Аварии по приказу

Аварии по приказу

На зимовку я пошел опять на Иман и поставил «Атамана» в старый знакомый затон, на берегу которого еще виднелись следы наших прошлогодних землянок.

За эту зиму произошла перемена в управлении краем. Духовской был переведен на должность туркестанского генерал-губернатора, а его место занял его заместитель — генерал-лейтенант Николай Иванович Гродеков.

Гродеков был тоже «скобелевец», тоже георгиевский кавалер и тоже самодур, но в другом роде и из другого теста. Духовской был типичный гвардейский «пижон», достигший высокого чина и положения не столько благодаря личным достоинствам, сколько благодаря петербургским связям супруги, урожденной княжны Голицыной. Гродеков был из «бурбонов», создавших себе карьеру упорным трудом и службой. В то время как Духовской «проскочил» Академию Генерального штаба, Гродеков прошел ее курс основательно и даже написал ряд трудов по тактике. У Скобелева он прославился как неутомимый исследователь среднеазиатских степей, как пунктуальный исполнитель самых трудных и рискованных поручений и как жестокий усмиритель непокорных туркмен, узбеков и других «инородцев».

Это был старый холостяк, службист с претензией на военную ученость, вел скромный образ жизни, ничего не пил и не курил. Он никогда не горячился и не нервничал. Носил мягкие сапоги на низких каблуках, говорил никогда не возвышая голоса и имел привычку потирать руки. Он был небольшого роста, плотный, совершенно лысый, с острыми темными глазами под почти черными густыми бровями, носил золотые очки и подстриженные на восточный манер полуседые усы и бородку.

Духовской пугал окружающих, «тихий» Гродеков был страшен. Он мог спокойно, не повышая голоса, сказать: «расстрелять», и ничто не заставило бы его отменить раз отданное распоряжение.

И при всем этом он окружил себя ничтожествами в мундирах; опытному чиновнику-службисту ничего не стоило втереть ему очки. Про него сложилось не меньше анекдотов, чем про Духовского, и все они происходили на почве его недоверия к людям, упрямства и самовластия.

Вот случай, происшедший сейчас же после его первого приказа по Приамурскому военному округу. Гродеков категорически воспрещал пользоваться солдатами не только для личных услуг офицеров, но даже для хозяйственных работ в военных частях. Для этой цели предлагалось нанимать китайцев. «Солдат, — говорилось в приказе, — есть защитник престола и отечества, и он должен нести исключительно обязанности, сопряженные с этим высоким званием, и постоянно упражняться в военном деле».

В веселый апрельский полдень генерал вышел прогуляться. Амурский лед только что прошел, воздух был чист и ясен. Легкий ветерок навевал бодрое весеннее настроение.

Идет генерал по широкой Муравьево-Амурской улице — один, без свиты и даже без дежурного адъютанта — и видит: шестеро солдат, притоптывая в такт ногами, несут свежевыкрашенную зеленую лодку.

— Смирно! Голову на-пра-во! — скомандовал старший.

Качавшиеся в такт шагам свободные руки солдат вытянулись, шеи вывернулись, насколько позволяла лежавшая на плачах лодка, и глаза обратились к начальству.

— Здорово, братцы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство!

— Чью вы лодочку несете?

— Так что поручика Афанасьева, ваше превосходительство!

— А куда же вы ее несете?

— На Амур спущать, ваше превосходительство!

— Поставьте лодочку вот здесь, к сторонке, около тротуара, чтобы она извозчикам не мешала, идите к поручику Афанасьеву и скажите ему, что командующий войсками приказал дать вам по рублю на чай.

— Покорнейше благодарим, ваше превосходительство! — рявкнули в ответ солдаты, поставили лодку у тротуара и весело зашагали назад в казармы. А генерал, улыбаясь в подстриженные усы, продолжал прогулку.

А через час после этой встречи к командиру одного из квартировавших в Хабаровске стрелковых полков поступил рапорт от заведующего полковой охотничьей командой:

«Настоящим доношу, что ввиду освобождения реки Амура ото льда я приказал пяти нижним чинам вверенной мне охотничьей команды (при ефрейторе Елпишкине) отнести казенную лодку команды к обычному месту причала и спустить ее на воду. На углу Муравьево-Амурской и Барабашевской улиц люди команды встретились с командующим войсками, который изволил им приказать поставить лодку на мостовую и получить от меня по одному рублю на чай. Прошу срочного указания вашего высокоблагородия, из каких сумм надлежит означенные деньги выплатить и на какой кредит отвести. Лодка осталась на улице, к ней приставлен часовой. Заведующий охотничьей командой стрелкового полка поручик Афанасьев».

Полковник, конечно, не дал хода этому рапорту и заплатил шесть рублей из своего кармана, а осчастливленные солдаты с шутками донесли лодку до берега и спустили на воду.

В тот же вечер об этой истории говорил весь город.

Я пришел в Хабаровск с зимовки на другой день после этого происшествия и сейчас же явился в штаб с докладом. Начальником штаба был уже не Надаров, назначенный забайкальским губернатором, а генерал-майор Чичагов. Приняв мой рапорт, он велел мне немедленно явиться к командующему войсками.

Это было мое первое знакомство с Гродековым. При Духовском он держался в стороне и никогда не бывал на «Атамане».

— Ну-с, капитан, а что, у вас ремонт совершенно закончен? — спросил вкрадчивым голосом мой новый повелитель.

— Так точно, ваше превосходительство, кроме окраски и разделки потолка в кают-компании. Сейчас эту работу кончают нанятые мною китайские маляры. Обещали сегодня к вечеру закончить.

— Так-с. — Гродеков бесшумно зашагал по ковру кабинета, потирая руки, затем круто повернулся ко мне и, глядя в упор сквозь золотые очки, спросил:

— А что, у вас тараканы есть, капитан?

Тараканы, хотя и не в большом количестве, летом были на «Атамане». Но теперь, после долгой зимовки на сорокаградусном морозе и окраски всех помещений масляной краской, их не могло быть, и я смело ответил:

— Никак нет, ваше превосходительство!

Глаза Гродекова расширились, густые брови приподнялись.

— Уверены ли вы, капитан? Мне случалось ездить на лучших английских и французских судах, и там были тараканы.

— На «Атамане» нет тараканов, ваше превосходительство.

— Нет? Можете идти, капитан. — И Гродеков повернулся ко мне спиной, не протягивая руки.

В тот же день, под вечер, сойдя с парохода и направляясь в клуб обедать, я на дорожке, спускающейся с крутого берега городского сада к реке, встретил Страдецкого.

— Ну что, представлялись «птице»? — спросил он меня. — Каково впечатление?

— Какой птице?

— Да идолу нашему новому, чистая вещая птица гамаюн или, если хотите, сыч. Мы его сразу «птицей» окрестили.

Я рассказал о встрече с генералом.

— Тараканами заинтересовался? — переспросил Страдецкий, — Он, говорят, смертельно боится тараканов и сам об этом рассказывает, уверяя, что Петр Великий тоже боялся тараканов.

В этот момент мы увидели спускающегося вниз по тропинке Гродекова. Мы откозыряли ему и недоуменно переглянулись.

— Куда он идет? — заинтересовался я и увидел: генерал спустился на набережную и поворачивает к «Атаману».

Я догнал его.

— Изволите следовать на пароход, ваше превосходительство?

— Идите вперед, — последовал ответ.

— Прикажете вызвать команду наверх?

— Идите вперед.

Я прошел вперед и встретил «птицу» у сходней.

— Где у вас помещается команда?

Я повел генерала в кубрик.

— Встать! Смирно! — скомандовал первый увидевший нас казак.

Гродеков поздоровался с людьми и начал внимательно осматривать только что выкрашенные под дуб стенки. Потом осмотрел все койки и приказал поставить на ребро матрацы. Матрацы были обтянуты чистеньким новым тиком, и под ними — ни соринки. После осмотра коек из-под них выдвинули вещевые ящики. Но и в ящиках не оказалось ничего подозрительного.

— Где у вас хлеб хранится? — спросил Гродеков.

Ему показали примыкавший к кубрику свежевыкрашенный чуланчик, в котором на полке лежали два каравая хлеба.

— А где же у вас тараканы? — обратился генерал к казакам.

Наступила томительная пауза.

Вдруг из группы столпившихся казаков раздался чей-то тенор:

— Так что их не было, ваше превосходительство.

— Кто сказал «не было»? — строго спросил Гродеков. — Выйди вперед.

Казаки выпихнули из кучки кочегара Синицына.

— Как твоя фамилия?

— Однако, Синицын, ваше превосходительство.

— Однако, Синицын,-- передразнила «птица», — больно бойкий, надо тебя назад в сотню послать.

Синицын молчал.

Гродеков направился к трапу, ведущему на палубу.

— Покажите мне пассажирские помещения, капитан.

Осмотрели столовую, перетрясли весь буфет, потом спустились в каюты. Открывали гардеробы, выдвигали ящики комодов, заглядывали в умывальники — тараканов не было.

Опять поднялись в столовую.

— А отчего у вас такие грязные чехлы на диванах? — задал мне вопрос Гродеков.

— Это не чехлы, ваше превосходительство.

Гродеков не дал мне договорить. Он схватился за край одного из старых, выведенных в расход за негодностью чехлов, которыми были прикрыты диваны для защиты от капель краски при отделке потолка, и заговорил шипящим, сдавленным от душившего его бешенства, но тихим голосом:

— Это не чехол, по-вашему, капитан, это не чехол? Что же это за вещица такая?

— Это было чехлом, ваше превосходительство, в прошлом году, но затем по акту было списано с инвентаря и удостоено[53] в тряпье. Вы видите, на этих тряпках следы ног и капли масляной краски: я закрыл ими диваны, чтобы предохранить обивку во время окраски потолка.

Глаза Гродекова насмешливо и зло смотрели на меня.

— Благодарю вас за объяснение, капитан, оно меня не удовлетворило. До свиданья. — И, не подавая руки, он вышел из кают-компании и направился к выходу с парохода. Я молча проводил его до сходней.

На другой день мне принесли свежеотпечатанный и еще пахнущий типографской краской приказ по округу.

«Вчера… апреля 1898 года, командующий войсками Приамурского военного округа изволил во время прогулки неожиданно посетить пароход Амурско-Уссурийской казачьей флотилии «Атаман». Он застал пароход во вполне исправном состоянии. Пароход хорошо отремонтирован. Люди имели бодрый и здоровый вид, претензий не заявлено. Однако его превосходительство изволил обратить внимание на недопустимо грязное состояние чехлов на мебели в кают-компании, за что командиру парохода штурману дальнего плавания Лухманову объявляется выговор.

Начальник штаба генерал-майор Чичагов.

Начальник казачьего отдела полковник Милешин.

Адъютант капитан Чернышев».

Этот приказ наглядно характеризует, как Гродеков относился к людям. Мне было от него ни холодно ни жарко. Моя репутация была в глазах всех понимающих людей установлена незыблемо. Но, конечно, было обидно, и я решил уйти с «Атамана». Однако срок моего договора кончался только в феврале. Приходилось прослужить с «птицей» целую навигацию.

А впоследствии вышло так, что я прослужил на «Атамане» еще не одну, а целых три навигации. В 1899 году мне не удалось оставить «Атаман» потому, что Валуев, который обещал принять меня на службу в водный округ путей сообщения, уехал на зиму в Петербург. Срок подачи рапорта истек, и договор остался в силе до февраля 1900 года. В 1900 году в Китае началось боксерское восстание, и мой договор не мог быть расторгнут. Так и прокомандовал я «Атаманом» до середины февраля 1901 года, когда перешел командиром инспекторского парохода путей сообщения «Амур».

Навигация 1898 года в сущности была повторением прошлогодней, с той только разницей, что проезд Гродекова нагонял еще более бессмысленный страх, чем тот, который оставлял за собой Духовской. Я ходил с новым генерал-губернатором до самого Нерчинска и обратно.

Скучное, тоскливое и беспокойное это было плавание. Вся свита сменилась, и не к лучшему. Умного и тихого Щербину сменил подлиза Сильницкий, Данаурова — скромный, запуганный и бессловесный штабс-капитан Фомин, Страдецкого — прохвост и наушник, подглядывавший и подслушивавший у дверей кают, стрелковый поручик Кузьмин. Только новый начальник походного штаба подполковник Самайлов, впоследствии наш военный агент в Японии, оказался порядочным человеком. Первым и главным лицом свиты был неизменный полковник Милешин, очень сдружившийся с Кузьминым и старавшийся терроризировать всех окружающих. Однажды из-за его глупого служебного рвения мы чуть не наделали пожара на пароходе.

На какой-то остановке, где по маршруту предполагалась ночевка, я распорядился очистить топки котла от золы.

Гродеков, обходивший станицу, остался недоволен местными казаками: он, кажется, встретил много пьяных по случаю какого-то праздника. Разнеся обычным, зловеще-шипящим тоном станичного атамана и пообещав отдать его под суд, он не пожелал оставаться в этой станице ночевать.

Мы только что кончили грузить дрова, когда Гродеков вернулся со свитой с берега и быстро спустился в свои апартаменты.

Ко мне подлетел Милешин:

— Капитан, дрова кончили грузить?

— Кончили, полковник.

Он бросился вниз и, выскочив через минуту снова наверх, подлетел ко мне:

— Командующий войсками приказал немедленно сниматься и идти дальше.

— Невозможно, полковник.

— То есть как это невозможно, если командующий войсками приказал?

— Пару нет, и весь пол кочегарки завален раскаленным мусором и золой. Их сейчас заливают водой, потом выбросят за борт и начнут поднимать пар. Часа через полтора смогу сняться.

Милешин полетел вниз и опять выскочил на палубу.

— Командующий войсками приказал немедленно сниматься.

— Я сделаю все возможное, полковник.

Я вызвал из машины Маслова и рассказал ему в чем дело.

— У меня две атмосферы пару в котле, не выгребем против течения, Дмитрий Афанасьевич. Ну, мусор как-нибудь сгребем в сторону, да ведь пол железный перед топками, горячий, на нем стоять нельзя.

— Ну вот что, Иван Степанович, разгребите в сторону золу. Она хорошо у вас залита водой?

— Надо думать, что хорошо, но, конечно, за отдельные угольки ручаться нельзя.

— Полейте еще. На пол перед топками положите доски и поднимайте пар до трех атмосфер. Как-нибудь дошлепаем вон до того острова, станем за ним на якорь, лишь бы от нас не было видно огней станицы, там выбросим мусор, поднимем пар и пойдем дальше.

— Есть, постараюсь, Дмитрий Афанасьевич.

Я поднялся на мостик. Минут через пять передо мной опять выросла фигура Милешина.

— Отчего вы не снимаетесь, капитан?

— Оттого что нельзя, полковник. Видите, я жду на мостике: как только из машины дадут знать, что готово, немедленно снимусь. Все меры к ускорению приняты.

— Командующий войсками гневается, — не унимался полковник.

В трубе ревела пущенная для увеличения тяги паровая форсунка.

Но вот в рупоре, соединяющем машину с мостиком, раздался пронзительный свисток. Я вынул втулку со свистком и приложил ухо к раструбу рупора.

— Готово, три атмосферы.

— Готовьте машину, снимаемся.

Через несколько минут «Атаман» медленно зашлепал колесами по воде, едва преодолевая течение. Три километра до острова шли больше часу. Наконец закрылись лесистым берегом острова от станицы и стали на якорь.

Внизу все спали. Я тоже прикорнул на диванчике в рулевой рубке.

Через час меня разбудил Маслов.

— Дмитрий Афанасьевич, горит деревянная обшивка и кошма на котле.

Я бросился вниз.

Положенная на асбестированный войлок деревянная обшивка котла, устроенная для уменьшения лучеиспускаемости, пылала в нескольких местах. Языки пламени лизали уже потолок котельного отделения.

Быстро и без шума мы ликвидировали огонь, не дав ему распространиться по пароходу. Выгорела только часть деревянной обшивки на котле, и в некоторых местах истлел войлок.

Надо полагать, что несколько угольков в приваленной к бокам котла золе разгорелись от усиленной тяги, устроенной для быстрого подъема пара, и подожгли деревянную обшивку.

Утром, докладывая об этом происшествии Гродекову, я показал ему обгоревшую обшивку котла и добавил:

— Прошу вас верить, ваше превосходительство, что я никогда не лгу. Если я просил полковника Милешина доложить вам о том, что пароход не готов к отходу, значит, он был действительно не готов.

Гродеков несколько секунд пристально смотрел на меня и наконец сказал:

— Хорошо, попробую вам верить, капитан.

Но «птица» физически никогда и никому не могла верить. И в следующую навигацию Гродеков дважды чуть не угробил «Атамана» именно потому, что не мог себя заставить мне верить.

Первый случай произошел во время нашего посещения в июне 1899 года Николаевска-на-Амуре.

Гродеков вдруг пожелал пройти на «Атамане» из Николаевска в Де-Кастри, чтобы осмотреть береговые укрепления в устье Амура.

Дул довольно свежий ветер, и в море была порядочная волна.

Я попытался доказать Гродекову всю опасность такого плавания для речного парохода. Я объяснил, что дело не в том, что «Атаман» мал, а в том, что его стальная обшивка имеет всего около трех миллиметров толщины; что шпангоуты поставлены редко и ударами волн может обшивку вдавить или выбить заклепки; что у нас в корпусе деревянные иллюминаторные рамы, а наши большие иллюминаторы сделаны не из толстого литого стекла, как на морских судах, а из обыкновенного зеркального, — их может выбить, и тогда вода зальет пароход.

Гродеков внимательно меня выслушал. Потом ядовито скривил губы и, потирая руки, спросил:

— А как же речные пароходы для китайских рек пришли из Англии морем?

— Ваше превосходительство, речные пароходы для Янцзы, Жемчужной реки или Пейхо сидят в воде до семи футов, а «Атаман» — два с четвертью. Они построены гораздо тяжелее и солиднее «Атамана». Перед тем как идти в море, у них зашили толстыми досками все стенки надстроек и наглухо заколотили все палубные люки и иллюминаторы и вообще специально подготовили их к этому переходу.

— А все-таки попробуем, капитан.

— Есть, ваше превосходительство, попробуем… Но за жизнь всех людей на судне, и вашу в том числе, отвечает капитан, и поэтому в случае серьезной опасности я приму те меры, которые подскажут обстоятельства, уже не спрашивая ваше превосходительство.

Гродеков осмотрел меня с ног до головы и ничего не сказал. С ним никто так не разговаривал.

Мы еще находились далеко от взморья, когда «Атамана» так начало бить плоским днищем о воду, что на столах подпрыгивали стаканы. Скоро вышибло несколько заклепок в носовой части. Я предвидел это, полы в коридоре были заранее вскрыты, и мой помощник с четырьмя казаками, которые были наготове, забил отверстия деревянными втулками. Через несколько минут вышибло иллюминатор в нижнем салоне. Его забили досками. Еще через минуту «Атамана» почти поставило на дыбы и так хватило днищем о воду, что выскочило сразу около дюжины заклепок.

Вода начала заливать полы в носовых каютах. Идти дальше было бессмысленно, и я повернул назад, послав с мостика рассыльного казака доложить об этом Гродекову.

Когда казак вернулся, я спросил его:

— Что тебе сказал командующий войсками?

— Ничего не сказал, вашескородие.

Через пару часов мы вернулись в Николаевск и целый день потратили на то, чтобы заменить выбитые заклепки болтами на гайках и резиновых прокладках. Поправили и вышибленную иллюминаторную раму в нижнем салоне.

Мне рассказывали потом, что «птица» держалась храбро и все время наблюдала, как казаки забивали дыры от вышибленных заклепок. Остальные все заперлись у себя в каютах, причем из каюты Кузьки, как мы прозвали Кузьмина, ясно доносились истерические вопли.

В ту же навигацию, в августе, Гродеков задумал подняться на «Атамане» по Уссури и Сунгаче до озера Ханка.

Я доказывал, что это невозможно, так как Сунгача — глубокая, но узкая речушка и делает такие петли, где «Атаман» не сможет вывернуться. Кроме того, ее берега сплошь поросли ковылем, и достаточно искры из трубы парохода, чтобы вспыхнул такой пожар, из которого не выбраться.

Гродеков опять настоял на своем, и единственное, чего мне удалось добиться, это чтобы нас на всякий случай сопровождал катер «Дозорный».

Расстояние от озера Ханка, из которого вытекает Сунгача, до ее впадения в Уссури равняется по прямой 80 километрам, а по воде — около 190 километров. Ширина реки — не больше 17 метров. Длина «Атамана» была около 40 метров, а ширина, с колесами, около 12 метров. И вот, как только мы влезли в Сунгачу, начались злоключения: упрется «Атаман» на крутом повороте носом в один берег, а кормой в другой, и ни взад, ни вперед. Хорошо, что еще берега мягкие, песчаные, нет ни одного камешка.

Что делать? Тросом бы протянуться, но закрепить не за что: только кое-где деревцо увидишь, а то, куда взгляд ни кинешь, кроме стоящего стеной высокого ковыля, ничего нет. Приходилось иногда на руках заносить по берегу якорь, закапывать его и, привязав к нему трос, протягивать пароход да еще подрывать лопатами берег. Хуже всего доставалось пароходным колесам: мы их мяли каждые полчаса и иногда так здорово, что требовалось разводить походную кузницу и выпрямлять погнутые железные тяги и ободья.

Это, с позволения сказать, плавание тянулось уже третьи сутки, когда мы наконец привели наше правое колесо в такое состояние, что его пришлось целиком разобрать. Механик потребовал двенадцать часов на ремонт. Я пошел доложить Гродекову.

— Велите «Дозорному» подойти к борту, я пересяду на него и на нем вернусь на Иман, а оттуда поеду железной дорогой во Владивосток. Вы же исправляйте ваше колесо и идите назад, в Хабаровск, там приведете все в порядок как следует, сдайте работу артиллерийским мастерским.

— Ваше превосходительство, позвольте вас спросить, считаете ли вы меня виновным в том, что я не доставил вас до места назначения?

— Я вам после скажу, капитан, идите и распорядитесь, чтобы «Дозорный» подошел к борту.

Когда весь пассажирский багаж был перенесен на «Дозорный», куда перешел и буфет с «Атамана», и свита выстроилась у сходней, на палубе появился Гродеков.

— Вот, господа, — начал он, обращаясь к свите, — прежде чем мы оставим «Атаман», мне хотелось бы при всех сказать несколько слов нашему командиру. Он спрашивал меня, считаю ли я его виновным в том, что он не довел «Атамана» до Ханки, или я убедился в том, что «Атаман» слишком велик для Сунгачи? Да, я убедился в этом. Но мне так часто докладывают, — он пристально оглядел свиту, — о невозможности выполнить то или другое поручение, желая прикрыть этим недостаток энергии или желания, что я привык никому не верить, пока сам не убедился. До свиданья, капитан, благодарю вас за ваше прекрасное управление судном, за вашу находчивость, за вашу энергию. Я вас ни в чем не виню.

С этими словами генерал пожал мне руку и перешел на «Дозорный». Свита последовала за ним. Это была первая благодарность за два года нелегкой службы с этим самодуром.

Только на пятый день дошлепали мы до Хабаровска и поставили судно на ремонт.