в общем, все прошло без неприятностей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.